Древняя Русь и славяне

Александр Назаренко
Древняя Русь и славяне
«Русский фонд содействия образованию и науке»

2009
УДК 94(4)
ББК 63.3(4)
Назаренко А. В.
Древняя Русь и славяне / А. В. Назаренко — «Русский
фонд содействия образованию и науке», 2009
ISBN 978-5-91244-009-0
Сборник, издаваемый к 60-летию историка и филолога Александра

Васильевича Назаренко, посвящен преимущественно истории
Древней Руси. В нем собраны работы ученого главным образом
последних лет, переиздаваемые в исправленном или сильно
расширенном виде, а также новые статьи. Затронуты проблемы
политического строя Руси XI–XII вв. (династические порядки и
междукняжеские отношения, политическая история отдельных
княжеств), истории церкви (становление и развитие епархиальной
структуры Киевской митрополии, брачное право, феномен
паломничества), государственной идеологии, историографии,
топонимии (названия «Великороссия», «Малороссия», «Новороссия»)
и этимологии как древнерусского времени (название Киева), так и
более раннего (скифский этноним «сколоты»). Этот корпус дополняют
несколько работ по истории и историографии славян.
УДК 94(4)
ББК 63.3(4)
© Назаренко А. В., 2009

ISBN 978-5-91244-009-0 © Русский фонд содействия
образованию и науке, 2009
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Содержание
Предисловие 7
I. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава 9
Мудрого и его типологические параллели – реальные и мнимые[3]
II. «Ряд» Ярослава Мудрого в свете европейской типологии[69] 23
III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков в сравнительно- 35
историческом освещении[117]
IV. Династический проект Владимира Мономаха: попытка реформы 60
киевского столонаследия в 30-е годы XII века[245]
V. Была ли столица в Древней Руси? Некоторые сравнительно- 69
исторические и терминологические наблюдения[285]
VI. Черниговская земля в киевское княжение Святослава 76
Ярославина (1073–1076 годы)[325]
VII. Городенское княжество и городенские князья в XII веке[376] 83
VIII. Немцы в окружении святителя Мефодия, архиепископа 106
моравского?[541]
Конец ознакомительного фрагмента. 107
4
Александр Назаренко
Древняя Русь и славяне
(Древнейшие государства
Восточной Европы, 2007 год)
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Подготовлено к печати и издано Русским Фондом Содействия Образованию и Науке,

2009 год, в рамках проекта Университета Дмитрия Пожарского
Редакционная коллегия серии:

доктор исторических наук Е. А. Мельникова (ответственный редактор),
кандидат исторических наук Г В. Глазырина,
доктор исторических наук Т. Н. Джаксон,
доктор исторических наук И. Г Коновалова,
кандидат филологических наук В. И. Матузова,
доктор исторических наук А. В. Назаренко,
доктор исторических наук А. В. Подосинов,
доктор исторических наук Л. В. Столярова,
доктор исторических наук |И. С. Чичуров,|
член-корреспондент РАН Я. Н. Щапов
5
Александр Васильевич Назаренко
6
Предисловие
Когда осенью 1974 г. автор этих строк впервые переступил порог академического
Института истории СССР, незабвенный Владимир Терентьевич Пашуто, которому предсто-
яло стать научным начальством новоприбывшего, осведомился о возрасте будущего сотруд-
ника. Узнав, что «молодому ученому» 27 лет, он подавил вздох и утешил: «Ничего, я тоже
поздно пришел в науку».
С тех пор минули эпические «ровно тридцать лет и три года». С признательностью
принимая предложение коллег – теперь уже по Институту всеобщей истории Российской
академии наук – отметить «закруглившуюся» дату неким флорилегием проделанного, юби-
ляр недолго колебался относительно содержания. В свое время, вынашивая грандиозную
идею издания многотомного Свода древнейших источников по истории народов СССР, В.
Т. Пашуто сплотил группу недавно покинувших университетские стены филологов (антич-
ников, византинистов, скандинавистов, славистов, германистов, арабистов) в Сектор исто-
рии древнейших государств на территории СССР, который mutatis mutandis жив, слава Богу,
по сей день, хотя и много претерпел, επεί Τροίης ιερόν πτολίεθρον επράθετο, – о чем было
бы говорить долго. При всем том Владимир Терентьевич мечтал, чтобы со временем из
когорты «мобилизованных» филологов выросли источниковедчески искушенные (что без
филологической основы немыслимо) историки Восточной Европы и прежде всего Древней
Руси. Иными словами, его целью было восстановление некогда существовавшего в науке
историко-филологического единства, способного обеспечить тот самый комплексный под-
ход к изучению Древней Руси, о котором сегодня так много говорится, но который покуда
сводится чаще всего к эпизодическим собеседованиям разнопрофильных специалистов. На
примере собственной судьбы в науке автор убедился, с какой поистине роковой неизбеж-
ностью совершалась эта перемена, как древнерусская история, поначалу в части междуна-
родных связей Руси (которые, понятным образом, в первую очередь находили отражение на
страницах иностранных источников), а потом и в целом, все более заполняла собой иссле-
довательский горизонт.
Поэтому, ощущая горький привкус итоговости, неизбежно присущий любому, даже
скромному, юбилею, мы сочли логичным собрать воедино ряд работ, посвященных прежде
всего собственно Древней Руси, исключая ее внешние связи, несмотря на то что именно
последние были предметом наших изысканий в течение долгих лет (впрочем, они в доста-
точной мере обобщены в другой книге1). Чистых исключений – два. Это небольшая статья об
одном из аспектов деятельности просветителя славян святителя Мефодия и эссе об этимоло-
гии самоназвания скифов Σκολότοι (ΣκόλοτοιΊ). В оправдание скажем, что кирилло-мефоди-
евская проблематика всегда (и справедливо) рассматривалась как общеславянское введение
в русскую историю. Эту славяно-русскую тему продолжает и статья о славянском языче-
стве. Что же касается этимологии – то лингвистический par excellence этюд об одной из
восточноевропейских древностей перебрасывает тонкий мостик в филологическое прошлое
автора, тем самым, в какой-то мере символически, проставляя логические скобки и замыкая
конец на начало, как то и положено по закону жизни. Кроме того, он хронологически и гео-
графически оттеняет две других тематически близких, но разножанровых работы: об этимо-
логии названия Киев и о выдающемся русском этимологе – Олеге Николаевиче Трубачеве,
великодушная поддержка которого (равно как и Федота Петровича Филина) сопровождала в
далеком 1980 г. появление нашей первой языковедческой публикации. Присутствие в сбор-
нике лингвистических и полулингвистических работ в наших глазах тем более оправдано,
1
Назаренко 2001а.
7
что реконструктивный метод сравнительно-исторического языкознания во многом, как мы

теперь понимаем, определил реконструктивизм автора этих строк и в качестве историка – за
что его не раз корили коллеги, причем, что замечательно, как более «модернистски», так и
более консервативно настроенные2.
О прочих статьях особо не говорим. Правомерность их соединения под одной облож-
кой, думается, не должна вызвать сомнений даже у придирчивого читателя. Заметим только,
что ни одна из них не является простым воспроизведением уже опубликованного. Все тексты
просмотрены заново, исправлены и дополнены. В большинстве случаев речь идет о ради-
кальной переработке, а иногда – о совершенно новой работе. Поскольку первоначально ста-
тьи вовсе не предназначались для сведе́ния в сборник, в них неизбежно встречаются некото-
рые повторы. Как правило, мы старались избегнуть их, пользуясь перекрестными ссылками,
но последовательное их истребление стало бы делом хлопотным, да и могло бы повести
в отдельных случаях к сбою в логическом строе изложения. Автор утешал себя школьной
истиной, что повторение – мать учения.
В заключение, отчасти возвращаясь к сказанному в первых строках, припоминаем одно
из любимых речений В. Т. Пашуто, с которым он не раз адресовался к молодым и, по моло-
дости, порой не в меру задиристым коллегам: «Надо стоять на плечах, а не на костях своих
предшественников». Возраст дает много возможностей убедиться в справедливости этих
слов. Вот почему позволим себе – хочется верить, не совсем без права – закончить нефор-
мальным посвящением этой небольшой summa всем старшим коллегам, как ушедшим, так
и здравствующим, без труда которых она была бы невозможна, и вообще поколению наших
отцов и дедов, благодаря жизни и смерти которых мы живы.
И нить русской истории не рвется.
Москва, весна 2008 г.
2
Ср. наши попытки объясниться: Назаренко 2004с. С. 294–300; он же 2006с. С. 66–72.
8
I. Древнерусское династическое старейшинство

по «ряду» Ярослава Мудрого и его
типологические параллели – реальные и мнимые 3
Главнейшей чертой, которая определяла династический строй во многих раннесред-

невековых государствах Европы, был взгляд на государство как на патримоний – семейное
владение, подлежавшее передаче от отца ко всей совокупности его сыновей-наследников.
Если наследников было несколько, то возникало так называемое corpus fratrum – так или
иначе организованное братское совладение тем, что можно было бы с известной степенью
условности назвать «государством» (доходами, территорией, формами репрезентации и т.
д.). Наиболее последовательно этот порядок, вытекающий из устройства архаического дина-
стически-родового сознания, был реализован в государстве франков и на Руси, где приобрел
самые развитые и дифференцированные формы4.
Возможно, впрочем, что отчасти такое впечатление имеет причиной относительно бла-
гоприятное состояние источников по данной теме применительно именно к Древней Руси
и особенно Франкской державе. Это, однако, не означает, что все этапы эволюции corpus
fratrum на древнерусской почве в равной и должной мере обеспечены источниками и вполне
ясны. Вот почему привлечение сравнительно-исторического материала других династиче-
ских традиций, пусть в целом и меньше освещенных источниками, чем древнерусская,
может быть полезным историку-русисту для прояснения как исторической сути дела, так и
ситуации в историографии, в которую уже прочно вошли и даже до известной степени «кано-
низировались» некоторые не всегда основательные типологические наблюдения из области
династического устройства Древней Руси.
В истории древнерусского княжеского дома раздел между сыновьями киевского князя
Ярослава Мудрого (1019–1054), предпринятый по завещанию последнего – так называемый
«ряд» Ярослава – сыграл, как известно, эпохальную роль. Сообщение «Повести временных
лет» об этом завещании неоднократно обсуждалось в науке5. И это понятно, поскольку уделы
Ярославичей, их границы, послужили исходной точкой формирования будущей территори-
ально-политической структуры Руси – земель-княжений XII в., а само завещание Ярослава
Владимировича рассматривалось впоследствии (например, на известном Любечском съезде
князей 1097 г.) как безусловное правовое основание существования этих земель в качестве
отчин соответствующих ветвей княжеского семейства6. Одним из главных моментов, свя-
занных с завещанием 1054 г., который привлекал внимание исследователей, был провозгла-
шенный «рядом» сеньорат (или, по древнерусской терминологии, старейшинство) старшего
из остававшихся к тому времени в живых Ярославичей – Изяслава.
Вот к чему сводится текст завещания, согласно «Повести», если опустить открываю-
щее его общенравственное наставление блюсти братскую любовь: «В лето 6562. Преставися
великыи князь Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди сыны своя, рек им: <…> Се
же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев, сего
послушайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место. А Святославу даю Черни-
гов, а Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады, заповедав
3
Несколько видоизмененный и исправленный вариант одноименной работы: Назаренко 2007а. С. 30–54.
4
Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С. 500–519; см. также статью III.
5
В качестве примера назовем только несколько недавних работ: Толочко 1992. С. 31–35; Котляр 1998. С. 150–176;
Свердлов 2003. С. 434–143.
6
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
9
им не преступати предела братия, ни сгонити, рек Изяславу: Аще кто хощеть обидети брата
своего, то ты помагаи, его же обидять»7.
Этот краткий летописный текст вызывает ряд взаимосвязанных вопросов. Прежде
всего, насколько он достоверен? Не в отношении самого факта предсмертного раздела Яро-
славом своих владений между сыновьями, а именно в отношении установления старейшин-
ства Изяслава? Далее, если «ряд» Ярослава и имел в виду сеньорат старшего из Яросла-
вичей, становившегося киевским князем, то было ли такое установление новым? Иными
словами, надо ли связывать рождение сеньората на Руси с завещанием Ярослава Мудрого?
Наконец, в какой мере замысел Ярослава, если таковой имел место, осуществился, то есть
каково реальное место «ряда» Ярослава в эволюции древнерусского старейшинства?
На все эти вопросы нельзя дать вполне определенного ответа, исходя только из древ-
нерусских материалов, в то время как сравнительно-исторические наблюдения позволяют
прийти к достаточно обоснованным, на наш взгляд, заключениям. Оставляя пока в стороне
последний, третий, из поставленных вопросов, обратимся к двум первым.
История развития corpus fratrum (в частности у франков) показывает, что рано или
поздно в развитии государственности и самосознания государственной власти настает
момент, когда традиционная практика родовых разделов вступает в противоречие с пред-
ставлением о государстве как политическом единстве. При первоначальном архаичном брат-
ском совладении как раз это последнее и служило в глазах социальной верхушки проявле-
нием государственного единства, которое, собственно, не имело другого выражения, кроме
единства правящего рода, династии8. До поры все новые переделы внутри единого рода не
приводили к разделу государства ввиду неустойчивости и временности самих возникавших
политических структур, иногда настолько лоскутно пестрых, что они, совершенно очевидно,
были не приспособлены, да и не предназначены для самостоятельного политического суще-
ствования (таковы, например, разделы Франкской державы в 562 г. после смерти короля
Хлотаря I или в 567/8 г. после кончины его сына короля Хариберта I9).
Но роковой порок corpus fratrum был заложен в самой его патримониальной при-
роде. Возникавшая время от времени вследствие благоприятной династической конъюнк-
туры устойчивость того или иного удела не могла не приводить к столкновению между прин-
ципом родового совладения и идеей отчинности удела, которая была столь же неотъемлемой
частью патримониального сознания, как и родовое совладение, являясь, в сущности, про-
длением последнего до уровня удела10. Это естественным образом вело к попыткам созда-
7
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в оригинале «Повести временных лет», по
нашему мнению, читалось: «<…> а Игорю Володимерь»; о текстологической стороне дела см. в примеч. 5 статьи II.
8
Эти традиционные представления цепко удерживались в сознании даже поздних Каролингов, многие десятилетия
спустя после попыток учредить у франков сеньорат при Людовике Благочестивом (см. ниже об «Ordinatio imperii» 817 г.). В
ответ на уничижительное замечание византийского императора Василия I (867–886), что франкские императоры, несмотря
на свой титул, вовсе не владеют всем Франкским государством, итальянский король и, одновременно, император Людовик
II (850–875) в 871 г. отвечал так: «На самом деле мы правим во всем Франкском государстве, ибо мы, вне сомнения, обла-
даем тем, чем обладают те, с кем мы являемся одной плотью и кровью, а также – единым, благодаря Господу, духом» («In
tota nempe imperamus Francia, quia nos procul dubio retinemus, quod illi retinent, cum quibus una et caro et sanguis sumus hac
[ac. – A. H] unus per Dominum spiritus»: Chr. Salem. P. 122 [здесь и везде далее перевод с латинского наш]; Назаренко 2000а.
С. 510 и примеч. 30). Перед нами типичная формула идеологии corpus fratrum, снова возобладавшей после поражения
императора Лотаря I (840–855), старшего сына Людовика Благочестивого, в борьбе с младшими братьями, которое было
закреплено знаменитым Верденским договором 843 г.
9
См. об этом подробнее в статье II.
10
Ранее мы были склонны возводить становление отчинного начала, коллизия с которым и привела к кризису класси-
ческого corpus fratrum, к развитию феодальных отношений (Назаренко 1987b. С. 155–156); считаем теперь эту точку зре-
ния в принципе неверной. Вряд ли состоятельным оказывается и внешне естественное предположение, что corpus fratrum
начинает подвергаться модификациям в результате столкновения с теми возникавшими государственными институтами,
которые в принципе, по самой своей природе, не поддавались дроблению – например, с империей у франков (с 800 г.). В
самом деле, в наследственном разделе по завещанию Карла Великого – обсуждаемом ниже «Размежевании королевств» 806
10
ния такого династического порядка (включая способ престолонаследия), который сочетал

бы традицию родового совладения, то есть принцип непременного наделения всех братьев,
с некоторой институционализацией единовластия. Подобного рода усовершенствованной
формой corpus fratrum и у франков, и на Руси, и в других раннесредневековых государствах
(о некоторых из них ниже пойдет речь) как раз и стал сеньорат.
Важно понять, что сеньорат не создавал понятия генеалогического старейшинства,
которое, будучи семейно-родовым по природе, всегда существовало в рамках corpus fratrum,
а только придавал ему, старейшинству, те или иные общегосударственные политические пре-
рогативы. При первоначальном родовом совладении старший из сыновей отнюдь не насле-
довал политической власти покойного отца, так что разделы между братьями не сопровож-
дались установлением какой-либо политической зависимости младших от генеалогически
старейшего. Так, в неурядицах 60-70-х гг. VI в. по смерти короля Хариберта I потомки Хло-
таря I (511–561) нередко прибегали к авторитетному суду короля Гунтрамна (561–592), кото-
рый остался старшим в роду после Хариберта, но этот чисто родовой авторитет не был обле-
чен в политико-государственные формы, в какую-либо верховную власть Гунтрамна над
младшими братьями Сигибертом I (561–575) и Хильпериком I (561–584) или, впоследствии,
над их потомством. Политически братья были совершенно независимы друг от друга, и
это политическое равенство только подчеркивалось старательно выверенным равенством их
уделов11. И даже раздел, предусмотренный пространным политическим завещанием Карла
Великого – «Размежеванием королевств» («Divisio regnorum»), которое было издано в 806
г. в качестве отдельного капитулярия, имел в виду примерно равное наделение трех имев-
шихся на тот момент сыновей императора – Карла, Пипина и Людовика, ничего не говоря
о каком бы то ни было верховенстве старшего, Карла, над младшими12. Это молчание тем
более показательно, что, в отличие от упомянутых выше родовых разделов VI в., Карл еди-
нолично наследовал коренные франкские территории между Соммой и Луарой (так называ-
емую «Франкию» – Francia), которые первоначально подвергались особому разделу между
всеми наследниками13. Поэтому, возвращаясь к Руси, думаем, правы были те историки, кото-
рые считали, что никакой определенной государственно-политической зависимости млад-
ших сыновей киевского князя Святослава Игоревича – Олега Древлянского и Владимира
Новгородского – от своего старшего брата Ярополка Киевского (972–978) не было14. И тот
факт, что старшему брату достался «старший», киевский, стол и в целом Русская земля в
узком смысле слова15 (как Карлу – коренная Франкия), еще никоим образом не свидетель-
ствует в пользу сеньората Ярополка, как иногда думают, считая сеньорат на Руси исконным
обычаем и тем ставя под сомнение политическое новаторство «ряда» Ярослава16. Более того,
г. – нет никаких распоряжений о судьбе империи и имперского титула, и по содержанию оно является достаточно типичным
документом идеологии братского совладения (Назаренко 200lb. С. 11–24).
11
Согласно Григорию Турскому (умер в 593/4 г.), труд которого является главным источником по истории франков VI
в., каждый из четырех сыновей Хлодвига был наделен по завещанию последнего в 511 г. «равной долей» («aequa lance»)
отцовских владений (Greg. Tur III, 1; Григ. Тур. С. 62). Точного описания уделов по завещанию Хлодвига, как и по договору
561 г. и последующим, ни у Григория Турского, ни в других текстах не сохранилось, но их границы с достаточной опреде-
ленностью восстанавливаются по сумме данных – в том числе из рассказа о позднейших событиях у самого Григория; см.
остающуюся итоговой работу на эту тему: Ewig 1953а.
12
Div. regn. Р. 126–130; см. также карту на рис. 6 в статье II.
13
См. подробнее в статье II.
14
См., например: Пресняков 1993. С. 30–31 (со ссылкой на соответствующее место «Курса русской истории» В. О.
Ключевского).
15
Мы придерживаемся восходящей к А. Н. Насонову точки зрения, что реконструируемая прежде всего по источникам
XII в. Русская земля в узком смысле слова являлась политической реальностью IX–X вв. (Насонов 1951. С. 39–44, 195–196;
Кучкин 1995b. С. 74–100, где прочая литература вопроса), несмотря на возобновившуюся в науке последних лет полемику
на эту тему (см. прежде всего: Ведюшкина 1995. С. 101–116).
16
Толочко 1992. С. 31–34 (ср.: Назаренко 1999b. С. 173–176); Свердлов 2001. С. 353–354; он же 2003. С. 440–441
11
раздел Руси между Святославичами в 969 г., закрепившийся после внезапной гибели Свято-
слава в 972 г., стоит в одном ряду вовсе не с разделом 1054 г., а с распределением уделов
киевским князем Владимиром Святославичем (978-1015) между своими подросшими сыно-
вьями, о котором «Повесть временных лет» сообщает в конце статьи 6496 (988) г.17 Ведь
наделение Святославичей не было предсмертным завещанием их отца, а произошло в связи с
планами Святослава перенести свой стольный град из Киева в Переяславец на Дунае, сохра-
няя, естественно, верховную власть над Русью18.
Таким образом, сеньорат не тождествен генеалогическому старейшинству и, в отличие
от последнего, требовал целенаправленной реформы традиционного родового совладения.
Понятно, что подобная реформа, именно вследствие того, что меняла обычный династиче-
ский порядок, должна была иметь какое-то законодательное оформление, хотя и необяза-
тельно письменное, документальное. У франков таковым стало первое завещание импера-
тора Людовика Благочестивого (814–840) – «Устроение империи» («Ordinatio imperii») 817
г., согласно которому старший из сыновей Людовика, Лотарь (будущий император Лотарь I),
наследовал не только императорский титул отца, но и львиную долю владений последнего,
тогда как двум его братьям доставались относительно небольшие уделы: Пипину – Акви-
тания, Людовику – Бавария19; хотя младшие братья и титуловались королями, но должны
были признать верховную власть Лотаря20. В Древней Руси на роль аналогичного этапа в
эволюции династического строя может претендовать только «ряд» Ярослава и никоим обра-
зом какие-то предшествующие династические решения – Святослава Игоревича (см. выше)
или Владимира Святославича21. Кроме того, форма сеньората, предусмотренного «рядом»
Ярослава, была столь умеренной и компромиссной22, что трудно представить себе какую-то
более раннюю и, соответственно, более мягкую его стадию. Старейшинство Изяслава Яро-
славина прямо прокламируется, и несмотря на то что общерусские политические прерога-
тивы киевского князя не описаны с полнотой, сравнимой с капитулярием Людовика Благо-
честивого, ясно, что они в том или ином объеме предусматривались, коль скоро Изяслав был
призван служить гарантом устанавливаемого династического порядка – ведь именно ему
«ряд» вменяет в обязанность «помагати, его же обидять». Тем самым, с точки зрения типо-
логии corpus fratrum, содержание «ряда» Ярослава, как оно передано в «Повести временных
лет», сомнений не вызывает, и это может служить косвенным свидетельством достоверно-
сти летописного рассказа против высказывающихся иногда предположений, что завещание
Ярослава Мудрого в целом или отчасти является стилизацией более позднего времени23, чуть
ли не первой четверти XII в.24
Если сеньорат по «ряду» Ярослава представлял собой закономерную форму в эволю-
ции княжеского родового совладения на Руси, то следовало бы ожидать, что типологические
параллели ему будут обнаруживаться не только у франков, но и в других европейских дина-
стиях, построенных на corpus fratrum.
(«указание <…> на старейшинство Ярополка во отца место» отсутствует в летописном тексте, «вероятно, лишь вследствие
краткости записи»).
17
ПСРЛ 1. Стб. 121; 2. Стб. 105–106.
18
ПСРЛ 1. Стб. 67, 69; 2. Стб. 55, 57.
19
Ord. imp. Р. 270–273.
20
«После нашей кончины да получат (Пипин и Людовик. – А. Н.) королевскую власть под рукой старшего брата» («<…
> post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur»: ibid. P. 271).
21
См. примеч. 48.
22
См. об этом в статье II.
23
Франклин, Шепард 2000. С. 358–359.
24
Poppe 1991. Sp. 306.
12
Действительно, в отечественной литературе вскользь уже указывалось на сходство

«ряда» Ярослава с некоторыми династическими установлениями Древнечешского и Древ-
непольского государств, а именно с завещаниями чешского князя Бржетислава I (1034–1055)
и польского князя Болеслава III (1102–1138)25. Так как распоряжения относительно дина-
стического строя и престолонаследия, предпринятые в этих завещаниях, имели в виду ту
или иную форму сеньората, то уже поэтому они могут быть типологически сближены с
завещанием Ярослава Владимировича. Не вдаваясь в детали, мы в свое время поддержали
такую аналогию26. Сейчас видим, что она нуждается в существенных уточнениях. Рассмот-
рим теперь этот вопрос подробнее, начав с завещания Бржетислава I как хронологически
наиболее близкого к «ряду» Ярослава.
Вот что читаем в «Чешской хронике» Козьмы Пражского (первая четверть XII в.) –
единственном источнике, сообщающем об этом завещании: на смертном одре чешский князь
обращается к представителям знати («terrae primates») с признанием, что, имея пятерых
сыновей, «он считает вредным делить между ними Чешское княжество» и потому обязывает
их (знать) присягнуть, «что верховное право и престол в княжестве будут всегда принадле-
жать старшему по рождению среди моих сыновей и внуков и что все его братья и те, кто
происходят из рода государя, будут под его властью. Поверьте мне, если этим княжеством
не будут управлять единовластно, то для вас, людей знатных, дело дойдет до погибели, а для
народа – до больших бед»27.
В отличие от «ряда» Ярослава, который даже в летописном пересказе сохраняет харак-
тер делового распоряжения и вполне узнаваемые черты завещательного формуляра 28, заве-
щание Бржетислава в «Чешской хронике» сплошь состоит из литературных и историче-
ских аллюзий (на библейское предание о Каине и Авеле и древнеримское – о Ромуле и
Реме), а также прямых цитат (из Вергилия, Лукана, Овидия, «Псалтири»)29, характерных для
стиля Козьмы. Вряд ли приходится сомневаться, что завещание Бржетислава I, в настоящем
его виде, является плодом литературного творчества самого Козьмы Пражского. Распознать
существо династической реформы Бржетислава, если таковая действительно имела место, за
риторической пеленой, наброшенной стилизованным изложением Козьмы, крайне трудно.
И все же ясно, что в завещании имелась в виду какая-то радикальная форма сеньората, коль
скоро речь идет о «единовластии» «старшего».
Однако признать сам факт попытки Бржетислава I преобразовать династический строй
Древнечешского государства в русле сеньората еще не значит признать, что сеньорат был
завещанием Бржетислава учрежден. Можно было бы, конечно, не придавать большого зна-
чения заверениям Козьмы Пражского, писавшего много десятилетий спустя, что пражский
князь середины XI в. отказывался от любых форм раздела, желая ввести «единовластие».
Вместе с тем, ряд соображений заставляет отнестись к этим заверениям серьезно.
Козьма вкладывает в уста Бржетиславу в качестве аргумента ссылку на губительность
памятных для чешской княжеской династии раздоров между братьями святым Вячеславом
(Вацлавом) (убит в 929/35 г.) и Болеславом I (умер в 967/72 г.). Но отношения между этими
25
Пресняков 1993. С. 38–39; Толочко 1992. С. 26, 34; и др.
26
Назаренко 1987b. С. 152; он же 2000а. С. 504.
27
Cosm. II, 13. S. 102: «<…> inter quos dividere regnum Boemie non videtur mihi esse utile <…> quatinus inter meos natos
sive nepotes semper maior natu summum ius et solium obtineat in principatu omnesque fratres sui sive, qui sunt orti herili de
tribu, sint sub eius dominatu. Credite mihi, nisi monarchos hunc regat ducatum, vobis principibus ad iugulum, populo ad magnum
deveniet damnum».
28
Свердлов 2003. C. 437^-38. Другое дело, что само по себе это обстоятельство не может доказывать аутентичности
«ряда» Ярослава в его наличной форме, так как летописцу, коль скоро он задался бы целью вложить в уста умирающего
киевского князя завещание, естественно было бы воспользоваться существовавшим в его время трафаретом подобных
распоряжений.
29
Cosm. S. 102. Anm. 1–4.
13
последними, как они рисуются в памятниках свято-вацлавского цикла, не отличаются от вза-

имоотношений пражского князя со своей родней во времена Козьмы, когда младшие князья
располагали уделами – обычно в Моравии, реже собственно в Чехии – будучи под верховной
властью старшего, занимавшего пражский стол30; точно так же, когда Вячеслав стал праж-
ским князем вместо умершего отца, «оттоле Болеслав нача под ним ходити», хотя и имел
собственный «град Болеславль» (который обычно идентифицируется со Старым Болесла-
вом, центром присоединенной к Праге области племени пшован на правобережье Верхней
Лабы-Эльбы).
Эти слова древнейшего церковнославянского «Жития святого Вячеслава»31, разуме-
ется, могут быть и проекцией позднейших династических порядков на ситуацию 920-х гг.
(Вратислав I, отец Вячеслава и Болеслава I, умер в 921 г), но порядков, в свою очередь,
вряд ли более поздних, чем сложившиеся к 70-м гг. X столетия, когда, как считается, веро-
ятнее всего, было создано «Житие»32 (впрочем, существуют и более поздние датировки). В
таком случае установление сеньората в Чехии пришлось бы, видимо, связывать с именем
Болеслава I. Источникам известны только двое его сыновей – Болеслав II и некий Страх-
квас (Ztrahquasz), или Христиан33, которого отец еще ребенком отдает в монастырь святого
Эммерама в Регенсбурге – будто бы во искупление своей вины в убийстве брата34. Такой шаг
был бы крайне опрометчивым, если бы у Болеслава II не было других братьев. Скорее всего
отец видел в Страхквасе будущего пражского епископа, как Бржетислав I – в Яромире, что
и подтверждается позднейшей попыткой поставить Страхкваса на кафедру вместо святого
Адальберта-Войтеха35. Если так, то молчание источников о младших братьях Болеслава II
можно было бы рассматривать как косвенное свидетельство ярко выраженного сеньората
пражского князя.
В самом деле, династическая история Пржемысловичей до Бржетислава I в хронике
Козьмы изложена с большими пробелами, а иногда и просто неверно. Так, одиозные для кня-
жеского рода кровавые междоусобия в предшествовавшем Бржетиславу I поколении сыно-
вей Болеслава II (967/72-999) приходится восстанавливать исключительно по иностранным
источникам – прежде всего, по хронике их современника Титмара Мерзебургского. О кон-
фликте Болеслава III (999 – около 1003) вскоре после 999 г. с младшими братьями Яроми-
ром и Олдржихом Титмар сообщает в выражениях, которые заставляют предполагать, что
последние располагали собственными уделами: «Между тем (речь идет о событиях 1002 г. –
А. Н.) чешский герцог Болеслав, так как власть соправителя и преемника всегда подозри-
тельна, оскопив брата Яромира, а младшего Олдржиха хотев было утопить в бане, изгнал их
из страны вместе с матерью и стал править один, наподобие губительного василиска неска-
занно притесняя народ»36. Правда, характер взаимоотношений между пражским князем и
его младшими братьями из процитированного сообщения не вполне понятен, тем более что
слова «так как власть соправителя и преемника всегда подозрительна» являются цитатой из
30
О подчиненном статусе моравских уделов в представлении пражских князей см.: Cosm. Ill, 34. S. 205.
31
Так в Востоковском списке (Рогов 1970. С. 37); в глаголической версии застаем, вероятно, первоначальное чтение:
«Болеслав же, братр его, растеаше под ним» (Weingart 1935. S. 975, 986), – с тем же смыслом. В древнейшем латинском
«Житии святого Вячеслава» никаких данных о положении Болеслава по отношению к старшему брату не обнаруживается,
хотя упоминание об отдельном городе Болеслава также имеется (Leg. Christ. Р. 64).
32
Флоря 2005. С. 166.
33
Под этим именем он упоминается Бруно Кверфуртским: Brun. Vita Adalb. 15.
34
Cosm. I, 17. S. 36.
35
Ibid. I, 29–30. S. 52–53, 55; о проблемах вокруг Страхкваса-Христиана см.: Krzemehska 1964. S. 534.
36
«Interim Boemiorum dux Bolizlaus, quia potestas consortis et successoris semper pavida, Iaremirum fratrem eunuchizans
iunioremque Othelricum in termis suffocare cupiens, una cum matre eosdem patria expulit solusque vice basilisci noxii regnans
populum ineffabiliter constrinxit» (Thietm. V, 23. S. 247).
14
Лукана37. Эти взаимоотношения несколько проясняет другое сообщение саксонского хрони-

ста, в котором Олдржих назван «вассалом» (satelles) Яромира, к тому времени (речь идет о
1012 г.) уже давно, с 1004 г., занимавшего пражский стол вместо изгнанного Болеслава III38.
Таким образом, из совокупности приведенных данных, пусть и немногочисленных, с
известной определенностью вырисовывается картина сеньората пражского князя над бра-
тьями, имеющими в своем распоряжении некоторые уделы. Такое раннее, по крайней мере с
третьей четверти X в., возникновение сеньората в чешской княжеской династии на первый
взгляд может показаться странным. Но следует иметь в виду, что как сеньорат в целом, так и
его отдельные формы, будучи проявлениями династического сознания, не состояли в непо-
средственной связи с уровнем общественно-экономического развития, а более зависели от
конкретного династического опыта, династической конъюнктуры, а также, вполне вероятно,
соответствующих образцов в соседних странах. Так, если верить Константину Багрянород-
ному (умер в 959 г.), сеньорат существовал уже в Великоморавском государстве в конце IX
в.39
Так что же, в таком случае, имело в виду завещание Бржетислава I? Если судить о
планах завещателя по их последующему осуществлению (как мы делаем это в отношении
некоторых установлений «ряда» Ярослава – например, в отношении так называемого «три-
умвирата» старших Ярославичей), то выходит, что чешский князь хотел установить именно
полное единовластие своего старшего сына Спытигнева II (1055–1061) с отказом от какого
бы то ни было наделения остальных. Заняв пражский стол, Спытигнев предпринял поход в
Моравию, где находились столы его младших братьев Братислава, Конрада и Оттона (четвер-
тый брат, Яромир, предназначался для церковной карьеры): моравские уделы были упразд-
нены (см. карту на рис. 1), Вратислав бежал в Венгрию, а Конрада и Оттона Спытигнев
привел в Прагу, назначив им придворные должности ловчего («preficiens venatoribus») и
кравчего («super pistores atque cocos magister»)40. Эта необычная процедура, несомненно,
призвана была служить манифестацией новизны порядков, вызванных к жизни завещанием
Бржетислава I.
37
Luc. I, 92.
38
В Мерзебурге, где находился Титмар, «присутствовал также герцог Яромир, которого брат его и вассал Олдржих,
забыв о всяком долге, изгнал из Чешского княжества в святую субботу [накануне] последнего Вознесения Господня (то
есть 12 апреля 1012 г. – А. Н.)» («Iarmirus quoque dux adfuit, quem frater suimet Othelricus et satelles tocius debiti inmemor in
sacro sabbate dominicae resurreccionis proximae a regno Boemiorum expulit»: Thietm. VI, 71. S. 360).
39
Великоморавский князь Святополк I (умер в 894 г.), «умирая, разделил свою страну на три части и оставил трем
сыновьям каждому по одной части, первого определив великим архонтом («αρχών μέγας»), а двух других – подчиняться
слову («υπό τον λόγον είναι») первого сына» (Const. De adm. 41.4–7. P. 168–169). Даже если сообщение Константина об
именно трех сыновьях Святополка (другим источникам известны только двое – Моймир и Святополк II) является литера-
турным мотивом (там же. С. 399. Примеч. 2 [комментарий Б. Н. Флори]), все равно факт раздела между Святополчичами
вне сомнений (Ann. Fuld. Р. 131–132).
40
Cosm. II, 15. S. 105–106.
15
Рис. 1. Уделы младших сыновей Бржетислава I
Отметим еще одну деталь, которая, кажется, также указывает на то, что Бржетислав I
стремился радикализовать сеньорат до единовластия. Спустя некоторое время после испол-
нения отцовского завещания Спытигнев предпочел заключить договор с Вратиславом, кото-
рый вернулся из Венгрии и получил назад свои моравские владения41. Судя по тому, что
Конрада и Оттона этот копромисс не коснулся, речь шла не об отказе от программы Брже-
тислава I и возобновлении прежних династических порядков, а скорее о признании Брати-
слава престолонаследником. А вот когда пражский стол занял Вратислав II (1061–1092), он
немедленно восстановил моравские уделы обоих младших братьев 42, что было воспринято
как сигнал и Яромиром, который вернулся в Чехию «в надежде получить ту или иную долю
наследства в отцовской державе»43. Поскольку духовная карьера была предписана Яромиру
волею отца, а не старшего брата, то такое предъявление наследственных прав Яромиром
может означать лишь одно: четвертый по старшинству среди Бржетиславичей считал, что
с вокняжением Братислава порядок, завещанный их отцом и реализованный Спытигневом,
отменен и снова действует традиционный сеньорат с учетом прав всех братьев по corpus
fratrum44.
Такая трактовка завещания Бржетислава I как неудавшейся попытки установить едино-
властие пражских князей с полной ликвидацией родовых уделов, по нашему мнению, в боль-
шей степени согласна и с теми пассажами о сеньорате, которые встречаются также и в других
местах хроники Козьмы и обычно понимаются как реминисценции завещания 1055 г. Говоря
о передаче пражского стола в 1100 г. по смерти Бржетислава II (1092–1100) его младшему
брату Борживою II (1101–1107, 1117–1120), хронист считает такое престолонаследие проти-
41
Ibid. II, 16. S. 107.
42
Ibid. II, 18. S. ПО.
43
«<…> sperans aliquam portionem se habiturum hereditatis in patrio regno» (ibid. II, 18. S. 110).
44
Тот факт, что надежды Яромира не оправдались, сути дела не меняет. Объяснять разницу в отношении Спытигнева II
и Братислава II к младшим братьям только тем тривиальным обстоятельством, что в 1055 г. последние были еще малолет-
ними, а в 1061 г. – уже нет (см., например: Wolverton 2001. Р. 197), было бы явным упрощением; достаточно напомнить, что
Конрад и Оттон (причем последний был младше Яромира: Cosm. II, 1. S. 82) по династическим понятиям были достаточно
взрослыми, чтобы иметь собственные уделы еще при жизни отца.
16
воречащим «справедливому порядку», существовавшему в Чехии45, ибо «старшим по воз-

расту» («etate maior») на то время был брненский князь Олдржих, двоюродный брат Брже-
тислава II46. Выражение «maior natu», употребляемое Козьмой и в главе II, 13, где изложено
завещание Бржетислава I, заставляет комментаторов усматривать здесь ссылку именно на
это последнее47, что явно противоречит заявлению, вложенному Козьмой в начале своей хро-
ники в уста легендарному основателю династии Пржемыслу. Толкуя послам Любуши чудо
с тремя ростками на своем вонзенном в землю посохе, из которых два засохли, а разросся
только один, Пржемысл предрек: «Чему дивитесь? Знайте, что в нашем потомстве родится
много правителей, но править будет всегда только один»; и если бы Любуша не поспешила
предложить княжеский стол Пржемыслу, то «в вашей земле было бы столько правителей,
сколько произвела бы природа принадлежащих к господствующему роду»48. Это явно про-
граммное vaticinium ex eventu, заостренное против родового совладения в его досеньоратной
форме, не имело бы смысла, если бы сеньорат в династии Пржемысловичей установился
только в середине XI в. Другое дело, что при этом никак невозможно согласиться с тем пони-
манием термина «старший по рождению» («maior natu»), которого придерживается Козьма, –
как указания на чисто возрастное, а не генеалогическое старейшинство. Такое установле-
ние было бы абсолютно уникальным, трудно реализуемым практически и, главное, идущим
совершенно вразрез с логикой родового совладения, не говоря уже о том, что оно было поли-
тически неразумно, так как не сглаживало, а усугубляло типичный для родового совладе-
ния конфликт между дядьями и племянниками (старшие племянники нередко оказывались
старше младших дядей). Поэтому (не вникая в причины пристрастности Козьмы к Олдржиху
Брненскому) думаем, что в духе традиционного, добржетиславовского, сеньората действо-
вал не Олдржих, а как раз пражский князь Бржетислав II, когда не только заблаговременно
десигнировал в качестве преемника своего следующего по старшинству брата Борживоя,
но и добился в 1099 г. подтверждения этой десигнации со стороны германского императора
Генриха IV49.
Крутые меры, предпринятые Спытигневом II согласно завещанию отца, ничем не напо-
минают весьма умеренный сеньорат Изяслава Ярославина, каким он виделся Ярославу Муд-
рому. Возникает впечатление, что завещание Бржетислава I, если оно действительно имело
целью единовластие Спытигнева II, типологически должно быть сопоставлено не с «рядом»
Ярослава Владимировича, а скорее с волевыми десигнациями польского князя (в конце прав-
45
Сообщив о вокняжении Борживоя, хронист скорбно замечает: «Тогда-то следы Циллении (эпитет Астреи, богини
справедливости. – А. Н.), которые и до того были едва видны в Чехии, исчезли совершенно, ибо она, возненавидев землю,
удалилась на небеса. Ведь у чехов был справедливый порядок, что престол и княжество всегда занимают старшие по рож-
дению среди их князей» («Tune Cillenia delet omnino sua vestigia, que vix impressa reliquerat in Boemia, cum exosa terras
peteret celestia. Iusticia enim erat Boemorum, ut semper inter principes eorum maior natu solio potiretur in principatu»: Cosm.
III, 13. S. 175–176).
46
Обращаясь к чешской знати, Олдржих «заявляет себя старшим по возрасту и требует полагающийся [ему] по обычаю
страны княжеский стол, несправедливо отнятый у него младшим братом. Хотя его дело было правое, но что толку хвататься
за хвост, если упустил рога (то есть Олдржих начал действовать слишком поздно, когда Борживой уже укрепился в Праге. –
А. Н.)» («<…> iactat se esse etate maiorem et secundum patrie more debitum, sibi iniuste sublatum per fratrem iuniorem poscit
principalis sedis honorem. Qui quamvis iustam causam habeat, tarnen frustra caudem captas, cum cornua amittas»: ibid. Ill, 15.
S. 177). Олдржих и в самом деле, вероятно, был старше Борживоя, сына Братислава II от третьего брака, заключенного
после 1062 г., тогда как брненский князь Конрад I, отец Олдржиха и младший брат Братислава, женился скорее всего уже
во второй половине 1050-х гг. (Назаренко 2001а. С. 534).
47
Cosm. S. 176. Anm. 2 (комментарий Б. Бретхольца); Коз. Праж. С. 280. Примеч. 6 к гл. 13 (Г. Э. Санчук).
48
«Quid ammiramini? inquit. Sciatis ex nostra progenie multos dominos nasci, sed unum semper dominari. <…> quot natos
heriles natura pro ferret, tot dominos terra vestra haberet» (Cosm. I, 6. S. 17). «Natos heriles» следует в данном случае перево-
дить именно как «принадлежащих к господствующему, то есть княжескому, роду», а не нейтрально «благороднорожден-
ных» (так в переводе Г. Э. Санчука: Коз. Праж. С. 43), потому что это выражение явно отсылает к «orti herili de tribu» из
завещания Бржетислава I, где речь, несомненно, идет о княжеском семействе.
49
Cosm. Ill, 8. S. 169.
17
ления – короля) Болеслава I (992-1025) и, кажется, киевского князя Владимира Святосла-

вича. Болеслав определенно отказался, а Владимир предположительно намерен был отка-
заться от традиционного раздела державы между всеми взрослыми сыновьями в пользу
единовластия одного из сыновей, в обоих случаях даже не старшего, а выделявшегося по
другому династическому принципу: Мешко II был с 1013 г. женат на внучке германского
императора Оттона II50, Борис же Владимирович отличался своим происхождением – его
матерью была, по-видимому, представительница болгарского царского семейства51. Наделяя
сыновей по мере их взросления, и Владимир Святославич, и Бржетислав I действовали в пол-
ном соответствии с требованиями corpus fratrum, но в какой-то момент решили отказаться
от него, пойти на коренную ломку порядка столонаследия. Однако и здесь, при ближай-
шем рассмотрении, оказывается, что сходство касается больше внешности, нежели существа
дела. И польский, и киевский князья пытались утвердить единовластие одного из сыновей,
не имея опыта сеньората52, тогда как чешский – критически оценивая этот опыт. Следова-
тельно, в династической истории древнерусского княжеского дома для завещания Бржети-
слава I достаточно полных параллелей не видно.
Обратимся теперь к завещанию польского князя Болеслава III 1138 г. Наиболее ран-
ним свидетельством о нем является известие польского хрониста Винцентия Кадлубка
(рубеж XII–XIII вв.), который в свойственной ему высокопарно-риторической манере пишет
в общих словах об установлении «тетрархии» Болеславичей, причем старшему из них
отдавались «княжение в Краковской земле и верховная власть»53. Границы уделов «тетрар-
хов» очерчены только в много более поздней «Великопольской хронике» (начало XIV в.),
согласно которой старший из них, Владислав II (1138–1146), получил Краков, Силезию,
Серадз, Ленчицу и Восточное Поморье (Гданьскую марку), Болеслав IV – Мазовию, Мешко
III – Великую Польшу, Генрих – Сандомир; а родившийся уже после смерти отца Казимир
(будущий Казимир II) пока оставался без удела54. Из совокупности более ранних разроз-
неных данных реконструируется несколько иная картина: Владиславу принадлежала также
восточная часть Великой Польши с прежней столицей Древнепольского государства – Гнез-
ном, а также Сандомирская земля, тогда как Генрих, подобно Казимиру, не имея сначала, по
50
Jasmski 1992. S. 114–116.
51
Не видим сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью
Бориса была «болгарыня» (ПСРЛ 1. Стб. 80; 2. Стб. 67; Жит. БГ. С. 28). О десигнации Бориса в качестве киевского столона-
следника, кроме данных, приведенных нами в другом месте (Назаренко 2000а. С. 512. Примеч. 36), свидетельствует также
практически одновременное возмущение старших Владимировичей – Святополка Туровского и Ярослава Новгородского
против отца: первого – скорее всего около 1013 (Thietm. VII, 72. S. 488; Назаренко 1993b. С. 136, 141, 171–172), второго –
около 1014/5 г. (ПСРЛ 1. Стб. 130; 2. Стб. 114–115). О стремлении Владимира Святославича «византинизировать» порядок
престолонаследия на Руси, то есть установить в той или иной форме единовластие киевского князя, убедительно пишет А.
Поппэ, который, однако, совершенно напрасно, по нашему мнению, старается связать это стремление с гипотетическим
происхождением Бориса и Глеба Владимировичей от Анны, сестры византийских императоров Василия II и Константина
VIII (см., например: Поппэ 1997. С. 115–117; он же 2003. С. 309–313).
52
Отец Болеслава и основатель Древнепольского государства князь Мешко I (умер в 992 г.), если верить Титмару Мер-
зебургскому, завещал разделить державу между всеми своими сыновьями («relinquens regnum suimet plurimis dividendum»):
старшим Болеславом и тремя младшими от второго брака с немкой Одой – Мешком, Свентепелком и третьим, не назван-
ным по имени (Thietm. IV, 57–58. S. 196, 198; Назаренко 1993b. С. 134, 138–139). Судя по известному документу Мешка I
Dagome iudex (Dag. iud. 394–396; Щавелева 1990. С. 29), который представлял собой акт передачи части Древнепольского
государства (за исключением Краковской земли, где, вероятно, сидел старший сын Болеслав: Lowmianski 5. S. 595–614) под
покровительство папского престола с целью гарантии наследственных прав сыновей от второго брака (именно такая трак-
товка документа представляется наиболее основательной: Labuda 1988. S. 240–263), свидетельство Титмара достоверно.
Тем самым, Мешко действовал вполне в рамках традиционного родового совладения, которое и пытался оградить от при-
тязаний Болеслава на единовластие; сделать это ему, впрочем, не удалось: сразу же по смерти отца Болеслав изгнал мачеху
и младших братьев (Thietm. IV, 58. S. 198).
53
«<…> Cracoviensis provinciae principatus et auctoritas principandi» (Kadi. Ill, 26).
54
Chr. Pol. m. 30; Вел. xp. C. 106.
18
малолетству, собственного удела, жил при матери Саломее, которой были выделены Серадз
и Ленчица55 (см. рис. 2).
Остается неясным, какое именно конкретное содержание скрывалось за неопределен-
ным выражением Кадлубка о «верховной власти» краковского князя над братьями согласно
завещанию Болеслава III, как неясны, собственно, и полномочия Изяслава Ярославина. В
любом случае попытка изгнать младших братьев из их уделов, которую Владислав II пред-
принял сразу же после смерти отца, была (если полагаться на сведения Кадлубка), в отличие
от действий Спытигнева II в Чехии, безусловным превышением этой «верховной власти».
Если же задаться в отношении завещания Болеслава III тем вопросом, каким выше мы зада-
лись в отношении завещания Бржетислава I, а именно: было ли это завещание актом учре-
ждения сеньората (который в польской историографии, применительно к порядку, преду-
смотренному завещанием 1137 г., предпочитают именовать «принципатом»), – то ответить
на него со всей решительностью будет нелегко по недостатку данных.
Рис. 2. Уделы по завещанию Болеслава III 1138 г.
55
См. остающуюся основополагающей работу по теме: Labuda 1959. S. 171–194; ср. также: Buczek 1960. S. 621–639.
19
Довольно очевидно и – в силу прецедентного характера средневекового права – есте-

ственно, что раздел по завещанию Болеслава III исходил из предшествовавшего раздела по
смерти (и, вероятно, по воле или с согласия56) его отца Владислава I (1079–1102), поскольку,
как можно понять, Болеслав III получил в 1102 г. Силезию и Краковскую землю (с Сандоми-
ром), а его старший сводный брат Збигнев – северную половину: Великую Польшу, Мазо-
вию и лежащие между ними Серадз, Ленчицу и Калиш; Гданьское Поморье было завоевано
Болеславом III позднее57. Таким образом, Болеслав III завещал старшему сыну свою поло-
вину по прежнему разделу с братом Збигневом, а двум следующим сыновьям, Болеславу
и Мешку, вместе с их малолетними братьями и матерью Саломеей (Владислав происходил
от первого брака Болеслава III с дочерью киевского князя Святополка Изяславича Сбысла-
вой) выделил на всех северную половину Збигнева, из которой к тому же, если полагаться
на выводы Г. Лябуды, был изъят гнезненско-калишский «коридор», соединивший Краков
с Гданьском. Принцип, лежащий в основе восстанавливаемого таким образом раздела по
смерти Владислава I выглядит, в силу примерного равенства уделов Збигнева и Болеслава,
весьма архаичным; высказываемые иногда догадки, что старший из братьев, Збигнев, по
завещанию отца располагал какими-то сеньориальными правами58, насколько нам известно,
не могут быть подтверждены свидетельствами источников. Кроме того, само завещательное
распоряжение Владислава I было предпринято в весьма специфических условиях послед-
них лет правления князя – после поражения, которое он потерпел от солидарно выступив-
ших против него обоих сыновей59, поэтому только паритетный раздел мог быть объявлен без
риска немедленно вызвать новую смуту. Таким образом, специфический раздел по завеща-
нию Владислава I, не выказывающий черт сеньората, вряд ли можно рассматривать в каче-
стве верного отражения династической традиции в польском княжеском семействе, как она
сложилась ко второй половине XI в.
Углубляясь ретроспективно в более ранний период, видим несомненный сеньорат
Болеслава II (1058 – около 1080) над младшим братом Владиславом (будущим Владисла-
вом I). Хроника Галла Анонима, правда, ничего определенного на этот счет не сообщает,
но в иностранных источниках 1060-1070-х гг. Болеслав со всей очевидностью выступает
как правитель Польского государства, так что его безусловная доминация сделала даже воз-
можной коронацию королевским венцом в 1076 г. Но был ли сеньорат Болеслава установ-
лен уже завещанием его отца – польского князя Казимира I (1038/9-1058)? Казимир оста-
вил после своей смерти троих сыновей – помимо Болеслава и Владислава, еще и младшего
Мешка. Едва ли приходится сомневаться, что родовой Плоцк вместе с Мазовецким уделом,
в котором застаем Владислава в правление его брата Болеслава II, он получил еще по раз-
делу после смерти отца. О владениях Мешка сведений не сохранилось, хотя такие владения
наверняка имелись, так как третий из Казимировичей умер только в 1065 г. на двадцатом
году жизни60. Поскольку единственным источником, сообщающим день его смерти, является
синодик регенсбургского монастыря святого Эммерама61, то закрадывается подозрение, что
56
Gall. II, 21.
57
Такое распределение земель вырисовывается из повествования польского хрониста Галла Анонима (первая четверть
XII в.) о борьбе между Болеславом III и Збигневом в 1102–1107/8 гг. (Gall. II, 22–41).
58
Тигек 1998. Sp. 495. В свою очередь, Болеслав III сениором по завещанию отца определенно не был, так как даже его
панегирист Аноним Галл ограничивается обтекаемым замечанием, будто Болеслав в качестве «законного сына» (Збигнев
происходил от первого брака Владислава, причем его мать была некняжеского происхождения, так что с женитьбой Влади-
слава на Юдите, дочери чешского князя Братислава II, первый брак князя был объявлен конкубинатом) «занял два главных
города королевства» (Gall. II, 21). Но и это, конечно, натяжка: Краков и Вроцлав, доставшиеся Болеславу, никак невозможно
считать «главными городами» в отличие от кафедрального Гнезна и пожизненной отцовской резиденции – Плоцка.
59
Gall. II, 16.
60
Jasmski 1992. S. 175.
61
Neer. s. Emm. (под 28 января).
20
удел Мешка располагался на западе или юго-западе Древнепольского государства, то есть

что младший сын Казимира Восстановителя владел либо Великой Польшей, либо Силезией.
Первый вариант представляется более вероятным ввиду неустойчивого статуса Силезии,
которая была присоединена только в 1050-е гг., незадолго до кончины Казимира I, и с кото-
рой поляки были обязаны платить дань Праге62; в такой ситуации было естественно сохра-
нить ее под властью сениора, а не делать уязвимой, отдавая в удел самому младшему из
братьев. Если так, владельческая конфигурация, образовавшаяся по завещанию Казимира I,
была бы, что показательно, весьма сходной с разделом 1137 г. Судьба старой польской сто-
лицы и митрополичьей резиденции Гнезна остается при этом неясной (оставалась ли она
в Великопольском уделе Мешка или была выделена, как в 1137 г., чтобы быть включенной
в удел старшего), но ясно одно: в династии Пястов сеньорат отнюдь не был учрежден заве-
щанием Болеслава III. Учитывая сказанное выше о передаче престола от Болеслава I к его
сыну Мешку II, а также временный распад Древнепольского государства в ходе смуты после
смерти Мешка II в 1034 г., приходим к заключению, что возникновение сеньората в Польше
следует скорее всего отнести к 1058 г. и связать это событие с завещанием Казимира I, отсто-
ящим от «ряда» Ярослава Владимировича всего на четыре года. В силу тесных династиче-
ских связей между Ярославом и Казимиром совершенно не исключаем, что «ряд» Ярослава
Мудрого мог послужить образцом для завещания Казимира I.
Если наши построения верны, то раздел 1137 г. апеллировал не столько к разделу 1102
г., сколько именно к распределению территорий между Казимировичами в 1058 г., которое
и лежало у истоков древнепольского сеньората. Тем самым, теряется последняя – пусть и
частная – параллель между завещанием Болеслава III и «рядом» Ярослава: ведь последний
(в той части, которая касается учреждения «триумвирата» старших Ярославичей), как пред-
ставляется, основывался на разделе Русской земли в узком смысле слова по Городецкому
договору 1026 г., согласно которому Ярослав получал днепровское Правобережье с Киевом, а
его младший брат Мстислав – Левобережье с Черниговом63. В 1054 г. Мстиславова половина
оказалась поделена между младшими «триумвирами», Святославом и Всеволодом Яросла-
вичами, точно так же, как в 1137 г. половина Збигнева – между младшими Болеславичами.
По характеру раздела земель (если следовать реконструкции Г. Лябуды) размежевание
по завещанию Болеслава III, казалось бы, напоминает хронологически более близкое ему
– то, которое имелось в виду династическим проектом киевского князя Мстислава Влади-
мировича (1125–1132), пытавшегося в данном отношении реализовать замысел своего отца,
киевского князя Владимира Всеволодовича Мономаха (1113–1125). Целью проекта было
закрепить за Мстиславичами срединную часть Руси от Киева через Смоленск до Новгорода,
решительно разделяя владения младших Мономашичей – Юрия Суздальского и Андрея
Волынского, которых предполагалось исключить из киевского столонаследия 64. Однако ни в
скудном на подробности рассказе Кадлубка, ни в других источниках нет никаких сведений,
сопровождалось ли завещание Болеслава III какими-либо новшествами в отношении насле-
дования сеньориального краковского стола – скажем, планами сохранить его за потомством
Владислава II. После поражения и изгнания Владислава Краков достался следующему по
старшинству из
Болеславичей – Болеславу IV (1146–1173); через несколько лет по его смерти краков-
ская знать предпочла великопольскому князю Мешку III (краковский сениор в 1173–1177,
1199–1202 гг.) самого младшего из братьев – Казимира II (1177–1194), который, однако, был
62
Cosm. II, 13. S. 101; у Козьмы присоединение Силезии Казимиром I датировано 1054 г., что подтверждается сообще-
нием «Альтайхских анналов» о заключении в 1054 г. польско-чешского мира (Ann. Alt. Р. 50).
63
ПСРЛ 1. Стб. 149; 2. Стб. 137.
64
Назаренко 2006а. С. 279–290; см. также статью IV.
21
вынужден в течение всей жизни отстаивать Краков от притязаний Мешка. Все это свиде-
тельствует, что династическое право Пястов и во второй половине XII в. продолжало опреде-
ляться принципом генеалогического старейшинства. Разумеется, крах Владислава II означал
крушение планов Болеслава III реформировать столонаследие (коль скоро таковые планы
были), как и на Руси о сопротивление младших Мономашичей разбился династический про-
ект их отца и старшего брата.
Вопрос о типологическом сходстве завещания Болеслава III с проектом Владимира
Мономаха – Мстислава Великого остается, таким образом, открытым, но на такой же вопрос
о его аналогичности «ряду» Ярослава Мудрого надо, на наш взгляд, со всей определенно-
стью ответить отрицательно. Ни завещание Болеслава III в Польше, ни завещание Бржети-
слава I в Чехии не стояли у истоков династического сеньората, который в обеих странах воз-
ник много раньше. Уже по одной этой причине они занимают в эволюции сеньората совсем
другую типологическую ячейку, нежели «ряд» Ярослава на Руси, являвшийся именно пер-
вой, учредительной, попыткой построить политическую систему на принципе династиче-
ского старейшинства. Завещание же Бржетислава I, если верны наши наблюдения, вообще
порывало с corpus fratrum, то есть должно рассматриваться совсем в ином типологическом
ряду – например, в сравнении с династическим единовластием, сменившим последние пере-
житки родового совладения в Западнофранкском (Французском) королевстве после смерти
Людовика IV (умер в 954 г.)65, а в Восточнофранкском (Германском) – согласно порядку пре-
столонаследия, осуществленному Генрихом I (919–936) 66.
Помимо своей типологической инакости, «ряд» Ярослава отличается чрезвычайной
оригинальностью и в деталях. Об удивительном «триумвирате» старших Ярославичей, то
есть своего рода коллективном сеньорате, сопровождавшем индивидуальный сеньорат Изя-
слава, уже упоминалось. Бросается в глаза также и необычный «чересполосный» характер
уделов трех старших Ярославичей: Киев и Новгород Изяслава разделены Смоленском Вяче-
слава, Чернигов и Тмутаракань Святослава – степью, Переяславль и Ростов Всеволода –
вятичскими землями Черниговского удела Святослава67. Подобная территориальная струк-
тура не находит себе никакого соответствия в завещаниях Бржетислава I и Болеслава III.
Зато такие соответствия имеются в династических разделах Франкского государства VI–IX
вв., где этот феномен выражен даже более ярко и находит себе убедительное объяснение. Но
этой стороне дела посвящена отдельная работа68.
65
Последний родовой раздел здесь фиксируется между сыновьями Людовика II (877–879) Людовиком III и Карломаном
в 880 г. (Werner 1979. S. 395–462).
66
И здесь, впрочем, резкость разрыва с традициями родового совладения в историографии переоценивается. Пусть
Баварское герцогство Генриха (948–955), младшего брата германского короля Оттона I Великого (936–973), нельзя сравни-
вать с уделами младших Каролингов (так как другие герцогские столы замещались знатью не из числа членов правящей
династии), но королевский титул за Генрихом был сохранен и употреблялся в практике международных сношений. В адрес-
нике византийской императорской канцелярии середины X в. Генрих титулуется «королем Баварии» («ρήξ Βαϊούρη[ς]»)
совершенно аналогично Оттону, именуемому «королем Саксонии» («ρήξ Σαζωνίας») (Const. De cerim. II, 48. P. 689.5; Наза-
ренко 2001a. C. 256–257). Налицо явный пережиток династических отношений времен corpus fratrum.
67
В самом завещании Ярослава Мудрого, как оно донесено до нас летописями, о судьбе Новгорода, Ростова и Тму-
таракани ничего не говорится; судьба эта восстанавливается по разрозненным данным 1060-х гг., которые подтверждают
свидетельство перечня киевских князей из Комиссионного списка «Новгородской I летописи»: «И преставися Ярослав <…
> и взя вятшии Изяслав Киев и Новгород и ины городы многы Киевьскыя в пределех; а Святослав Чернигов и всю страну
въсточную и до Мурома; а Всеволод Переяславль, Ростов, Суждаль, Белоозеро, Поволжье» (НПЛ. С. 469).
68
См. статью II.
22
II. «Ряд» Ярослава Мудрого в

свете европейской типологии 69
Существенной, иногда определяющей составной частью политического строя древ-

нейшей Руси были междукняжеские отношения. Коль скоро в отечественной науке утвер-
дился взгляд на древнерусское общество как на (ранне)феодальное, исследователи не раз
приходили к выводу, что ярко выступающая в источниках династически-родовая терми-
нология служила лишь формой для феодальных по сути междукняжеских отношений 70.
Не вдаваясь здесь в дискуссию на данную тему, заметим только, что если даже смотреть
на династические порядки внутри древнерусского княжеского рода лишь как на формаль-
ную оболочку, это все равно не снимает вопроса, отражала или нет ее эволюция сущност-
ные общественно-политические процессы. Не говорим уже о том, что именно династиче-
ски-родовая конъюнктура отражена в письменных источниках много полнее, чем какие-либо
другие стороны общественной жизни Древней Руси. В династической же истории княже-
ского дома раздел Руси между сыновьями киевского князя Ярослава Мудрого (1019–1054),
предпринятый по завещанию последнего (так называемый «ряд Ярославль»), стал одним из
важнейших этапов.
Сообщение «Повести временных лет» о «ряде» Ярослава неоднократно обсуждалось
и продолжает обсуждаться в науке71. Уделы Ярославичей в их границах, обозначенных
«рядом», легли в основу будущей территориально-политической структуры Руси – земель-
княжений XII в., а само завещание Ярослава Владимировича не раз служило (например, на
известном Любечском съезде 1097 г.) ключевым элементом в юридических механизмах уре-
гулирования династических конфликтов. Среди прочего, внимание исследователей привле-
кали два момента, связанные с «рядом» 1054 г.72: сеньорат (или, по древнерусской термино-
логии, старейшинство) Изяслава, старшего из пятерых Ярославичей, остававшихся на тот
момент в живых, и довольно отчетливо выступающие в источниках солидарные действия
трех старших Ярославичей – Изяслава, Святослава и Всеволода, что производило впечатле-
ние своего рода их соправления (в историографии такая политическая структура получила
не слишком удачное условное название «триумвирата», или «триархии» Ярославичей). Тему
старейшинства киевского князя в рамках типологии династического сеньората мы обсудили
в другом месте73; здесь же обратимся к теме «триумвирата».
Если о старейшинстве Изяслава в летописном тексте «ряда» Ярослава говорится ясно
и недвусмысленно, то о каких-либо особых взаимоотношениях трех старших Ярославичей в
нем нет ни слова. Действительно, вот к чему сводилось завещание, если отвлечься от обще-
нравственных наставлений блюсти братскую любовь: «В лето 6562. Преставися великыи
князь Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди сыны своя, рек им: <…> Се же пору-
чаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев, сего послу-
шайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место. А Святославу даю Чернигов, а
69
* Несколько видоизмененный вариант одноименной работы, предназначенной для сборника: Сословия, институты
и государственная власть в России (средние века и раннее новое время): К 100-летию со дня рождения академика Л. В.
Черепнина (в печати).
70
См, например: Пашуто 1965. С. 59–68; Черепнин 1972а. С. 353–408; он же 1972b. С. 126–251 (особенно с. 131–187);
он же 1974. С. 23–50.
71
См. примеч. 2 в статье I.
72
Не говорим здесь о тех, кто сомневается в самом факте завещания Ярослава, – по крайней мере, в том виде, как оно
сформулировано в летописи; см. об этом в статье III.
73
См. статью I.
23
Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады, заповедав им не

преступати предела братия, ни сгонити, рек Изяславу: Аще кто хощеть обидети брата сво-
его, то ты помагаи, его же обидять»74. Как видим, сеньорат Изяслава здесь прямо прокла-
мируется, причем киевский князь призван быть гарантом устанавливаемого династического
порядка: именно к нему обращен призыв «помагати, его же обидять». О существовании же
«триумирата» заключают, исходя из «нераздельности общих действий по обороне Русской
земли и по внутренним делам ее трех старших Ярославичей»75.
Однако эти общие действия – победа над торками (1060 г.)76, разделение Смоленска
(очевидно, в смысле разделения смоленских даней) на три части после смерти Игоря (1060
г.)77, борьба с полоцким князем Всеславом Брячиславичем (1067 г.)78, неудачный поход про-
тив половцев (1068 г.)79, издание Правды Ярославичей80 и перенесение мощей святых Бориса
и Глеба (1072 г.)81 – имели место уже после смерти младших Ярославичей: Вячеслава в
1057, а Игоря в 1060 г.82 Для периода между 1054 и 1060 гг. таких общих действий всего
лишь два: перевод Игоря из Волыни в Смоленск после смерти на смоленском столе Вяче-
слава и решение об освобождении из заточения и пострижении в монахи Судислава, дяди
Ярославичей (1059 г.). Но в сообщении о переводе Игоря на новый стол в 1057 г. старшие
Ярославичи как субъект действия вовсе не названы; сказано лишь, что «посадиша Игоря
Смолиньске». Эта лапидарная формула очень напоминает сообщение о разделе Смоленска:
«И по сем разделиша Смоленеск на три части». Поэтому можно думать, что и выражение
«Изяслав, и Святослав, и Всеволод высадиша стрыя своего ис поруба»83 также есть всего
лишь редакторская экспликация составителем «Начального свода» первоначальной краткой
заметки: «Высадиша Судислава ис поруба», каковой вид она, заметим, и имеет в Синодаль-
ном списке «Новгородской I летописи»84. В таком случае неопределенно-личное 3-е лицо
множественного числа аориста посадиша, разделиша, высадиша скорее всего подразумевало
всю совокупность наличных Ярославичей, то есть, применительно к событиям 1057 и 1059
гг., и Игоря в том числе; братья действовали совокупно в соответствии с завещанием отца:
«пребывайте мирно, послушающе брат брата». Это, в свою очередь, означало бы, что пред-
ставление о выделенном положении среди братии не только киевского князя Изяслава, но
74
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в Комиссионном списке «Новгородской
I летописи» младшего извода (НПЛ. С. 182), в «Новгородской IV» и в «Софийской I» летописях (ПСРЛ 4/1. С. 117; 6/1.
Стб. 181) и некоторых других читается: «а Игорю Володимерь». Это чтение отсутствует во всех главных списках «Повести
временных лет», кроме Академического, в который заимствовано, очевидно, из новгородско-софийского летописания. По
догадке А. А. Шахматова, упоминание о Волыни как уделе Игоря присутствовало в «Начальном своде» 1090-х гг., но было
исключено в «Повести» из желания «дать отпор притязаниям Давыда Игоревича на Владимир» (.Шахматов 1916. С. XXV
и 385. Примеч. к с. 204, стр. 18). Вряд ли, однако, это так, поскольку упоминание о Волыни Игоря сохранилось в резюми-
рующем сообщении под следующим, 6563 г. Скорее, текст общего архетипа всех сохранившихся списков «Повести» был
дефектен, но из этого вовсе не следует заключать, будто упоминание об Игоре в статье 6562 г. было вставлено на основа-
нии статьи 6565 (1057) г., где его уделом названа Волынь, как думает Л. Мюллер (Nestorchr. S. 198. Anm. 5). Полагаем, в
утраченном оригинале «Повести» такое упоминание в тексте «ряда» Ярослава имелось. Так или иначе, в том, что Игорь
получил по завещанию отца именно Волынь, сомневаться не приходится.
75
Пресняков 1993. С. 42.
76
ПСРЛ 1. Стб. 163; 2. Стб. 151–152.
77
ПСРЛ 4/1. С. 118; 6/1. Стб. 182.
78
ПСРЛ 1. Стб. 166–167; 2. Стб. 155–156.
79
ПСРЛ 1. Стб. 167–170; 2. Стб. 156–160.
80
См. заголовок перед статьей 19 «Краткой Правды»: «Правда уставлена Руськои земли, егда ся совокупил Изяслав,
Святослав, Всеволод» и аналогичный текст в статье 2 «Пространной Правды» (РП. С. 48, 64).
81
ПСРЛ 1. Стб. 181; 2. Стб. 171; Жит. БГ. С. 55.
82
ПСРЛ 1. Стб. 162–163; 2. Стб. 151.
83
ПСРЛ 1. Стб. 162; 2. Стб. 151.
84
НПЛ. С. 17. Точно так же составитель «Тверской летописи» редактирует фразу о разделе Смоленска: «И разделиша
Ярославичи Смоленеск себе на три части» (ПСРЛ 15. Стб. 153).
24
еще и троих старших Ярославичей in corpore по отношению к двум младшим братьям, не

находит себе надежной опоры в летописных текстах.
На первый взгляд, такое заключение выглядит естественным и ожидаемым, потому что
не очень понятно, каким образом наряду с индивидуальным сеньоратом мог сосуществовать
и действовать еще и коллективный, каким образом троевластие Изяслава Киевского, Свято-
слава Черниговского и Всеволода Переяславского могло сочетаться с какими бы то ни было
реальными политическими прерогативами Изяслава в масштабе всей Руси в соответствии
с его сеньоратом. Иными словами, одновременное учреждение завещанием Ярослава Муд-
рого и того, и другого представить себе трудно. И тем не менее дело обстояло, надо думать,
именно так. В этом убеждает нас сравнительно-типологический материал, который проли-
вает дополнительный, пусть и косвенный, свет на указанные сложности.
В отечественной литературе вскользь уже указывалось на аналогии, которые имеются
для «ряда» Ярослава в династических установлениях Древнечешского и Древнепольского
государств, а именно на завещания чешского князя Бржетислава I (1034–1055) и польского
князя Болеслава III Кривоустого (1102–1138)85. Действительно, распоряжения относительно
престолонаследия, предпринятые в этих завещаниях, имели в виду ту или иную форму
сеньората и в этом смысле могут быть типологически сближены с завещанием Ярослава
Владимировича. Однако детального сопоставления завещаний Бржетислава I, Болеслава III
и Ярослава Мудрого проведено не было. Попытка такого сопоставления убедила нас в том,
что эти западнославянские княжеские завещания в полной мере аналогами «ряду» Ярослава
служить не могут, поскольку не учреждают сеньората, а суммируют опыт его существова-
ния в течение нескольких поколений86. Кроме того, ничего похожего на «триумвират» стар-
ших братьев в этих установлениях не прослеживается. Обратимся к реалиям из другой части
средневековой Европы, которым, в связи с древнерусской проблематикой, в науке пока не
уделялось должного внимания.
Отправной точкой наших наблюдений служит бросающийся в глаза «чересполосный»
характер уделов трех старших Ярославичей: Киев и Новгород Изяслава разделены Смолен-
ском Вячеслава, Чернигов и Тмутаракань Святослава – степью, Переяславль и Ростов Всево-
лода – вятичскими землями Черниговского удела Святослава87. Эта территориальная струк-
тура необычна; например, в упомянутых разделах по завещаниям Бржетислава I (если такой
раздел вообще был) и Болеслава III она не находит себе никакого соответствия. Зато такие
соответствия имеются в династических разделах Франкского государства VI–IX вв., где этот
феномен выражен даже более ярко, а главное – находит себе убедительное объяснение.
Хронологически первым в ряду франкских разделов стоит раздел 511 г. по завеща-
нию короля Хлодвига, создателя Франкской державы. Каждый из четырех сыновей Хлодвига
получил, по сообщению Григория Турского (умер в 593/4 г.), «равную долю» («aequa lance»)
отцовских владений88, но при том так, что территориально единым оказался только удел
Хлодомера, старшего сына Хлодвига от второго брака с Хродехильдой, тогда как уделы Тео-
дерика, старшего сына Хлодвига от первого брака, а также Хильдеберта и Хлотаря, едино-
85
См., например: Пресняков 1993. С. 38–39; Толочко 1992. С. 26, 34; и др.
86
Назаренко 2007а. С. 30–54; см. также статью I.
87
В самом завещании Ярослава Мудрого, как оно донесено до нас летописями, о судьбе Новгорода, Ростова и Тмута-
ракани ничего не говорится; судьба эта восстанавливается по другим разрозненным данным 1060-х гг., которые подтвер-
ждают свидетельство перечня киевских князей из Комиссионного списка «Новгородской I летописи»: «И преставися Яро-
слав <…> и взя вятшии Изяслав Киев и Новгород и ины городы многы Киевьскыя в пределех; а Святослав Чернигов и всю
страну въсточную и до Мурома; а Всеволод Переяславль, Ростов, Суждаль, Белоозеро, Поволжье» (НПЛ. С. 469).
88
Greg. Tur III, 1; Григ. Тур. С. 62.
25
утробных младших братьев Хлодомера, оказались разбиты каждый на две части (см. карту
на рис. 3)89.
Рис. 3. Раздел Франкского государства по смерти Хлодвига в 511 г.
Принцип, приведший к такому итогу, недвусмысленно угадывается: каждый из бра-

тьев должен был получить часть не просто в наследии отца, а непременно в некоей базовой
центральной области, которую составляли исходные земли франков до 480 г. вместе с про-
винциально-римским «королевством» Сиагрия, которое было захвачено Хлодвигом в 480 г.
В источниках эта область получила наименование Francia – Франкия в узком, собственном
смысле, в отличие от присоединенных впоследствии Аквитании, Алемании,
Бургундии, Новемпопуланы (позднейшей Гаскони) и Прованса, которые в своей сово-
купности также именовались в источниках Франкией. Более того, резиденции братьев –
Реймс Теодерика, Орлеан Хлодомера, Париж Хильдеберта и Суассон Хлотаря – концентри-
89
Описания уделов по завещанию 511 г., как и по обсуждающимся ниже договорам 561 и 567/8 гг., ни у Григория Тур-
ского, главного источника по истории франков VI в., ни в других текстах не сохранилось; их границы восстанавливаются
– впрочем, с достаточной определенностью – по сумме данных, в том числе из описания позднейших событий у самого
Григория; см. остающуюся итоговой работу на эту тему: Ewig 1953а. Именно на результаты Э. Эвига, за исключением ряда
собственных наблюдений, мы и опираемся в наших построениях и картографических реконструкциях. Карты, прилагае-
мые к изданию В. Д. Савуковой (Григ. Тур. С. 324–325), как можно понять, заимствованы из старой историографии и в
деталях не всегда надежны.
26
ровались в еще более узком и фискально насыщенном регионе, а именно между Верхним
Маасом и Средней Луарой. В силу принципа равенства уделов (по их доходности) на четыре
части пришлось поделить и захваченную впоследствии и пока не до конца освоенную Акви-
танию (к югу и западу от Луары), так что возникла ярко выраженная владельческая черес-
полосица90.
Показательно, что следующий, случившийся в 562 г. раздел между четырьмя сыно-
вьями Хлотаря (умершего в декабре 561 г.), который к 558 г. стал единоличным правителем
всего Франкского королевства, применительно к обозначенной центральной области явно
следовал тому же принципу, восходя к прецеденту 511 г., – каждый из четырех получил удел с
одной из названных выше столиц: даже явно обделенный младший Хильперик, сын Хлотаря
от второго брака, получил Суассон (отцовский стол по разделу 511 г.). Трое старших едино-
утробных братьев, вероятно, стремились избежать чересполосицы, но это удалось только в
отношении Хариберта и Гунтрамна, в то время как владения Сигиберта, младшего в этой
тройке, помимо главного удела со столицей в Реймсе, включали еще аквитанский и прован-
сальский (с центром в Марселе: остальная часть Прованса с Арлем и Авиньоном принадле-
жала Гунтрамну) анклавы (см. карту на рис. 4).
90
Аналогию (которую мы здесь детальнее не обсуждаем) представляет и раздел по духовной великого князя Димитрия
Ивановича Донского (1389 г.). Каждый из взрослых сыновей великого князя (исключая больного Ивана) получал отдель-
ную долю («жеребий») в землях собственно Московского княжества и отдельную – в приобретенных московскими кня-
зьями землях («куплях»). Из-за этого также образовались чересполосные уделы: Звенигород и Галич (Юрий), Можайск и
Белоозеро (Андрей), Дмитров и Углече поле (Петр) (ДДГ. № 12).
27
Рис. 4. Раздел Франкского государства по смерти Хлотаря I в 561 г.
Еще более показателен раздел, имевший место вскоре, в 567/8 г., после смерти Хари-
берта. Владения умершего брата рассматривались не grosso modo, а по отдельности в своих
составных частях: особо делилась натрое часть, входившая во Франкию в узком смысле (при
этом стольный Париж с непосредственно прилегавшей к нему областью также подлежал
особому разделу), особо – аквитанская, особо – завоеванная уже после Хлодвига Новемпо-
пулана (см. карту на рис. 5).
Рис. 5. Раздел владений короля Хариберта после его смерти в 567 г.
Возникшая в результате лоскутная структура не могла быть стабильной и немедленно

привела к тяжелым междоусобным конфликтам. Однако для нас важно отметить сам прин-
цип раздела, который покоился на основополагающем для династического сознания фран-
ков понятии родового совладения – так называемом corpus fratrum: все сыновья умершего
отца имели право на долю в его наследстве, первоначально – равную 91; впрочем, с большей
91
Попытку оспорить эту устоявшуюся точку зрения и усмотреть в разделе 511 г. всего лишь политический компромисс
ad hoc (Wood 1977. Р. 6–29) нельзя признать удачной. Участники этой дискуссии, конечно же, вряд ли знакомы с древнерус-
ской проблематикой, но взгляд русиста сразу же отметит роковое сходство с давнишней полемикой между сторонниками
«родовой теории» междукняжеских отношений, идущей от С. М. Соловьева, и последователями В. И. Сергеевича, убеж-
денными, будто все в этих отношениях регулировалось конкретным договором. Бесплодно абсолютизировать основанную
на обычном праве династическую традицию, сплошь и рядом скреплявшуюся еще и особым договором, противопоставляя
28
или меньшей отчетливостью родовое совладение прослеживается во многих раннесредне-

вековых династиях – особенно же на Руси, что, собственно, и делает франкский материал
столь показательным для русиста92.
Этот принцип сохранялся у франков и при Каролингах, причем был настолько прочно
укоренен, что в нем ничего не изменила даже коронация Карла Великого (768–814) импера-
торским венцом в 800 г., хотя противоречие между родовым совладением и неделимостью
императорского звания было очевидно93. В 806 г. Карл издал завещательное распоряжение,
предполагавшее раздел Франкской державы после своей смерти на примерно равные части
между тремя сыновьями – Карлом, Пипином и Людовиком (см. карту на рис. 6); в науке этот
документ получил название «Divisio regnorum» («Размежевание королевств»)94.
Рис. 6. Разделы Франкской державы по завещаниям Карла Великого (806 г.) и Людо-
вика Благочестивого (817 г.)
ее столь же абсолютизированной договорной практике, которая, разумеется, не жила вне представлений о династическом
легитимизме.
92
На это последнее обстоятельство нам уже приходилось указывать: Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С.
500–508.
93
Назаренко 2001b. С. 11–24.
94
Div. regn. R 126–130. Об аутентичности документа см. примеч. 18 к статье III.
29
Никаких распоряжений относительно императорского титула или какого бы то ни было

иного, пусть только формального, сеньората старшего из братьев, а именно Карла, документ
не содержит. Удел Карла отличался, однако, тем, что включал в себя целиком всю преж-
нюю Франкию в узком смысле в обеих ее половинах – западной (Нейстрия) и восточной
(Австразия). Это обстоятельство может показаться принципиальным, так как предыдущий
раздел между самим Карлом Великим и его братом Карломаном после смерти их отца короля
Пипина III в 768 г. оставлял (если не говорить о деталях) Австразию за Карломаном, а Ней-
стрию – за Карлом, то есть воспроизводил раздел в предыдущем поколении Каролингов:
между старшими сыновьями умершего в 741 г. Карла Мартелла – Карломаном и Пипином
(будущим Пипином III)95. Однако Карл Великий вовсе не имел идеи неделимости Франкии
в узком смысле, как можно было бы подумать; это видно из его распоряжения, что в случае
ранней смерти его сына Карла королевство последнего делится между братьями Пипином
и Людовиком по границе раздела 768 г. между Карломаном и Карлом 96. То, что в основе
«Размежевания королевств» лежала традиционная идеология corpus fratrum видно еще и
по следующему факту: заботу о судьбе папства император возлагал на всех троих сыновей
совокупно97 (хотя Рим и вся Папская область находились в уделе Пипина), причем особо
оговаривал, что границы уделов проведены им именно так, а не иначе, еще и с тем, чтобы
Карл и Людовик, владея соответствующими перевалами через Альпы, имели удобную воз-
можность при случае прийти на помощь Пипину98.
В этом отношении весьма замечателен резкий контраст «Размежевания» Карла Вели-
кого с аналогичным документом его сына и преемника императора Людовика Благочести-
вого (814–840). Оказавшись единоличным наследником империи (упомянутые выше Пипин
и Карл умерли еще при жизни отца, в 810 и 811 гг. соответственно), Людовик в 817 г., вскоре
после восшествия на престол, в свою очередь издал завещание, которое упорядочивало взаи-
моотношения между тремя его сыновьями – Лотарем, Пипином и Людовиком. По этому заве-
щанию, получившему название «Устроение империи» («Ordinatio imperii»), Лотарь, будучи
старшим, наследовал не только императорский титул отца, но и львиную долю его владе-
ний, тогда как его братьям доставались относительно небольшие уделы: Пипину – Акви-
тания, Людовику – Бавария99 (см. рис. 6). Хотя оба последних титуловались королями, но
должны были признать верховную власть Лотаря: «После нашей кончины да получат (Пипин
и Людовик. – А. Н.) королевскую власть под рукой старшего брата»100. Перед нами очевидная
попытка перейти от corpus fratrum – братского совладения в его радикальной первоначаль-
ной форме – к безусловному сеньорату.
В силу ряда обстоятельств, вдаваться в которые здесь не место, завещанию Людо-
вика Благочестивого не суждено было осуществиться. Лотарь, попытавшийся было после
смерти отца в 840 г. настаивать на принципах «Устроения империи», потерпел поражение
от братьев Людовика Немецкого и Карла Лысого (сын Людовика Благочестивого от второго
брака, родившийся после 817 г.; Пипин Аквитанский умер в 838 г.). Результатом компро-
мисса между братьями стал знаменитый Верденский договор 843 г., предполагавший возврат
к традиционному династическому разделу на равные части, причем – и на это следует обра-
тить особое внимание в контексте нашей темы – снова, как в меровингские времена, разделу
95
Einh. 3. Р. 6.
96
Div. regn. 4. Р. 127–128.
97
Ibid. 15. Р. 129.
98
Ibid. 3. Р. 127.
99
Ord. imp. Р. 270–273.
100
«<…> post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur» (ibid. P. 271).
30
на три части подверглась и территория коренной Франкии 101 (см. рис. 7). Это обстоятельство
подчеркивало неудачу сеньората: императорский титул Лотаря превращался в пустую фор-
мальность.
Рис. 7. Раздел Франкской державы между сыновьями императора Людовика Благоче-

стивого по Верденскому договору 843 г.
В свете изложенных здесь, по необходимости бегло, типологических наблюдений раз-

дел Руси в 1054 г. по завещанию Ярослава Мудрого производит двойственное впечатление.
С одной стороны, по своим размерам, экономическому и военному потенциалу удел
Изяслава Киевского выглядит доминирующим. Бесспорно, ресурсы собственно Киевской
земли того времени, включавшей Погорину и Турово-Берестейскую область, в совокупности
с Новгородом намного превосходили ресурсы, скажем, Святославова Черниговского удела,
половину которого, к тому же, территориально составляла и хозяйственно, и даже поли-
тически еще недостаточно освоенная к середине XI в. земля вятичей. В этом отношении
«ряд» Ярослава сходствует с разделом у франков согласно «Устроению» императора Людо-
вика Благочестивого, являвшимся попыткой установить эффективный сеньорат, не отме-
няя, однако, совершенно обычая наделять всех сыновей. Это заставляет всерьез отнестись к
101
Ann. Bert., a. 843. P. 29–30; Böhmer 1. N 1103a (здесь указаны прочие источники); Ganshof 1956. S. 313–330.
31
трафаретному сообщению летописи, что Изяслав должен был, по замыслу Ярослава, стать
для братьев «во отца место», хотя конкретное содержание постулируемых этой формулой
общерусских полномочий Изяслава остается неясным. Для сопоставления их с отдельными
довольно четко прописанными позициями «Устроения империи» Людовика – например, с
пунктом о верховном надзоре Лотаря за справедливостью внутреннего управления в уделах
младших братьев102 – просто не хватает данных.
С другой стороны, характер уделов трех старших Ярославичей сближает Ярославов
«ряд» не с «модернистским» проектом Людовика Благочестивого, а напротив – с архаиче-
скими чересполосными разделами у франков эпохи Меровингов. Если исходить из этого
параллелизма, то складывается впечатление, что в середине XI в. в Среднем Поднепровье
имелась какая-то выделенная область, в которой непременно должны были получить прича-
стие Изяслав, Святослав и Всеволод. Эту область естественно отождествить с так называе-
мой «Русской землей» в узком смысле слова, так что в «ряде Ярославле» позволительно было
бы усматривать некоторый дополнительный довод в пользу существования такой «Русской
земли» в X–XI, а не только в XII в.103 Вместе с тем, в отличие от франкских разделов VI в.
и более поздних, уделы Ярославичей в «Русской земле» вовсе не выглядят равноценными.
Восточные пределы последней очертить трудно, но даже если они обнимали Курское Посе-
мье, входившее в Переяславский удел Всеволода, все равно сравнивать, например, переяс-
лавскую и киевскую части «Русской земли» явно не приходится. Младшие же Ярославичи,
Вячеслав и Игорь, вовсе остались без причастия в «Русской земле». Едва ли потому, что это
было практически неосуществимо. Так, например, Белгород середины XI в., быв к тому вре-
мени епархиальным центром и представляя собой, судя по археологическим данным, весьма
внушительный городской центр104, несомненно, мог бы стать и княжеским столом. Следова-
тельно, такое неравноправие братьев входило в замысел Ярослава, являясь шагом от corpus
fratrum в его чистом первоначальном виде к сеньорату.
Еще одной традиционалистской чертой порядка, установленного «рядом» Ярослава,
может служить раздел Смоленска Ярославичами105 в 1060 г. Завещание Людовика преду-
сматривало в таких случаях совсем иной порядок действий: по смерти кого-либо из млад-
ших братьев Лотарь призван был обеспечить одному из сыновей покойного наследование
в уделе отца; если же покойный оказывался бездетен, то его удел должен был перейти в
руки Лотаря106. Королевства младших сыновей Людовика Благочестивого задумывались в
качестве патримониев-отчин, тогда как уделы Ярославичей – нет (судя по смене удела Иго-
рем); королевства сыновей императора Людовика не подлежали разделу даже в случае их
выморочного характера, тогда как Смоленский удел был разделен, даже не будучи вымо-
рочным. Раздел Смоленска Ярославичами имеет аналогию в упомянутом разделе Парижа
и удела короля Хариберта в целом в 567/8 г., а также в традиционалистских установлениях
102
Ord. imp. 10. Р. 272.
103
Относительно «Русской земли» отсылаем к последней специальной работе на эту тему, где приведена и более ран-
няя литература: Кучкин 1995b. С. 74–100. Функциональное сходство среднеднепровской области, включавшей Киев, Чер-
нигов и Переяславль, с ядром Франкии вокруг Реймса, Суассона, Парижа и Орлеана немаловажно ввиду возобновления в
недавнее время попыток новыми аргументами подкрепить мнение Д. С. Лихачева о «Русской земле» в узком смысле как
позднем феномене – не ранее XII столетия (Ведюшкина 1995. С. 101–116). Мысль о связи «триумвирата» Ярославичей с
их совладением «Русской землей» впервые высказал, кажется, А. Н. Насонов, но ход его рассуждений был иным, нежели
наш: историк шел не от специфики уделов старших Ярославичей к понятию «Русской земли», а наоборот – от «Русской
земли» как данности, которая должна была пролить свет на характер названных уделов (Насонов 1951. С. 49–51).
104
См., например: ДРГЗС. С. 67–68 (автор статьи – А. В. Куза).
105
Остроумная догадка, будто Смоленск мог быть поделен не между тремя Ярославичами, как принято думать, а между
малолетними сыновьями покойных смоленских князей – Борисом Вячеславичем и Давыдом и Всеволодом Игоревичами
(Кучкин 1985. С. 25–26), думается, обречена остаться экзотическим особым мнением: названные княжичи к 1060 г. едва
достигли возраста 5–7 лет, что делало, по древнерусским понятиям, выделение им особых владений преждевременным.
106
Ord. imp. 14–15. Р. 272–273.
32
«Divisio regnorum» 806 г., которые предписывали именно разделы – правда, только в случае,
если умерший не имел наследника107. В отличие от Смоленска, о судьбе Волыни по уходе
оттуда Игоря в 1057 г. надежных сведений нет. Тот факт, что после бегства Изяслава из Руси
в 1068 г. в Новгороде, бывшем до этого под Изяславом, садится Святославич Глеб108, а на
Волыни – Всеволодович Владимир 109, вроде бы дает основание думать, что Волынь после
1057 г. перешла под власть Изяслава. Тогда мы имели бы случай, напоминающий норму
сеньората в смысле «Ordinatio imperii». Но подумаем, так ли это? Не видно причин предпо-
лагать, что между 1057 и 1060 годами произошла какая-то коренная перестройка взаимоот-
ношений между Ярославичами, которая и обусловила разницу в участи Волыни и Смолен-
ска. Значит, Смоленский удел сам по себе отличался от Волынского. Чем же?
Трудно не заметить, что Ярославов «ряд» явно апеллировал к разделу Руси по Горо-
децкому договору 1026 г., согласно которому Ярослав получал днепровское Правобережье
с Киевом, а его младший брат Мстислав – Левобережье с Черниговом110. В 1054 г. левобе-
режный удел Мстислава оказался поделен между Святославом и Всеволодом Ярославичами.
Хотя мы не знаем о Городецком договоре ничего, кроме того что Ярослав и Мстислав «раз-
делиста по Днепр Русьскую землю»111, но этого достаточно, чтобы понять: Волынь ни в коем
случае не могла относиться к владениям Мстислава Черниговского, в то время как по край-
ней мере существенная часть Смоленской волости (к югу от Днепра)112, вполне вероятно, к
ним принадлежала. Если Ярослав Мудрый в своем «ряде» сыновьям в самом деле отталки-
вался от предыдущего раздела 1026 г. (а это типично для прецедентного правового сознания
средневекового человека), то Волынь оказывалась выделенной из части Ярослава, а Смо-
ленская волость – из частей Ярослава и Мстислава совместно. Та же логика подсказывала,
что освободившаяся в 1057 г. Волынь должна отойти к Изяславу, а освободившийся в 1060
г. Смоленск – быть поделен между Изяславом и преемниками части Мстислава Владими-
ровича, то есть Святославом и Всеволодом. Коль скоро это так, единоличное наследование
Изяславом Волыни не имеет отношения к его старейшинству. Это также означает, что Смо-
ленск вряд ли был поделен (что бы ни понимать под этим разделом) на три равные части, как
иногда полагают, исходя из наблюдения, что сумма смоленской дани в 1078 г. (300 гривен
золота) была кратна трем113.
Таким образом, хотя преимущественное положение Изяслава Ярославина по сравне-
нию с братьями проведено «рядом» Ярослава последовательно как внутри пятерки в целом,
так и внутри тройки старших, оно оказывается характерным образом уравновешено самим
выделением еще и этой тройки, наличие которой заметно архаизирует задуманный Яросла-
вом вариант сеньората, придавая ему «смазанный», компромиссный характер. О причинах
тому гадать не приходится, они лежат на поверхности. Во-первых, Ярослав должен был учи-
тывать неудачный опыт радикальной ломки традиции родового совладения, который имел
место в Польше при Болеславе I (992-1025) и, кажется, на Руси при Владимире Святосла-
виче (978-1015)114. Как далеко могло завести сопротивление такой ломке со стороны обой-
107
Div. regn. 4–5. Р. 128.
108
НПЛ. С. 17 (под 1069 г.), 470 (перечень «А се князи Великого Новагорода»).
109
ПСРЛ 1. Стб. 247 (по убедительной в данном случае традиционной хронологии «путей» Мономаха его переход «и-
Смолиньска <…> Володимерю тое же зимы» следует относить к зиме 1068–1069 гг.).
110
ПСРЛ 1. Стб. 149; 2. Стб. 137.
111
В этом смысле допустимо думать, что Ростовская волость, отошедшая к Переяславлю по завещанию Ярослава Муд-
рого, могла входить во владения Мстислава так же, как и приданная в 1054 г. Чернигову Тмутаракань.
112
См. убедительные соображения о первоначальном объеме Смоленской волости в 1054 г. (Алексеев 1980. С. 43–52).
113
Кучкин 1985. С. 26. Примеч. 58; Свердлов 2003. С. 441.
114
Болеслав определенно отказался, а Владимир предположительно намерен был отказаться от традиционного раздела
державы между всеми взрослыми сыновьями в пользу единовластия одного из сыновей, пусть и не старшего, а выделявше-
33
денных членов княжеского семейства, Ярослав убедился самолично, содействуя возвраще-

нию в Польшу Оттона, одного из лишенных удела братьев Мешка II115, и наблюдая распад
Польского государства после смерти последнего в 1034 г. Во-вторых, междоусобие Влади-
мировичей на Руси в 1015–1019 гг., активнейшим участником которого был сам Ярослав,
показало, насколько важно не только обеспечить главенство киевского князя, но и суметь
оградить младших братьев от насилия со стороны сидящего в Киеве старшего. Идейный
пафос первых текстов борисоглебского цикла (возникших в 1060-е гг. летописной повести
об убиении Бориса и Глеба и анонимного «Сказания» о святых братьях-страстотерпцах) –
послушание младших князей старшему и справедливость старшего по отношению к млад-
шим – и есть идеология умеренного сеньората, который имелся в виду «рядом» Ярослава.
Двое из четырех младших братьев Изяслава Ярославина, которые имели столы совсем рядом
с Киевом и делили со старшим честь совладения «Русской землей» в узком смысле, должны
были, по мысли Ярослава, не столько ограничивать сеньорат Изяслава, сколько стабилизи-
ровать его, гарантируя от возможных злоупотреблений со стороны киевского сениора. Ведь
и сам сеньорат был вовсе не ступенью на пути к единовластию (как невольно представля-
ется сознанию современного человека), а именно способом гарантировать мирное братское
совладение, которое одно только и было легитимной формой сохранения государственного
единства в представлении людей того времени116. Вот почему действия княжеской власти в
рамках сеньората описаны печерским летописцем как общие, коллективные действия всей
братии Ярославичей, а не только старейшего или трех старших из них, хотя и сеньорат киев-
ского князя, и своеобразный «триумвират» киевского, черниговского и переяславского кня-
зей, как мы стремились показать, являлись составными частями «ряда Ярославля» 1054 г.
гося по другому династическому принципу: Мешко II был сыном Болеслава I от дочери германского императора Оттона II, а
Борис – сыном Владимира, по-видимому, от представительницы болгарского царского семейства. Не видим сколько-нибудь
веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была «болгарыня» (ПСРЛ 1.
Стб. 80; 2. Стб. 67; Жит. БГ. С. 28). Косвенные свидетельства о десигнации Бориса в качестве киевского столонаследника
см. в примеч. 48 статьи I.
115
Wip. 9, 29. Р. 32, 48; Пашуто 1968. С. 38.
116
На этот счет – что характерно – существует принципиальное недопонимание и в западной медиевистике. Так, один
из ведущих современных специалистов, обсуждая «Устроение империи» 817 г., недоумевает, почему проблема недели-
мости державы формулируется в неадекватных формулах, почему с разделами пытаются бороться путем усовершенство-
вания практики разделов, тогда как надо было бы дать государственнополитическое определение нового качества дер-
жавы, из которой выделяются уделы («Nicht die Qualität des zu verteilenden Regnum wurde neu definiert, sondern lediglich
ein Divisionsmodus abweichend von der Tradition gefunden»); в этом автору видится недостаточность теоретического осмыс-
ления политики (Theoriedefizit) (Fried 1998. S. 434). Но дело как раз в том и заключается, что сеньорат – это не способ
преодоления разделов, а совершенно напротив, – способ их утверждения, несмотря на ставшую очевидной необходимость
как-то институционализировать единство державы.
34
III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков

в сравнительно-историческом освещении 117
В относительно недавно вышедшей книге двух известных английских исследователей,

которая претендует, по замыслу авторов, на формулировку во многом подчеркнуто нового
взгляда на историю Древней Руси, среди прочих неординарных мыслей высказывается убеж-
дение, что одной из характерных особенностей древнерусского княжеского семейства было
отсутствие у него каких-либо определенных династических правил: в каждом конкретном
случае (начиная от отдельного столонаследия и кончая общерусскими договорами вроде
Любечского 1097 г.) Рюриковичи будто бы гибко применялись к особенностям сложившейся
ситуации, не стесняя себя теми или иными общими династическими принципами118. Будучи
увлечены собственными идеями, авторы не склонны придавать большого значения разбору
историографии, постулируя это даже в качестве исследовательской позиции 119. Возможно,
в иных случаях такой подход и имеет какие-то оправдания, но никоим образом не в случае
с деликатной проблематикой династических взаимоотношений в семействе Рюриковичей в
целом и в отдельных его ветвях в частности, несмотря на всю противоречивость суждений,
высказывавшихся в науке на этот счет, а быть может, – именно ввиду такой противоречиво-
сти.
В данном случае позиция С. Франклина и Дж. Шепарда смыкается с крайностями
так называемой «договорной теории» междукняжеских отношений, сформулированной в
свое время В. И. Сергеевичем120 в его полемике с «родовой теорией» С. М. Соловьева121.
Развитие науки показало бесперспективность абсолютизации какого-то одного – будь то
родового, будь то договорного – начала, ибо ни собственно родовые отношения внутри
династии сплошь и рядом не обходились без договора, их подкреплявшего122, ни договор
не мог функционировать вне понятий династического легитимизма123. Поучительно наблю-
дать, как далеко за пределами древнерусской проблематики и абсолютно независимо от нее
вдруг возникают схожие историографические коллизии. Так, давно и, казалось бы, прочно
117
* Несколько расширенный и исправленный вариант работы: Назаренко 2008а.
118
«Распространенной ошибкой является представление о том, что на Руси существовала определенная политическая
“система”, от следования которой беспринципные князья иногда или всегда норовили отклониться. Политической куль-
туры, которая была бы применима к разветвленной, прочно утвердившейся династии, при Ярославе (Мудром. – А. Н.) и
его предшественниках не существовало. Поэтому преемникам Ярослава приходилось импровизировать, приспосабливая
обычаи, прецеденты и устоявшиеся представления к непредвиденным ситуациям. Так появлялись договоренности, вызван-
ные сиюминутной необходимостью, неудачные начинания, компромиссы и соглашения, хитроумные приемы, при помощи
которых новшества выдавались за традиции» (Франклин, Шепард 2000. С. 359).
119
Там же. С. 10–11. Настораживает, что такое умонастроение в зарубежной русистике (обозначая, понятно, позицию
по отношению к отечественной, прежде всего советской, историографии) имеет, кажется, шансы стать тенденцией; см.,
например, куда более радикальное его проявление в другой новой книге о Древней Руси: Schramm 2002; ср. нашу рецензию:
Назаренко 2006b. С. 340–370.
120
Сергеевич 1908. С. 150–370. Идея «договорного права» развивается автором преимущественно применительно к
взаимоотношениям между князем и вечем, но продлевается и на собственно междукняжеские отношения.
121
См. прежде всего: Соловьев 1847.
122
Так, женитьба Ярослава Святополчича на Мономаховне, равно как его развод и возмущение против Мономаха,
последовавшие вскоре, в 1117 г., когда обозначился план Владимира Всеволодовича передать Киев своему сыну Мстиславу,
со всей определенностью, на наш взгляд, указывают на существование между Владимиром Мономахом и его племянником
Ярославом договора (заключенного, очевидно, еще в конце киевского княжения Святополка Изяславича) о Святополчиче
как наследнике своего дяди на киевском столе (Назаренко 2006а. С. 284–285; см. также статью IV). Между тем, такое
наследование, если бы оно состоялось, было бы именно тем, какое предполагалось законами родового старейшинства, ибо
после смерти Мономаха Ярослав оставался бы генеалогически старейшим среди своих двоюродных братьев.
123
Ярким примером может служить Любечский договор 1097 г., который отнюдь не учреждал отчины на Руси, а напро-
тив – опирался на родовое понятие отчины (подробнее об этом скажем ниже).
35
закрепившаяся в науке теория, выводящая территориально-политическую структуру Франк-

ского государства эпохи первых Меровингов из архаической практики внутри-родовых раз-
делов124, вдруг была подвергнута радикальному сомнению в пользу идеи о том, что эти
разделы определялись вовсе не какими-то общими династическими понятиями, а полити-
ческим договором ad rem, который исходил исключительно из особенностей ситуации 125.
Не приходится сомневаться, что субъекты этой полемики не подозревали о существовании
своих русских прототипов вековой давности. Но для русиста эти симптоматичные схожде-
ния должны послужить лишним поводом вывести династическую проблематику Рюрикови-
чей на простор сравнительно-исторических сопоставлений.
Разговорам о Древнерусском государстве как семейном владении Рюриковичей, нача-
тым в рамках «родовой теории», суждено было надолго умолкнуть отнюдь не вследствие
критики со стороны школы В. И. Сергеевича. Когда после работ С. В. Юшкова и Б. Д. Гре-
кова в отечественной науке почти исключительно утвердился взгляд на Древнюю Русь как на
государство феодальное, взаимоотношения между Рюриковичами даже древнейшей поры
(до конца XI в.), если о них заходила речь, трактовались, как правило, в терминах сюзерени-
тета – вассалитета, то есть семейная терминология стала восприниматься лишь в качестве
формы, которая скрывала фактически феодальные отношения126.
В свое время, приступая к исследованию междукняжеских отношений на Руси, мы
исходили из такой историографической ситуации как из данности и пытались путем типоло-
гических сопоставлений определить, с какого именно времени реальное содержание семей-
ной терминологии оказалось выхолощенным, когда именно она превратилась в форму для
иноприродного содержания? Внутридинастические отношения, в силу их относительно
хорошей освещенности источниками, представлялись нам удобным материалом для выяв-
ления их постепенной феодализации, которая, в свою очередь, могла служить известной
мерой «феодальности» общества в целом, а также помочь в поисках рабочих критериев син-
хро стадиальности разных обществ, тогда как эти критерии обеспечили бы уже научную
обоснованность типологической компаративистики127. Однако углубление в тему, и прежде
всего именно в сравнительно-исторический материал, убедило нас в необходимости отли-
чать династическую проблематику от вопросов становления феодализма.
Феодальные, иными словами сюзеренно-вассальные, отношения связывают не членов
династии друг с другом, а членов династии – со знатью, в той мере, в какой она состоит
из держателей бенефициев (оговоримся на всякий случай, что ведем речь о раннефеодаль-
ном периоде). Таким образом, то, что можно было бы назвать феодализацией общества,
происходило не внутри династии, а рядом с ней, хотя и при ее участии. Это очевидно на
примере Франкского государства – в отличие от Руси, где скудость (если не сказать – отсут-
ствие) выразительных данных о феодализации в домонгольское время заставляла историков
искать следы феодализма там, где обнаруживается хоть какая-то иерархичность отношений,
то есть внутри на удивление разветвленной и многочисленной княжеской династии. Пример
Франкского государства ясно показывает, что видеть в междукняжеских династических раз-
делах проявление пресловутой «феодальной раздробленности» совершенно неверно; обра-
зование династических уделов и феодальная децентрализация не имеют между собой ничего
общего. Во-первых, разделы между членами династии сопровождают всю историю Франк-
ского королевства, начиная с его основателя Хлодвига (умер в 511 г.), когда не только о фео-
124
См. прежде всего: Ewig 1953а; idem 1953b. S. 85-144; idem 1981. P. 225–253.
125
Wood 1977. P. 6–29.
126
Пашуто 1965. С. 59–68.
127
Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С. 500–508 (включает названную статью 1987 г. с некоторыми, прежде
всего библиографическими, дополнениями).
36
дальной раздробленности, но и о начатках феодализма говорить затруднительно. Во-вторых,

мы видим, как совершенно независимо от династических уделов – отнюдь не на их основе,
а внутри них – образуются те самые устойчивые наследственные территориальные владе-
ния знати, которые со временем становятся главными носителями феодальной раздроблен-
ности128. Удивительную типологическую близость династических порядков на Руси Х-XII
вв. и во Франкской державе VI–IX столетий 129 невозможно продлить на общественно-поли-
тический строй обоих государств, который вырастает из слишком несхожих корней.
К сфере династической истории принадлежит по преимуществу и тема столонаследия,
хотя эволюция его форм, попытки вывести его из сферы обычного права, подвергнуть осо-
бому регулированию, разумеется, стоят в связи с развитием государственности и государ-
ственного правосознания, и о некоторых сторонах этой зависимости пойдет речь и в насто-
ящей работе.
Основополагающим принципом, определявшим взаимоотношения между членами
правящих династий во многих раннесредневековых европейских государствах, был инсти-
тут, изученный в первую очередь на франкском материале и получивший в науке назва-
ние братского совладения130 (corpus fratrum, Brüdergemeine, gouvernement confraternel)\ оно
выражалось в непременном соучастии всех наличных братьев в управлении королевством по
смерти их отца, что имело следствием территориальные разделы между ними, возникнове-
ние королевств-уделов131. Показательно, что при этом сохранялось представление о полити-
ческом единстве, которое, таким образом, вовсе не связывалось с единовластием как нормой,
а было воплощено именно в единстве правившего рода. Благодаря этому единству едино-
властие всегда присутствовало как потенция, способная реализоваться в любой момент в
силу династической конъюнктуры.
В феодализирующемся государстве corpus fratrum являлось пережитком эпохи варвар-
ских королевств, когда королевская власть была прерогативой не одной личности, а всего
правившего рода, что обусловливало применение к объекту властвования процедур обыч-
ного наследственного права. Это могло быть связано, как считается, с идущим из древно-
сти представлением о сакральной природе королевской власти, в силу которой каждый член
королевского рода ео ipso обладал властной харизмой. Следствием было известное безразли-
чие к дифференцированной титулатуре: «королем» (тех) был всякий член рода, королями в
равной мере титуловались все участники династических разделов по corpus fratrum у фран-
ков. Сходным образом и на Руси вследствие монополии Рюриковичей на княжеское досто-
инство важно было подчеркнуть принадлежность к роду с помощью универсального титула
«князь», а также место во внутриродовой иерархии (как правило, посредством указания на
принадлежность к поколению «отцов» или «сыновей»), тогда как к употреблению внешних
символов власти, в том числе и развернутой титулатуры, наблюдается известное безразли-
чие132. Не удается обнаружить в источниках и следов сколько-нибудь развитой церемонии
княжеского настолования, которая была бы связана с вручением тех или иных инсигний
власти (венца, державы и т. и.) или церковным помазанием133. Единственное, что стремится
128
Dhondt 1948.
129
См. об этом подробнее ниже, а также в статье II.
130
Менее удачным представляется термин «родовой сюзеренитет», которым мы пользовались в работе 1987 г. (см. при-
меч. 10) – именно потому, что он привносит «феодальную» терминологию (сюзеренитет) в область династически-родовых
отношений.
131
Из многочисленной литературы укажем: von Pflugk-Harttung 1890; Doize 1898. Р. 253–285; Schulze 1926; Faulhaber
1931; Zatschek 1935; Schneider 1964; idem 1972; Classen 1972. S. 109–134; Mitteis 1974; Penndorf 1974; Königswahl; Anton
1979. S. 55-132; Tellenbach 1979. S. 184–302; Schieffer 1990. S. 57–66; Boshof 1990. S. 161–189; Laudage 1992. S. 23–71; см.
также работы Э. Эвига, указанные в примеч. 7, и литературу о капитуляриях 806 и 817 гг., приведенную в примеч. 18, 84.
132
См., например: Каштанов 1976. С. 80–81.
133
Poppe 1986b. Р. 272–274.
37
иной раз подчеркнуть летописец в связи с интронизацией киевских князей – это отчинную
преемственность, то есть чисто династически-родовую сторону дела: «седе имя рек на столе
отне и дедне».
Слом династического легитимизма у франков в VIII в., когда Меровинги были сначала
de facto, а затем и de iure насильственно устранены от власти и на престол взошел Пипин
Младший (751–768), первый король новой династии Каролингов, имел следствием повы-
шенное внимание к репрезентации власти и введение в коронационный церемониал допол-
нительных сакральных процедур – в частности, церковного помазания. Необычность для
«варварских» династий такого нововведения была очевидна и стала даже предметом иронии
со стороны византийских наблюдателей 134. Но и эта естественная озабоченность Каролин-
гов проблемой легитимизации своей династии не могла воспрепятствовать усвоению (или
сохранению) ими идеологии и практики братского совладения. Более того, позволительно
догадываться, что они воспринимали последнее в качестве одного из признаков легитимно-
сти, «правильности» устройства династии. Если говорить о титулатуре, то это выразилось
в продолжавшейся ее нивелировке, которая, как ни парадоксально, имела место даже после
учреждения у франков империи в 800 г. Трудно найти документ более официальный, чем
политическое завещание Карла Великого (768–814) – так называемое «Размежевание коро-
левств» («Divisio regnorum», 806 г.), и потому особенно показательно, что все трое сыновей
Карла, которые были в живых на тот момент, не только получали по распоряжению отца
примерно равные уделы, но и титуловались совершенно одинаково – reges. И напрасно исто-
рик стал бы искать в завещании вроде бы столь уместного упоминания об «империи» или
праве на титул «император»135: завещание оказывается несомненным документом идеологии
братского совладения.
Эти типологические наблюдения еще раз подтверждают неоднажды высказывавшееся
в науке суждение, что эпизодически встречающийся в древнерусских текстах X – третьей
четверти XII в. титул «великий князь» (в той мере, в какой он применялся к киевским кня-
зьям) не был официальным в смысле отражения какого-то устойчивого политико-династи-
ческого терминологического обычая. В определении «великий» следует скорее всего видеть
чисто риторическую амплификацию, иногда калькирующую иноязычные образцы (как в
договорах с греками первой половины X в.)136.
Аналогично обстояло дело и в сфере собственно владельческой: государственная тер-
ритория и доходы с нее рассматривались как общесемейная собственность. Тем самым на
последнюю распространялось обычное наследственное право, предполагавшее равное наде-
ление всех сонаследников. Иногда такие разделы власти между братьями считаются про-
явлениями древнего германского права137, однако славянские материалы показывают, что
этот институт был распространен шире. Так или иначе он отмечается во многих раннесред-
134
Theoph. Р. 472.30-473.3.
135
Термины «империя» и «император» упоминаются во вводной и заключительной частях документа, но в составе
характерных оборотов, выдающих неумение или нежелание его составителей различать между «империей» и привыч-
ным «королевством»: «империя, то есть королевство наше» («Imperium vel regnum nostrum»), «королевство и империя
сия» («regnum atque Imperium istud») или – особенно замечательная формула – «император, он же король» («imperator ас
rex») (Div. regn., prooem., 20. Р. 127, 130); о характерном непонимании Каролингами сингулярного в принципе характера
христианской империи см.: Назаренко 200lb. С. 11–24. Противоречие между новоприобретенным статусом империи и тра-
диционным родовым разделом столь очевидно, что даже побуждало историков искать в документе интерполяции (Mohr
1954. S. 121–157; idem 1959. S. 91-109); это предположение столкнулось с обоснованной критикой (Schlesinger 1958. S.
9-52; Sprigade 1964. S. 305–317) и не удержалось в науке.
136
Vodoff 1983. Р. 139–150; Poppe 1984. S. 423–439; idem 1989. Р. 159–184; и др. См. историографический обзор: Свердлов
2003. С. 148–152 (сам М. Б. Свердлов придерживается иного мнения: именно в договорах с греками титул «великий князь»
имел «реальное содержание высших юридических прав», что нам представляется в принципе неверным).
137
См., например: Schlesinger 1948. S. 168 (здесь, в Ашп. 125, указания на прочую литературу); Mitteis 1974. S. 39–41,
89; Сидоров 2003. С. 328.
38
невековых государствах: в Дании 138, Норвегии139, Великой Моравии140, Чехии, Польше141 и

др. Это типологическое сходство объясняется, очевидно, тем обстоятельством, что в своей
основе древнейшие династические установления воспроизводили обычное наследственное
право, имевшее у соответствующих народов общие корни142. Останавливаться здесь на этом
параллелизме у нас нет возможности, тогда как сосредоточиться именно на франкских мате-
риалах заставляет не только благоприятное состояние источников. Дело еще и в том, что
в других ранних германских королевствах братское совладение очень рано было утрачено,
сменившись ярко выраженным сеньоратом (как у вандалов143) или единовластием на выбор-
ной основе, хотя и ограниченной рамками одного рода (как у вестготов144 или лангобар-
дов145), и лишь у франков возобладал архаический принцип раздела. Вопрос о причинах
такой исключительности оставляем в стороне; для нас важно констатировать сам ее факт,
который и создает возможность сравнения династического строя у франков и на Руси. Каро-
лингские мажордомы конца VII – первой половины VIII в. в лице Пипина Среднего и Карла
Мартелла препятствовали разделам между меровингскими королями – но только затем,
чтобы практиковать их внутри собственной быстро крепнувшей династии. Единоличная
власть короля Хлодвига, создателя Франкской державы, стала возможной в результате пого-
ловного уничтожения им на рубеже V–VI вв. всех родичей и представителей других коро-
левских родов у франков146. Но основанное Хлодвигом королевство все равно и им самим,
138
Отрывочными сведениями о разделах королевской власти между братьями мы располагаем уже для начала IX в., как
только ситуация в Дании начинает отражаться на страницах франкской анналистики. Так, в 812 г., после смерти конунга
Хемминга и краткого междоусобия, конунгами данов (по всей вероятности, в Хедебю) становятся одновременно два брата
Хериольд и Регинфрид; затем их изгоняют и делят власть между собой четверо сыновей покойного конунга Годофрида,
двое из которых затем правят вместе с вернувшимся в 819 г. Хериольдом: Ann. г. Fr. Р. 136, 152.
139
Согласно саге, письменно зафиксированной Снорри Стурлусоном в первой половине XIII в., подросшие сыновья
Харальда Прекрасноволосого (умер около 930 г.), первого конунга объединенной Норвегии, стали требовать себе уделов
и получили их (Сн. Стурл. С. 5, 60–61).
140
Если верить сведениям Константина Багрянородного о разделе Моравии князем Святополком I (870–894) между
тремя своими сыновьями (по другим источникам их известно только двое), причем уже при наличии сеньората: каждый
получал по уделу, но старший провозглашался «великим князем» («αρχών μέγας»), а оба младших пребывали у него под
рукой («υπό τον λόγον»): Const. De adm. 41.3–7. P. 168–169. Да и сам Святополк в пору княжения своего дяди Ростислава
владел уделом с центром в Нитре.
141
О том, что Болеслав (будущий Болеслав I), младший брат князя Вячеслава-Вацлава (убит в 929/35 г.), имел в правле-
ние последнего удел («град Болеславль»), сообщают как латинские, так и славянские памятники свято-вацлавского цикла,
причем формулировки в последних таковы, как будто уже в то время существовал сеньорат пражского князя. В Востоков-
ском списке (Рогов 1970. С. 37) читаем, что с вокняжением Вячеслава «Болеслав нача под ним ходити»; в глаголической
версии застаем, вероятно, первоначальное чтение: «Болеслав же, братр его, растеаше под ним» (Weingart 1935. S. 975,
986), – с тем же смыслом. В древнейшем латинском «Житии ев. Вячеслава», так называемой «Легенде Христиана», ника-
ких данных о положении Болеслава по отношению к старшему брату не обнаруживается, хотя упоминание об отдельном
городе Болеслава также есть (Leg. Chr. Р. 64). Эти данные можно рассматривать в одном ряду с известием о сеньорате
в Великой Моравии (см. предыдущее примеч.), но не исключено, что они явились проекцией взаимоотношений между
Пржемысловичами в эпоху появления первых сочинений свято-вацлавского агиографического круга (вероятнее всего, в
970-х гг.) на время святого Вячеслава. Наиболее раннее сообщение о династическом разделе между братьями в Польше
содержится в хронике Титмара Мерзебургского и относится к сыновьям польского князя Мешка I (умер в 992 г.): старший
из них, Болеслав I, узурпировал власть, которая – надо полагать, по завещанию отца – «должна была быть разделена между
многими» («plurimis dividendum»: имеются в виду еще трое сыновей Мешка от второго брака): Thietm. IV, 58. S. 198; Наза-
ренко 1993b. С. 134, 138–139. На то, что право наследования у ранних Пястов принадлежало совокупности братьев, ука-
зывал еще создатель «родовой теории» в Польше О. Бальцер (Balzer 1897. S. 301). Подробнее о династических разделах
в раннесредневековых Чехии и Польше см. в статье I.
142
Эта мысль довольно активно обсуждалась еще в историографии XIX в.; см., например, краткий обзор: Пресняков
1993. С. 8–22.
143
По завещанию Гейзериха в 477 г. (Claude 1974. S. 329–355).
144
Claude 1971.
145
Schneider 1972; Fröhlich 1980.
146
Greg. Tut II, 40–42; Григ. Тур. С. 57–59.
39
и его преемниками воспринималось как патримоний и потому оказалось поделено поровну

между четырьмя его сыновьями147.
Сходный процесс на Руси пришелся, очевидно, на середину и третью четверть X в.,
после чего княжеская власть сосредоточилась в руках Игоревичей. Между тем, еще в 940-х
гг. существовало достаточно многочисленное княжеское семейство, главные представители
которого перечислены в преамбуле русско-византийского договора 944 г.148 Наличие в этом
списке женщин, а также скандинавские имена послов не позволяют видеть в лицах, имевших
право на личных представителей во время переговоров, ни посадников киевского князя на
местах, ни местных родоплеменных князей, а только кровнородственный коллектив Рюри-
ковичей. Весь он, как есть основания думать, консолидированно пребывал в Киеве149, из чего
можно заключить, что речь идет о ранней стадии братского совладения, которая выражалась
в праве на долю в государственном доходе (данях), но пока еще без территориальных разде-
лов. Эта практика, равно как не вполне ясная территориально-политическая структура Древ-
нерусского государства первой половины X в. в целом 150, подвергается затем (вероятно, в
правление княгини Ольги и ее сына Святослава) преобразованиям, в ходе которых на смену
нераздельному совладению приходят территориальные уделы.
Архаичность corpus fratrum лишний раз подчеркивается тем, что сыновья от налож-
ниц при разделах обычно уравнивались в правах с сыновьями от свободных жен. Так, по
поводу раздела между сыновьями датского короля Кнута Могучего (умер в 1035 г.), произве-
денного по распоряжению последнего, Адам Бременский (70-е гг. XI в.) замечает: несмотря
на то, что «Свен и Харальд были сыновьями от наложницы, они, по обычаю варваров, полу-
чили равную долю наследства среди детей Кнута»: Харальд – Англию, Свен – Норвегию,
а законный сын Хардекнут – Данию151. Соответственно и у Меровингов внебрачные дети
были равноправными наследниками франкских королей; Каролинги, поставившие королев-
скую власть в зависимость от легитимизирующей церковной санкции в виде помазания,
не могли вполне игнорировать разницу в династическом статусе между рожденными в цер-
ковном браке и внебрачными детьми, но и они оставляли за собой право признавать при
желании или необходимости внебрачных сыновей в качестве законных наследников152. Кон-
кубинат был в порядке вещей и в славянских династиях. Козьма Пражский (первая чет-
верть XII в.), сообщая о внебрачном происхождении чешского князя Бржетислава I (1034–
1055), который был сыном князя Олдржиха (1012–1034) от наложницы Божены, отмечает
не только позволительность, но даже определенную династическую престижность конку-
бината в то время153. Великопольский и мазовецкий князь Збигнев, старший сын польского
князя Владислава-Германа (1079–1102) и брат Болеслава III (1102–1138), был рожден еще до
брака своего отца с его первой супругой154. Возможно, связь Владислава с матерью Збигнева
церковь объявила конкубинатом только для того, чтобы открыть дорогу для политического
брака Владислава с дочерью чешского князя Братислава II155, но показательно, что это ничего
147
Согласно Григорию Турскому (умер в 593/4 г.), труд которого является главным источником по истории франков VI
в., каждый из четырех сыновей Хлодвига был наделен по завещанию последнего в 511 г. «равной долей» («aequa lance»)
отцовских владений (Greg. Tur. Ill, 1; Григ. Тур. С. 62).
148
ПСРЛ 1. Стб. 46–47; 2. Стб. 35–36.
149
Назаренко 1996а. С. 58–63; он же 2007b. С. 169–174; он же 2009 (в печати).
150
Назаренко 2007b. С. 169–174.
151
«Suein et Harold а concubina geniti erant; qui, ut mos est barbaris, aequam tunc inter liberos Chnud sortiti sunt partem
hereditatis» (Adam II, 74. S. 134).
152
Sickel 1903. S. 110–147.
153
Cosm. I, 36. S. 65.
154
Gall. II, 4. P. 68.
155
См., например: Trawkowski 1983. Sp. 366.
40
не изменило в юридическом статусе Збигнева, который в 1093 г. был объявлен законным

наследником, а после смерти отца получил половину державы.
Аналогичным было положение дел и на Руси. Мстислав, сын киевского князя Свято-
полка Изяславича (1093–1113), «бе от наложнице», что, однако, ничуть не мешало ему дей-
ствовать равноправно наряду с законными сыновьями: в 1097 г. он был посажен отцом на
Волыни156. Есть данные, указывающие на внебрачное происхождение и самого Святополка
Изяславича157. В свете сказанного наделение Новгородом «робичича» Владимира Святосла-
вича наравне с братьями Ярополком и Олегом, получившими Киев и землю древлян соответ-
ственно, выглядит вполне закономерно, тогда как явно анекдотический характер летопис-
ного рассказа о приглашении Владимира новгородцами («Аще бы шел кто к вам»)158 только
затемняет суть дела.
Однако в самой патримониальной природе corpus fratrum был заложен роковой порок.
Да, династическое единство, несмотря на наличие уделов, служило очевидной манифеста-
цией и реальным залогом единства государственного. На этом принципе была построена вся
психология власти, характерная для братского совладения. Впечатляющей декларацией ее
может служить ответ франкского императора и итальянского короля Людовика II (850–875)
на несохранившееся послание византийского императора Василия I (867–886). Едва взойдя
на престол василевсов, Василий I поставил под сомнение признанный в свое время его пред-
шественником Михаилом I (811–813), хотя и с оговорками, императорский титул франкских
государей, причем одним из аргументов для Василия I, как можно понять, было отсутствие
единовластия у франков. В 871 г. в Константинополе получили характерное разъяснение:
«Относительно того, что ты говоришь, будто мы правим не во всем Франкском государстве,
прими, брат, краткий ответ. На самом деле мы правим во всем Франкском государстве, ибо
мы, вне сомнения, обладаем тем, чем обладают те, с кем мы являемся одной плотью и кровью
(выделено нами. – А. И.), а также – единым, благодаря Господу, духом»159. Столь развитое
династическое сознание, разумеется, не могло рассчитывать на понимание в Византии160. Но
хуже было другое. Возникавшая время от времени вследствие благоприятной династической
ситуации устойчивость того или иного удела не могла не приводить к столкновению между
принципом родового совладения и идеей отчинности удела, которая была столь же неотъем-
156
ПСРЛ 1. Стб. 270; 2. Стб. 245. В свое время мы предположили, что Мстислав был старшим сыном Святополка
(Назаренко 2001а. С. 571), но сейчас вынуждены признать проблематичность этого мнения. Похоже, что «Киево-Печер-
ский патерик» в своих ранних редакциях содержит в слове о преподобных отцах Феодоре и Василии указание на возраст
Мстислава Святополчича. В 1096 г., сразу после сожжения монастыря половцами, Василий говорит княжичу: «<…> мене
бо не видел еси от рождения своего исходяща от печеры своея лет 15» (КПП 1999. С. 66); смысл этой грамматически некор-
ректной фразы, очевидно, в том, что Василий не выходил из своей пещеры 15 лет и потому Мстислав не мог его видеть, так
как родился позже. Следовательно, Мстислав появился на свет не ранее 1082 г. и был наверняка младше брата Ярослава.
Перевод Л. А. Ольшевской, по непонятной причине, не только смазывает этот датирующий нюанс, но и вообще лишен
смысла: «<…> ведь не видел меня никто от рождения своего (!? – А. Н.) выходящим из пещеры своей 15 лет» (там же.
С. 170–171). Видно, что фраза доставила переводчице затруднения, как, впрочем, и позднейшим редакторам «Патерика».
Так, во 2-й Кассиановской редакции находим «исправленное» чтение: «мене бо не виде никогдаже (кто? – А. Н.) исходяща
из печеры своея 15 лет» (КПП. 1997. С. 454).
157
Назаренко 2001а. С. 560–570. Совсем недавно А. Поппэ, не соглашаясь с нашей гипотезой, пересмотрел заново
биографические данные о Гертруде, жене Изяслава Ярославича, в рамках традиционной генеалогии: Гертруда – мать Свя-
тополка (Поппэ 2007. С. 205–229). Однако сути наших аргументов польский историк не рассматривал, ограничившись ука-
занием, что характеристика матери Святополка как «княгини» (ПСРЛ 1. Стб. 282; 2. Стб. 259; Высоцкий 1966. № 27) ни в
коем случае не позволяет, по его мнению, видеть в ней наложницу Изяслава. Отнюдь не считаем такое простое соображе-
ние достаточным, но полемику, требующую вникать в многочисленные детали, вынуждены отложить до особого случая.
158
ПСРЛ 1. Стб. 69; 2. Стб. 57.
159
«Porro de ео, quod dicis non in tota nos Francia imperare, accipe frater, breve responsum. In tota nempe imperamus Francia,
quia nos procul dubio retinemus, quod illi retinent, cum quibus una et earn et sanguis sumus hac [ac. – A. H.] unus per Dominum
Spiritus» (Chr. Salem. P. 122).
160
Отсутствие сколько-нибудь заметного династического элемента в византийской политической идеологии до ее опре-
деленной «аристократизации» в течение XI–XII вв. замечено историками; см., например: Чичуров 1990а. С. 19–126.
41
лемой частью патримониального сознания, как и родовое совладение, являясь, в сущности,

проявлением этого сознания на уровне удела. Таким образом, патримониальное сознание,
коль скоро оно определяло династические отношения, порождало не только братское совла-
дение, но и его конфликт с идеей отчинности.
Принцип братского совладения предполагал в случае смерти одного из братьев только
один образ действий: удел умершего доставался не его потомству, а остававшейся в живых
братии – так называемое «прирастительное право» (Anwachsungsrecht), если пользоваться
немецкой юридической терминологией. Так, трое братьев, сыновей франкского короля Хло-
таря I (511–560/1), ставшего в 558 г. единовластным правителем Франкского государства,
в 568 г. поделили между собой удел умершего четвертого брата, Хариберта (561–567)161.
Совершенно понятно, что подобная практика должна была приводить к конфликту с доста-
точно взрослыми сыновьями покойного, коль скоро таковые имелись, с их выраставшим из
патримониального быта правом на наследование удела отца – отчинным «заместительным
правом» (Eintrittsrecht). Отчинному праву и у франков, и на Руси принадлежало будущее, но
на этом основании вовсе не следует думать, что оно было моложе братского совладения162.
Примеры наследования по «заместительному праву» в государстве Меровингов столь же
древни, как и по «прирастительному», и известны уже с VI в. Когда в 533 г. умер старший
сын Хлодвига Теодерик I, его удел наследовал сын Теодеберт I, несмотря на наличие у Тео-
дерика братьев. После гибели в 524 г. Хлодомера, младшего в потомстве Хлодвига, его удел
оказался под управлением его матери, вдовы Хлодвига Хродехильды 163, предназначаясь в
будущем для трех малолетних сыновей Хлодомера.
Неудивительно поэтому, что столкновения между дядьями и племянниками столь
обычны как для Франкского государства, так и для Древней Руси. Теодеберт I, будучи к
моменту смерти Теодерика I вполне взрослым и пользуясь поддержкой воинов своего отца,
сумел отстоять свое отчинное право, несмотря на намерение его дядей, Хильдеберта и Хло-
таря, разделить наследие старшего брата 164. В случае же с сыновьями Хлодомера их малолет-
ство позволило тем же Хильдеберту и Хлотарю через некоторое время вмешаться и, после
убийства двух племянников и пострижения третьего, разделить королевство брата 165.
Наиболее ранними примерами на Руси могут служить вооруженные выступления под-
росших сыновей младших Ярославичей, имевшие место в киевское княжение их дядей Изя-
слава и Всеволода. В 1057 г. на смоленском столе умирает один из младших Ярослави-
чей – Вячеслав, и в Смоленск из Волыни переводится его брат Игорь, который вскоре, в
1060 г., также умирает166. О судьбе Волыни после 1057 г. сведений нет, но вот Смоленск
по смерти Игоря Ярославича оказался поделен между тремя братьями покойного167 – доста-
точно типичный случай действия «прирастительного права». Это заставило в 1081 г. возму-
жавшего Давыда Игоревича обратить внимание на свои династические права путем мятежа
– захвата сначала Тмутаракани, а затем приморского Олешья. В результате Давыд добился
от своего дяди, киевского князя Всеволода Ярославина (1078–1093), выделения себе стола,
причем, заметим, в конечном итоге не какого-нибудь, а своей отчины – Владимира Волын-
161
Greg. Tut. IV, 45; IX, 20.
162
Как иногда полагают (Ewig 1988. S. 35) и как мы сами склонны были думать прежде (Назаренко 1987b. С. 157.
Примеч. 28; он же 2000а. С. 508. Примеч. 27).
163
Это видно, в частности, из распоряжений Хродехильды относительно судьбы епископской кафедры в Туре, который
входил в удел Хлодомера (Greg. Tur III, 17).
164
Ibid., Ill, 23.
165
Ibid., Ill, 18.
166
ПСРЛ 1. Стб. 162–163; 2. Стб. 151.
167
ПСРЛ 15. Стб. 153.
42
ского168. Когда в ходе передела волостей после смерти киевского князя Святослава Яросла-
вина (1073–1076) и второго возвращения в 1077 г. на киевский стол Изяслава Ярославина
племянник последнего Олег Святославич лишился Волыни, он явился в отчий Чернигов,
который к тому времени оказался занят другим его дядей – Всеволодом Ярославичем169. Не
сумев договориться со Всеволодом, Олег, возможно, оставшийся к тому времени старшим
среди Святославичей170, счел себя вправе добиваться отчины силой и в 1078 г., хоть и нена-
долго, захватил Чернигов171. Какую цель ставил перед собой другой племянник Изяслава
и Всеволода – Борис Вячеславич, выступивший в 1078 г. союзником Олега, из источников
неясно, но по аналогии можно догадываться, что в конечном итоге и он стремился овладеть
своей отчиной – Смоленском.
Интересно отметить, что в летописных контекстах и в случае с Олегом, и в случае с
Давыдом о борьбе за отчину не говорится и термин «отчина» не употребляется. Вполне воз-
можно, что летописец просто не прозревал отчинной подоплеки конфликтов вследствие ее
завуалированности: раз Давыд поначалу удовольствовался Дорогобужем, значит, добивался
не столько именно Волыни, сколько достойной волости вообще; в этом смысле отчинный
Владимир оказывается равен неотчинному Дорогобужу И, продолжая эту логику: если бы
Олегу весной 1078 г. была бы оставлена Волынь, вряд ли он стал бы требовать Чернигов.
Наверное, так. Но дело в том, что владимирский стол был для Олега также отчинным, ведь
именно на Волыни некоторое время, еще при жизни Ярослава Мудрого, сидел Святослав
Ярославин172. Тогда стало бы понятным, почему беспокойный Давыд терпеливо ждет, когда
Волынь освободится после Ярополка – ведь и для последнего Владимир был, как можно
думать, отчинным столом173, а генеалогически Изяславич был старше Игоревича.
После сказанного неудивительно, что в 1097 г. принцип «кождо да держить отчину
свою» лег в основу общерусского междукняжеского договора, заключенного в Любече174.
Думаем, неверно было бы понимать летописное сообщение об этом договоре так, будто
168
Сначала Давыд получил Дорогобуж, но после гибели в 1086/7 г. волынского князя Ярополка Изяславича занял волын-
ский стол (ПСРЛ 1. Стб. 204, 205; 2. Стб. 196), как то видно по ретроспективному сообщению 1097 г., что Давыд получил
Волынь еще от Всеволода (ПСРЛ 1. Стб. 257; 2. Стб. 231). Это случилось, вероятно, сразу же по смерти Ярополка, на что
указывает прецедент: во время ссоры Ярополка со Всеволодом и бегства волынского князя в Польшу в 1085 г. Владимир
немедленно был передан Давыду. Именно для урегулирования отношений Давыда с Ростиславичами, надо думать, Всево-
лод и посылал к Перемышлю сына Владимира в 1086 г. (ПСРЛ 2. Стб. 199).
169
На Пасху 1078 г., как то видно из «Поучения» Владимира Мономаха (ПСРЛ 1. Стб. 247). Это свидетельство предпо-
чтительнее, чем известие «Повести временных лет» в конце статьи 1077 г., что Олег «бе у Всеволода Чернигове» (ПСРЛ 1.
Стб. 199; 2. Стб. 190), которое служит всего лишь логическим переходом к сообщению, которым открывается следующая
годовая статья: «Бежа Олег, сын Святославль, Тмутороканю от Всеволода».
170
Датировка гибели в Заволочье его старшего брата Глеба двоится: в «Новгородской I летописи» значится 30 мая 1079
(6587) г. (НПЛ. С. 18, 201), тогда как в «Повести временных лет» о погребении князя в Чернигове 23 июля говорится под
1078 (6586) г. (ПСРЛ 1. Стб. 199–200; 2. Стб. 190–191). Так или иначе, смещение Глеба с новгородского стола должно было
состояться одновременно с выведением из Волыни Олега, то есть уже до Пасхи (8 апреля) 1078 г. (см. предыдущее примеч.).
171
ПСРЛ 1. Стб. 200–201; 2. Стб. 191–192.
172
173
Брак Изяслава с полькой Гертрудой (ПСРЛ 4/1. С. 116; 6/1. Стб. 179) предполагает, что до своего перехода в Нов-
город в 1052 г. (после смерти там старшего из Ярославичей – Владимира) он наместничал где-то на западе Руси, то есть
либо в Турове, к которому относилась тогда Берестейская волость, либо на Волыни. В науке нередко говорилось именно
о Турове (см., например: Грушевсъкий 2. С. 28; Пресняков 1993. С. 41), но на чем основано такое мнение? Свидетельство
«Ипатьевской летописи» на этот счет источниковедчески неудовлетворительно (см. примеч. 122), а представляющаяся тра-
диционной связь потомства Изяслава с Туровом могла, конечно же, сложиться и позже, в пору княжения здесь Ярополка
Изяславича в 1078–1086/7 и его брата Святополка в 1088–1093 гг. Поэтому весомее, на наш взгляд, оказывается свидетель-
ство константинопольского перечня русских епархий 1170-х гг., в котором на местах с пятого по восьмое поименованы
епархии Владимиро-Волынская, Переяславская, Ростово-Суздальская и Туровская (Not. ер. Р. 367). При одновременности
учреждения этих кафедр, которое мы относим ко второй половине 1040-х гг. (см. статью IX), следовало бы ожидать, что
порядок их перечисления будет ориентироваться на относительное старшинство Ярославичей, посаженных отцом на соот-
ветствующих столах. Это наводит на мысль, что уделом Изяслава при жизни отца до Новгорода была Волынь, а не Туров.
174
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
43
возникшие из отчин владения Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича и Свя-

тославичей противопоставлены в нем владениям Давыда Игоревича и Ростиславичей как
пожалованиям, полученным от киевского князя Всеволода Ярославина («<…> имже роздаял
Всеволод юроды»). Нет, и стол Давыда, и, возможно, столы Ростиславичей175также были
отчинными, только эту отчинность уже успел подтвердить Всеволод. Не Любечский договор
создал древнерусскую отчину и, тем более, не прецедентное право в связи с отвоеванием
Олегом отчинного Чернигова в 1094 г. (после чего термин «отчина» настойчиво зазвучал на
страницах летописи), а древнее родовое отчинное право, легшее в основу любечских реше-
ний, сделало эти последние понятными и удовлетворительными для всех. О том же говорят
и примеры из франкской истории.
Прогнозируемость конфликта побуждала к попыткам законодательно урегулировать
принципиальное противоречие между братским совладением и отчинностью. Так, соот-
ветствующую клаузулу содержит уже упомянутое завещание Карла Великого 806 г. После
подробных распоряжений о том, как в случае смерти одного из братьев следует поделить его
королевство между двумя остальными, читаем: «Если же у того или иного из этих трех бра-
тьев родится такой сын, которого народ захочет избрать для наследования отцу в его коро-
левстве, то желаем, чтобы дядья того юноши согласились на это и позволили сыну своего
брата править в части королевства, которая принадлежала его отцу, их брату»176. Понятно,
что тем самым сделано, да и сказано, немного: обязать братьев-соправителей санкциониро-
вать пожелания местной знати (разумеется, именно ее приходится подразумевать под «наро-
дом») означало всего лишь признать сложившуюся противоречивость династического права,
призывая по возможности, исходя из конкретной политической ситуации, учитывать оба
принципа: и вытекающее из corpus fratrum право дядей (от них требуется «позволение»),
и отчинное право племянников. В этом смысле показателен уже упоминавшийся пример
Давыда Игоревича. С одной стороны, он получает Волынь из руки киевского князя Всево-
лода Ярославича, своего дяди; с другой – ничто, казалось бы, не заставляет Всеволода пере-
мещать племянника на освободившийся владимирский стол, ведь Давыд уже имеет удел.
Но киевский князь все же делает это. Что движет им? Только признание отчинного права
Давыда. И потому посажение Игоревича на Волыни – это все тот же династический компро-
мисс, к которому призывал своих сыновей Карл Великий в завещании 806 г.
Возвращаясь на мгновение к спору между сторонниками семейнородового и договор-
ного начал во внутридинастических отношениях, о котором шла речь в начале статьи, заме-
тим, что тут-то, в необходимости действовать внутри системы конфликтных правовых начал,
совершенно очевидно, и открывается поле для договора – как между князем (королем) и
знатью, так и между членами династии. Но причиной тому оказывается вовсе не отсутствие
династических принципов, а напротив – их сложное многообразие.
Говоря о типичном для братского совладения конфликте между дядьями и племянни-
ками, надо иметь в виду еще один, особый, случай отчинного права, который в равной мере
представлен и у франков, и на Руси.
Отчинное право потому и получило наименование «заместительного», что сыновья
умершего члена династии наследовали не столько удел отца, сколько его династический ста-
тус, «место» отца в династической иерархии177. Собственно, это последнее и определяет ста-
тус удела покойного. В результате положение по отношению к дядьям тех племянников, отец
175
См. ниже примеч. 72.
176
«Quod si talis filius cuilibet istorum trium fratrum natus fuerit, quem populus eligere velit ut patri suo in regni hereditate
succedat, volumus ut hoc consentiant patrui ipsius pueri et regnare permittant filium fratris sui in portione regni quam pater eius,
frater eorum, habuit» (Div. regn. 5. P. 128).
177
Похожую мысль применительно к древнерусским князьям высказывал В. О. Ключевский, но неудачно пытался
подтвердить ее порядками позднейшего местничества (.Ключевский 1. С. 182–183).
44
которых умер самостоятельным соправителем по corpus fratrum, принципиально отличалось

от положения тех, отец которых таким полноценным участником братского совладения по
тем или иным причинам не был – обычно просто потому, что не успел им стать, умерев
прежде своего отца178. Так, несмотря на то что старший сын Карла Великого Пипин, король
Северной Италии, умерший в 810 г. при жизни отца, оставил сына Бернхарда, это не при-
вело к разделу между Бернхардом и его дядей Людовиком, младшим сыном Карла, после
смерти последнего в 814 г.: сын Пипина, еще при Карле назначенный итальянским королем
вместо отца и в этом смысле наследовавший ему, так и остался таковым под рукой своего
дяди Людовика Благочестивого (814–840)179. Точно такая же судьба ждала и аквитанского
короля Пипина II, сына Пипина I Аквитанского, среднего из трех сыновей Людовика Благо-
честивого. Пипин I скончался при жизни отца, в 838 г., и потому его сын и тезка не был допу-
щен к участию в разделе Франкского государства по Верденскому договору 843 г. наравне с
дядьями и вынужден был ограничиться аквитанским уделом своего отца под властью дяди
Карла Лысого (840–877), за которым в Вердене было закреплено Западнофранкское королев-
ство. Такое положение дел de iure, конечно, вовсе не исключало того, что для его фактиче-
ской реализации и Карлу, и Пипину пришлось применить вооруженную силу; в результате в
845 г. между ними был заключен соответствующий договор180, который, однако, не помешал
Карлу впоследствии избавиться от неудобного племянника.
И Пипин Итальянский, и Пипин I Аквитанский ушли из жизни в положении удель-
ных королей, подчиненных своим отцам – Карлу Великому и Людовику Благочествому; реа-
лизация отчинного права их сыновей, Бернхарда и Пипина II, делала последних преемни-
ками этого подчиненного статуса. При жизни Карла и Людовика владельческое положение
их осиротевших внуков внешне вроде бы не отличалось от положения их сыновей: и те, и
другие титуловались королями и располагали собственными уделами-королевствами, нахо-
дясь под верховной властью деда и отца. Однако династический статус внуков и сыновей
при этом был разный, так как внуки не обладали правом участия в государственном разделе
по смерти деда, как сыновья – по смерти отца; подчиненное положение внука по отношению
к деду продолжалось в виде подчинения племянника по отношению к дяде (дядьям). Под-
чиненное положение племянников в таких случаях характеризуется в литературе условным
термином «подкоролевство» (Unterkönigtum), чтобы отличить его от самостоятельных уде-
лов дядей181. Источникам, однако, этот термин неизвестен, и несмотря на различное место
в династической иерархии, как дядья, так и племянники в равной мере титуловались коро-
лями, а их владения – королевствами. Попытки сломать эту династическую традицию пред-
принимались: Карл Лысый – насколько можно судить по терминологии «Бертинских анна-
лов», которые в целом отражали его позицию182, – предпочитал в упомянутом договоре 845
г. с Пипином II характеризовать владения племянника не как «королевство» (<regnum), а
как «волость» (<dominatus)183. Однако такие попытки были единичны и, главное, безрезуль-
татны: сам Пипин II, хотя и признавал Карла своим «главой» (patronus), в своих грамотах
178
Этот казус фиксируется и в обычном наследственном праве. Так, Видукинд (70-е гг. X в.) сохранил свидетельство о
спорах среди саксов, следовало ли признавать наследниками, наряду с дядьями, тех племянников, «отцы которых умерли
при жизни дедов» («<…> si forte patres eorum obissent avis superstitibus»); сторонники древних обычаев противились такому
нововведению, которое все же состоялось в правление Оттона I (936–973): Wid. II, 10. S. 73–74.
179
См., например: Ann. г. Fr., а. 813–814. Р. 138, 140.
180
Nelson 1992. Р. 139–144.
181
Eiten 1907.
182
Пруденций, автор «Бертинских анналов» в их центральной части (с 835 по 861 г.), был назначен епископом Труа в
845 г., то есть являлся в этом смысле креатурой Карла Лысого.
183
Ann. Bert., а. 845. Р. 32.
45
продолжал именовать свои земли королевством 184, и Карл не мог ему в этом воспрепятство-
вать.
Изложенное помогает, как представляется, лучше понять династическую природу схо-
жих случаев на Руси.
Стараясь объяснить особое среди прочих Рюриковичей положение полоцких Изясла-
вичей, один из авторов «Лаврентьевской летописи» излагает под 1128 г. предание, будто
киевский князь Владимир Святославич (978-1015) за вину Рогнеды (покушение на жизнь
князя) раз и навсегда ограничил права ее первенца Изяслава и его потомства Полоцким кня-
жением185. Наивное представление, будто династический статус полоцких Изяславичей был
определен волевым решением Владимира, как мы теперь понимаем, совершенно неверно.
Дело в другом: Изяслав Владимирович скончался в 1001 г.186, то есть еще при жизни отца.
Вот почему Брячислав Изяславич, несмотря на всю свою воинственность, по законам брат-
ского совладения не мог претендовать на участие в разделе наследия своего деда наряду
с дядьями Святополком, Ярославом и Мстиславом Владимировичами. Уступку Ярославом
Брячиславу двух городов, Усвята и Витебска187, разделом, естественно, назвать никак нельзя,
то была просто цена лояльности беспокойного соседа.
Равным образом выпадал из раздела по смерти Ярослава Мудрого внук последнего
Ростислав Владимирович, сын старшего из Ярославичей, умершего при жизни отца, в 1052
г.188, и потому немудрено, что источники ничего не говорят о его наделении. Это не зна-
чит, что по завещанию Ярослава 1054 г. или несколько позднее по воле дядей Ростислав
не получил удела. Удел, несомненно, имелся, и косвенные данные позволяют догадываться,
что таковым могла быть Волынь или ее южная часть с центром в Перемышле, где позд-
нее застаем старшего из Ростиславичей – Рюрика189. Но этот удел не был самостоятельным,
подобно уделам Ярославичей, – и вовсе не потому, что не был наследственным, получен-
ным от отца. Точно так же не был самостоятельным, несмотря на наследственный харак-
тер, и полоцкий удел Изяславичей. Как наследственные уделы Бернхарда и Пипина II Акви-
танского должны были оставаться вечными «подкоролевствами», независимо от перемен
на императорском престоле, так и уделы Изяславичей и Ростиславичей обрекались на веч-
ное подчинение Киеву, и никакие династические катаклизмы не способны были изменить
этого статуса. Поэтому-то киевские князья – и Владимир Всеволодович Мономах в 1116 г.,
и Мстислав Владимирович в 1127 г. – были вполне в своем праве, когда старались приве-
сти строптивых полоцких Всеславичей в свою волю190, ведь по положению в династической
иерархии Полоцк оставался киевской волостью.
184
Dipl. Pipp. II. Р. 51.
185
ПСРЛ 1. Стб. 299–301.
186
ПСРЛ 1. Стб. 129; 2. Стб. 114.
187
ПСРЛ 4/1. С. 111; 6/1. Стб. 173.
188
ПСРЛ 1. Стб. 160; 2. Стб. 149.
189
Думать так позволяют данные (правда, довольно неопределенные) о том, что женой Ростислава Владимировича
была венгерка. В той форме, в какой эта гипотеза высказывалась в литературе со ссылкой на В. Н. Татищева (Баумгартен
1908а. С. 4–5), она не выглядит удовлетворительно обоснованной. И все же венгерские источники не оставляют сомнений,
что речь шла о родственнице короля Кальмана (1095–1114), хотя относительно степени родства составители венгерского
хроникального свода XIV в. испытывали затруднения, оставив в соответствующем месте текста пропуск:
190
когда король Кальман в 1099 г. пришел на помощь Святополку против Ростиславичей, «русская княгиня по имени
Ланка, <…> (в существующих списках пропуск никак не обозначен. – А. Н.) этого короля, вышла навстречу королю, пала
к ногам, со слезами умоляя короля не губить того народа» («ducissa Rutenorum nomine Lanca eiusdem regis, venit obviam
regi, pedibus provoluta obsecrabat regem cum lacrimis, ne disperderet gentem illam»: Chr. Hung. 145. P. 423–424). Дело происхо-
дило под стенами Перемышля, в котором, помимо Володаря Ростиславича с семейством, тогда находилась и жена Давыда
Игоревича (ПСРЛ 1. Стб. 270; 2. Стб. 245). Поэтому, вообще говоря, допустимо было бы отождествить Ланку также и с
этой последней. Однако настойчивость, с какой Давыд дважды искал помощи именно в Польше Владислава I (1079–1102),
заставляет предполагать в супруге Игоревича скорее польку. Если Ланка была действительно женой Ростислава, то в ней
46
Сугубо династически-родовая природа этого княжеского «изгойства» верно отмечена

в глоссе к статье 17 «Устава князя Всеволода»: «А се четвертое изгойство (выше шла речь
об изгоях-попах, холопах и купцах. – А. Н.) и себе (то есть князьям. – А. Н.) приложим:
аще князь осиротееть»191. Нелепо было бы думать, что автор этой глоссы хотел сказать,
будто такой князь-изгой попадал, подобно изгоям священнику или купцу, в число «церков-
ных людей» (именно перечисление «церковных людей» и составляет содержание 17-й ста-
тьи «Устава»). В самом деле, кто такой «осиротевший» князь? Всякий князь рано или поздно
терял родителей, поэтому выражение «аще князь осиротееть» должно было иметь какой-то
специфический смысл. Понятно, что речь шла именно о несвоевременном сиротстве, при-
чем несвоевременном не в собственно возрастном отношении, ибо малолетство княжича
само по себе не означало ущемления его прав как князя, а лишь затрудняло их осуществле-
ние. Имелась в виду несвоевременность династическая, когда отец изгоя, не пережив своего
отца, не успевал стать самостоятельным князем по понятиям братского совладения. Именно
в таком случае княжич и его возможное потомство были обречены навсегда остаться «под-
ручниками» у своих династически более удачливых родичей. А князь-подручник – это, с
точки зрения идеологии братского совладения, своего рода смысловое противоречие: только
те князья суть «настоящие», которые являются «братьями» друг другу или «сыновьями»
при «отце», то есть не потеряли династической возможности со временем стать «братьями».
В этом смысле показателен возмущенный ответ смоленских Ростиславичей владимиро-суз-
дальскому князю Андрею Юрьевичу Боголюбскому (1157–1174), приказавшему им оставить
Киев и другие столы в Киевской земле: «Мы тя до сих мест яко отца имели по любви. Аже
еси с сякыми речьми прислал, не акы к князю, но акы к подручнику и просту человеку <…
>, а Бог за всем (то есть пусть Бог нас рассудит. – А. Н.)»192.
Что же, составитель статьи 1128 г. «Лаврентьевской летописи», в отличие от глоссатора
«Устава князя Всеволода», был так плохо знаком с династическими понятиями князей, дела
которых описывал? Нет, конечно. Просто при изложении поэтически-красочного предания,
которое носит все признаки этиологической легенды, летописец позволил себе отвлечься от
исторической прозы, уверяя читателя, будто Владимир построил для Изяслава и его матери
город Изяславль (один из удельных центров Полоцкой земли) и «оттоле мечь взимають Рого-
воложи внуци противу Ярославлих внуков», – хотя не мог не знать, что Изяслав был поса-
жен отцом не в Изяславле, а в Полоцке, и что Рогнеда была матерью не только Изяслава,
но и Ярослава193.
Итак, изначально междукняжеские отношения, вырастая из отношений патримони-
альных, по самой своей природе сопротивлялись феодализации, подчинению идее вассали-
тета, так как в принципе все князья были актуально или потенциально равны, старшие были
для младших «яко отци по любви». И только особенное положение князей-изгоев давало
повод и возможность для, так сказать, «огосударствления», или (что то же в данном слу-
чае) «феодализации» отношения к ним со стороны династически старейшего. Повествуя о
государственной присяге, то есть феодальной коммендации Пипина Аквитанского Карлу
Лысому при заключении упомянутого договора 845 г., источник тут же «переводит» ее на
язык семейнодинастической терминологии: «<…> приняв от него клятву верности, что он
естественно было бы видеть дочь короля Белы I (1060–1063), так что Кальману она приходилась бы родной теткой; в таком
случае испорченный латинский текст следовало бы читать: «Lanca, amita (или a gnat a) eiusdem regis». Вопрос нуждается
в дополнительном исследовании.
191 73
ПСРЛ 1. Стб. 290–291, 298–299; 2. Стб. 282–283, 292–293.74 ДКУ. С. 156. Источниковедческие контроверзы отно-
сительно времени сложения «Устава» в его нынешней форме в целом и отдельных его установлений не могут повлиять
на трактовку статьи об изгойстве.
192
ПСРЛ 2. Стб. 574 (в ультрамартовской статье 1174 г.).
193
ПСРЛ 1. Стб. 80, 121; 2. Стб. 67, 105.
47
отныне будет ему верен, как племянник своему дяде, и во всякой нужде будет посильно
помогать ему»194. Таким образом, феодализация родовых междукняжеских отношений ока-
зывается тесно связана с вызреванием в политической элите государственного сознания.
Проблема становления такового в целом далеко выходит за рамки проблематики данной ста-
тьи и здесь может быть только намечена в той мере, в какой сфера государственной идеоло-
гии непосредственно связана с эволюцией династического строя.
Действительно, с ростом государственного самосознания власти неизбежно должно
было расти и сопротивление идее механического ее, власти, дробления. В странах, где гос-
подствовало братское совладение, это естественным образом вело к попыткам создания
такого династического порядка (включая способ престолонаследия), который сочетал бы
традиционное corpus fratrum с той или иной институционализацией единовластия. Подоб-
ного рода усовершенствованной формой братского совладения и у франков, и на Руси, и в
ряде других раннесредневековых государств (Чехии, Польше) стал сеньорат.
***
В самом общем виде сеньорат можно определить как династический строй, в котором
генеалогически старейшему в правящем роде усваиваются те или иные политические преро-
гативы в рамках всего государства. Очень важно не смешивать сеньорат с генеалогическим
старейшинством, равно как и понимать, что сеньорат не создавал понятия генеалогического
старейшинства, которое, являясь семейно-родовым по природе, всегда существовало в рам-
ках corpus fratrum. Сеньорат был только попыткой придать старейшинству определенные
общегосударственные политические функции.
В самом деле, при первоначальном братском совладении старший из сыновей отнюдь
не наследовал общесемейной власти покойного отца, которая обеспечивала политическое
единство. Разделы между братьями не сопровождались установлением какой-либо поли-
тической зависимости младших от генеалогически старейшего. Политически братья были
совершенно независимы друг от друга, и это политическое равенство только подчеркива-
лось старательно выверенным равенством их уделов. И даже раздел, предусмотренный уже
упоминавшимся политическим завещанием Карла Великого, «Размежеванием королевств»,
имел в виду примерно равное наделение трех имевшихся на тот момент сыновей импера-
тора – Карла, Пипина и Людовика, ничего не говоря о каком бы то ни было верховенстве
старшего, Карла, над младшими195.
Поэтому нам кажется неверным представление, отразившееся и в последних моногра-
фических исследованиях о социально-политическом строе Древней Руси, будто учет гене-
алогического старшинства при разделах (выразившийся, например, в том, что в 969/72 г.
именно старшему из Святославичей, Ярополку, достался Киев) имплицирует наличие поли-
тической власти старейшего; будто уже с середины X в., со времен Игоря и Святослава, сто-
лонаследие на Руси велось по прямой восходящей линии, что явилось-де результатом дли-
тельного укрепления княжеской власти196. Все просто, когда у князя сын – единственный и
нет братьев (Святослав Игоревич). Иное дело – Святославичи. Источники не дают ровным
счетом никаких оснований представлять себе положение Ярополка Киевского особым срав-
нительно с братьями – Олегом Древлянским и Владимиром Новгородским, и даже говорить
194
«<…> receptis ab ео sacramentis fidelitatis, quatenus ita deinceps ei fidelis sicut nepos patruo existeret et in quibusdam
necessitatibus ipsi pro viribus auxilium ferret» (Ann. Bert., a. 845. P. 32).
195
Div. regn. Р. 126–130; см. также статью II (карта на рис. 6).
196
Свердлов 1983. С. 33; он же 2003. С. 163; Толочко 1992. С. 22–35 (ср.: Назаренко 1999b. С. 164–193).
48
об уделах последних как об «условных держаниях»197. А сравнительно-исторический мате-

риал прямо говорит об обратном. Полагаем, правы были В. О. Ключевский, А. Е. Пресняков
и другие исследователи, которые считали что никакой государственно-политической зависи-
мости от старшего брата здесь не видно198, хотя никто из этих историков на типологию в дан-
ной связи не опирался. Отношения между Святославичами регулировались исключительно
родовым обычаем, и привносить в них государственные элементы, с нашей точки зрения,
столь же неверно, как усматривать в наделении Владимиром Святославичем сыновей симп-
том нарождавшейся «феодальной раздробленности» или, наоборот, – некую реформу адми-
нистративного управления Киевского государства на местах, которая имела целью укрепле-
ние централизованной государственной власти, поскольку политическая власть князя тем
самым якобы помножалась на власть отцовскую199.
Такие прямо противоположные оценки ранних уделов объясняются одним и тем же
методическом просчетом – проекцией (намеренной или бессознательной) государственных
понятий на сферу, где господствовали понятия семейно-родовые. Владимир наделял сыно-
вей не потому, что стремился тем укрепить централизованный административный аппарат
(говоря так, мы вовсе не хотим отказать ему в таком стремлении), а вынужден был делать это
по династическим принципам своего времени, которые давали право каждому из взрослых
сыновей требовать себе надела. Не думаем, что статус удельного князя под рукой отца – да,
подчиненный – ничем не отличался от статуса посадника200. Ведь подчинение князя-сына
князю-отцу отнюдь не государственного свойства, как посадника – князю, ибо, согласно
восприятию власти человеком того времени, был некий актуальный коррелят заложенной в
сыне возможности занять место отца. Немыслимо, чтобы посадник мог возмутиться против
киевского князя так, как сделал это в 1014 г. Ярослав против Владимира.
В отличие от братского совладения в его первоначальной форме, которое было инсти-
тутом обычного родового права, сеньорат таковым не был и, следовательно, должен был
так или иначе декретироваться, учреждаться. Иными словами, можно ожидать, что момент
установления сеньората будет уловим на материале источников. В самом деле, если говорить
о Франкском государстве, то таким моментом, совершенно очевидно, является 817 г., когда
был издан капитулярий императора Людовика Благочестивого, содержащий его политиче-
ское завещание, – так называемое «Устроение империи» («Ordinatio imperii»)201. Суть этого
документа состояла в регламентации взаимоотношений между братьями-сонаследниками
(тремя имевшимися к тому времени у Людовика сыновьями: Лотарем, Пипином и Людови-
ком) при политически и владельчески выделенном положении старшего – Лотаря. Лотарь
«коронуется императорским венцом, становясь и соправителем нашим (Людовика. – А. Н.), и
наследником империи. <…> Остальные же его братья, Пипин и тезоименитый нам Людовик,
<…> удостаиваются королевского титула и испомещаются в ниже поименованных владе-
ниях, в которых после нашей кончины пользуются королевской властью под старшим братом
(разрядка наша. – А. Н.)»202. Это выделенное императорское положение Лотаря заключалось
в ряде государственных полномочий, которыми он должен был располагать в отношении
197
Рапов 1977. С. 32–34; автор не отрицает самостоятельности Олега и Владимира по отношению к князю киевскому,
но почему-то характеризует ее как узурпацию: свои уделы младшие Святославичи будто бы «сумели превратить (когда
и каким образом? – А. Н.) по существу в самостоятельные в политическом отношении государства». Модернизирующий
термин «узурпация» прямо употребляет М. Б. Свердлов, говоря о киевском княжении Олега (Свердлов 2003. С. 163).
198
Пресняков 1993. С. 28 (со ссылкой на соответствующее место «Курса» В. О. Ключевского).
199
Юшков 1939. С. 175; Котляр 1998. С. 84–89; и др.
200
Юшков 1939. С. 175.
201
Ord. imp. Р. 270–273; Hägermann 1975. S. 278–307.
202
«<…> imperiali diademate coronatum nobis et consortem et successorem imperii <…> constitui. Ceteros vero fratres eius,
Pippinum videlicet et Hludowicum, aequivocum nostrum <…> regiis insigniri nominibus, et loca inferius denominata constituere,
in quibus post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur» (Ord. imp., prooem. P. 271).
49
младших братьев. Главным из них было право и обязанность служить гарантом государ-
ственного порядка, то есть вмешиваться в дела братьев в случае ущемления ими интересов
церкви или уличения их в каком-либо ином явном тиранстве203. Кроме того, в руках стар-
шего брата-императора сосредотачивалась внешняя политика: без его согласия и одобрения
младшие не имели права ни давать ответов иноземным послам, ни вести внешних войн204.
Обратной стороной внешнеполитических прерогатив старшего оказывалась его обязанность
помогать младшим в случае нападения на них внешнего врага205.
Эти полномочия Лотаря подкреплялись тем, что его удел не только намного превосхо-
дил уделы братьев, составляя примерно две трети всей Франкской империи, но и обнимал
политически важнейшие области: коренную «Франкию» (Francia – область между Соммой
и Луарой) и Италию с Римом; Пипину доставалась Аквитания (сильно урезанная, сравни-
тельно с Аквитанским королевством самого Людовика Благочестивого по разделу 806 г.), а
Людовику – Бавария (с некоторыми приращениями, но в целом также составлявшая лишь
меньшую половину Баварско-Итальянского королевства Пипина по завещанию 806 г.)206. В
русле идеи сеньората лежали и установления, касавшиеся дальнейшей судьбы младших уде-
лов. В случае смерти кого-либо из младших братьев-королей и наличия у покойного несколь-
ких законных сыновей удел умершего отнюдь не подлежал разделу между сыновьями (как
полагалось по завещанию Карла Великого). «Народ» (populus) должен был выбрать в короли
только одного из сыновей, а император обязан был утвердить такой выбор, принять избран-
ного «вместо брата и сына и, возвысив его до отцовского звания, всеми средствами сохранять
это положение»207(снова налицо роль сениора как гаранта общегосударственного порядка).
Что до прочих сыновей покойного короля, то с ними следовало поступить «милосердно и по
любви» («pio amore»)208 – совершенно очевидное и принципиальное отступление от начал
corpus fratrum в отношении младших уделов, коль скоро они мыслились как окончательно,
раз и навсегда выделенные. Если же младший брат уходил из жизни, не оставив законных
сыновей, то «его владения должны вернуться к старшему брату»209. Характерная формула
«должны вернуться» (revertatur) со всей отчетливостью демонстрирует, что составителем
завещания удельные королевства младших братьев мыслились как данные, уступленные
сениором, который в этом смысле действительно оказывался юридически тождествен их
общему отцу, из чьих рук они в свое время и получили свои уделы. И снова мы видим уход от
обычая родового совладения, согласно которому выморочный удел следовало бы поделить
между всеми оставшимися братьями.
Рождение в 823 г. у императора Людовика от второго брака еще одного сына, Карла,
и возникшая в связи с этим необходимость выделения королевства для четвертого брата
перечеркнули династический план 817 г., приведя к затяжному конфликту Людовика со
старшими сыновьями. Попытки Лотаря, ставшего императором Лотарем I (840–855), после
смерти отца в 840 г. настаивать на принципах завещания 817 г. имели следствием его столк-
новение с братьями Людовиком и Карлом (Пипин, напомним, умер еще раньше, в 838 г.)
и, в конечном итоге, раздел Франкской империи по Верденскому договору в 843 г. Импе-
раторский титул остался за старшим, но и только: от выделенного владельческого поло-
203
Ibid. 10. P. 272.
204
Ibid. 7–8. P. 272.
205
Ibid. 6. P. 271.
206
Ibid. 1–2. P. 271.
207
Ibid. 14. Р. 272: «<…> in loco fratris et filii suscipiat et, honore paterno sublimato, hanc constitutionem <…> modis omnibus
conservat».
208
Ibid. 14. P. 272–273.
209
Ibid. 15. P. 273: «potestas illius ad seniorem fratrem revertatur».
50
жения Лотаря незаметно и следа210. Не будучи подкреплено никакими реальными государ-

ственно-политическими механизмами, императорское звание подверглось стремительной
девальвации: вспомним цитированное выше послание сына Лотаря I, императора Людовика
II, к византийскому императору Василию I, в котором Людовик (чьи владения, в отличие от
владений его отца, сузились уже до Северной Италии) вынужден был обосновывать свою
императорскую власть принципами братского совладения – явное противоречие, свидетель-
ствовавшее о неудаче сеньората, задуманного Людовиком Благочестивым.
Но неосуществленность этого плана не уменьшает значительности замысла сына и
преемника Карла Великого, направленного на реформу освященного веками династиче-
ского строя, на внесение в чисто династический механизм взаимоотношений между бра-
тьями-соправителями элементов государственно-политического подчинения.
На Руси момент учреждения сеньората также четко улавливается источниками – это
завещание Ярослава Мудрого, помещенное в «Повести временных лет» в статье 1054 г.:
«В лето 6562. Преставися великыи князь Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди
сыны своя, рек им: <…> Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату
вашему Изяславу Кыев, сего послушайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене
место. А Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И
тако раздели им грады, заповедав им не преступали предела братия, ни сгонити, рек Изя-
славу: Аще кто хощеть обидели брата своего, то ты помагаи, его же обидять»211. Выраже-
ния «сего послушайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место» и «аще кто
хощеть обидели брата своего, то ты помагаи, его же обидять», несмотря на свою лапидар-
ность, не оставляют сомнения в том, что автор процитированного текста характеризовал с
их помощью политико-династический строй, весьма напоминающий тот, который пытался
установить своим завещанием 817 г. Людовик Благочестивый. Положение Изяслава Яросла-
вина по отношению к братьям «во отца место» было подкреплено, как и в случае с импе-
раторским положением Лотаря I согласно «Устроению империи», исключительным поло-
жением его личного удела. По своим размерам, экономическому и военному потенциалу
удел Изяслава Киевского выглядит доминирующим. Бесспорно, ресурсы собственно Киев-
ской земли того времени, включавшей Погорину и Турово-Берестейскую область, в сово-
купности с Новгородом намного превосходили ресурсы, скажем, Святославова Чернигов-
ского удела, половину которого, к тому же, территориально составляла и хозяйственно, и
даже политически еще недостаточно освоенная к середине XI в. земля вятичей. Вместе с тем
некоторые моменты завещательного распоряжения Ярослава Владимировича выводят его
за пределы аналогии с «Устроением империи» Людовика, сближая, напротив, с более арха-
ическими династическими разделами у франков периода Меровингов. Таков необычный
«чересполосный» характер уделов трех старших Ярославичей: Киев и Новгород Изяслава
разделены Смоленском Вячеслава, Чернигов и Тмутаракань Святослава – степью, Переяс-
лавль и Ростов Всеволода – вятичскими землями Черниговского удела Святослава212. При-
чину тому мы усматриваем в так называемом «триумвирате» старших Ярославичей, то есть
своего рода коллективном сеньорате, сопровождавшем индивидуальный сеньорат Изяслава;
такой коллективный сеньорат есть основания считать одним из учреждений «ряда» Яро-
210
Böhmer 1. № 1103a.
211
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в Комиссионном списке «Новгородской
I летописи» младшего извода (НПЛ. С. 182), «Новгородской IV» и «Софийской I» летописях (ПСРЛ 4/1. Вып. 1. С. 117;
6/1. Стб. 181) и некоторых других читается: «<…> а Игорю Володимерь». Достоверность этого сообщения не подлежит
сомнению (см. подробнее в примеч. 5 к статье II).
212
См. примеч. 18 к статье II.
51
слава. Эти черты придают сеньорату Изяслава по завещанию 1054 г. смазанный, компро-
миссный характер, который стал предметом особого рассмотрения в другой работе213.
Если сеньорат по «ряду» Ярослава, как мы считаем, представлял собой закономер-
ную форму в эволюции княжеского родового совладения на Руси, то следовало бы ожи-
дать, что типологические параллели ему будут обнаруживаться не только у франков, но и в
других европейских династиях, построенных на corpus fratrum. Действительно, с большей
или меньшей отчетливостью сеньорат прослеживается, например, также в Древнечешском
и Древнепольском государствах, хотя встречающееся в науке сближение завещания Яро-
слава Мудрого 1054 г. с соответствующими распоряжениями чешского князя Бржетислава
I от 1055 г. и польского князя Болеслава III Кривоустого от 1138 г., к которому ранее присо-
единялись и мы214, вряд ли основательно. Ни первое, ни второе не имели в виду учредить
сеньорат, так как к тому времени он уже существовал и в Чехии, и в Польше. Суть завещаний
Бржетислава I и Болеслава III из источников до конца не ясна. Вероятно, и тот, и другой стре-
мились уже выйти за пределы обычного сеньората: чешский князь, похоже, имел в виду соб-
ственно единовластие, польский – создание территориально-политической структуры, кото-
рая напоминает хронологически близкий ей династический проект Владимира Мономаха и
Мстислава Великого215. Вместе с тем, хотя время появления сеньората в обеих западносла-
вянских странах трудноуловимо (в Древнечешском государстве он существовал по крайней
мере с 970-х гг., а в Древнепольском – вероятно, начиная с раздела между Казимировичами
в 1058 г.216) и несоотносимо с каким-либо известным по источникам учредительным актом,
сам факт преобразования обычного братского совладения в этих раннесредневековых дина-
стиях217 в сеньорат – налицо.
Таким образом, с точки зрения типологии corpus fratrum содержание «ряда» Ярослава,
как оно передано в «Повести временных лет», сомнений не вызывает, и это может служить
косвенным свидетельством достоверности летописного рассказа. Бесспорно, что «ряд» Яро-
слава в том виде, как он изложен в «Повести временных лет», является не протокольной
записью завещания киевского князя, а его сокращенным пересказом, который преломился
через призму политических представлений летописца рубежа XI–XII вв. и осложнен клиши-
рованными оборотами218. Но отсюда, как видим, вовсе не стоило бы заключать, будто «ряд»
является позднейшим вымыслом, который имел целью просто a posteriori, чуть ли не в пер-
вой четверти XII в.219, легитимировать положение вещей, стихийно сложившееся в 1060-е
гг.220
Черты огосударствления (или, если угодно, феодализации) междукняжеских отноше-
ний, приобретенные последними с появлением сеньората, начинают в некоторых случаях
смазывать нюансы в династической структуре, свойственные corpus fratrum. Следствием
династически ущербного, подчиненного положения князей-изгоев – полоцких Изяслави-
чей-Всеславичей и галицких Ростиславичей – было, что понятно, их принципиальное
исключение из киевского столонаследия (уникальный эпизод с вокняжением Всеслава Бря-
числавича в Киеве в 1068 г.221 не может, естественно, служить контраргументом, ибо оно
213
См. статью II.
214
Назаренко 2000а. С. 86.
215
О династическом проекте Владимира Мономаха и его сына Мстислава см.: Назаренко 2006а. С. 279–290, а также
статью IV.
216
Подробнее о сеньорате у ранних Пржемысловичей и Пястов см. в статье I.
217
См. о нем в примеч. 24.
218
Franklin 1982. Р. 6–15.
219
Poppe 1991. Sp. 306.
220
Франклин, Шепард 2000. С. 358.
221
ПСРЛ 1. Стб. 171; 2. Стб. 160–161.
52
совершилось в результате мятежа 222). Однако с провозглашением в Любече в 1097 г. отчинно-

сти как определяющего принципа династической преемственности из числа потенциальных
киевских князей исключался, например, также Давыд Игоревич с его потомством, потому
что Игорь Ярославич никогда не занимал киевского стола. Кроме того, владения как Рости-
славичей, так и Давыда были получены из рук киевского князя Всеволода; и те, и другие
находились под верховной властью киевского князя. В самом деле, когда Давыд извинялся
перед Васильком Ростиславичем, говоря: «Неволя ми было пристати в с[о]вет, ходяче в
руку»223, – он хитрил только отчасти – там, где пытался скрыть свою роль инициатора зло-
деяния. Убеждать же Василька в своей зависимости от Святополка, фактически не будучи
зависимым, было бы делом бессмысленным, так как теребовльский князь не хуже волын-
ского знал действительное состояние междукняжеских отношений. Все это должно было
весьма сближать в глазах современников династический (теперь уже, в конце XI в., поли-
тико-династический) статус удела Давыда со статусом уделов князей-изгоев.
А между тем этот статус был принципиально иным, в чем убеждают сделанные выше
типологические наблюдения над происхождением отчины Давыда. Уделы изгоев-Ростисла-
вичей действительно находились под рукой Святополка, ибо носили в принципе, генетиче-
ски, подчиненный характер, и их отчинность в этом отношении ничего не могла изменить.
Удел же Давыда таковым не был. Уступая Волынь Давыду, Всеволод не испомещал подруч-
ного князя в киевской волости, а восстанавливал status quo ante Волыни, каким он был при
Игоре Ярославиче, – и здесь признание Давыда отчичем Волыни принципиально меняло
ее положение: из киевской волости она возвращалась в состояние династически самостоя-
тельной отчины. По одной этой причине получение Давыдом Волыни никак нельзя рассмат-
ривать в качестве феодального пожалования; киевский князь действовал в данном случае
совсем по другим законам – по законам династического патримониального права. Ситуа-
ция сложилась так, что вскоре Давыд оказался смещен и Волынь снова вернулась под Киев,
но если бы Игоревич остался на владимирском столе, Волынь имела бы полную возмож-
ность стать самостоятельным княжеством, вроде Чернигова, уже при потомстве Давыда, а
не только в середине – третьей четверти XII в., при Изяславе Мстиславиче и его сыне Мсти-
славе. Почему для того, чтобы лишить Давыда Волыни, понадобился специальный княже-
ский съезд?224 Да именно потому, что для этого недостаточно было решения киевского сени-
ора; определить владельческую судьбу князя, входящего в corpus fratrum могло только само
corpus fratrum – собрание всей правящей (то есть за исключением князей-изгоев) братии.
Подчинение же Давыда Святополку происходило не из династического положения Волын-
ского князя (как в случае с Ростиславичами), а было чисто государственной природы, явля-
ясь следствием сеньората. Давыд «ходил в руку» Святополка (и Владимира Мономаха) в той
же мере, в какой и черниговские Святославичи, в отношении которых летописные формулы
тоже достаточно выразительны: так, решив идти в 1111 г. на половцев, Святополк и Влади-
222
Династически «подручный» князь на старшем столе – не просто абсолютный нонсенс с точки зрения родового
права, но и прямое оскорбление как Изяславу Киевскому, так и всем Яро славянам. Еще и по этой причине нам представ-
ляется невероятной остроумная гипотеза, согласно которой Святослав и Всеволод Ярославичи во время отсутствия Изя-
слава якобы признали Всеслава киевским князем ценой территориальных уступок со стороны последнего (Кучкин 1985.
С. 19–35).
223
ПСРЛ 1. Стб. 267. В «Ипатьевской летописи» (ПСРЛ 2. Стб. 241), так же как в «Радзивиловской» и «Московско-Ака-
демической», находим «с[о]вет их», «руку их», что невозможно понять иначе как указание на Святополка и Владимира
Мономаха, то есть на коллективный сеньорат киевского и переяславского князей, имевший место в период киевского кня-
жения Святополка (такое же употребление множественного числа «их» вместо двойственного «ею» находим и в «Поуче-
нии» Владимира Мономаха: «Ростиславича <…> и волость их» [ПСРЛ 1. Стб. 241]). По сути это добавление верно, но
текстологически афористический вариант «Лаврентьевской» представляется первичным; да и трудно себе представить,
как он мог бы возникнуть в результате сокращения варианта «Ипатьевского» типа. Очевидно, последний возник под пером
промономаховского редактора «Повести временных лет».
224
ПСРЛ 1. Стб. 273; 2. Стб. 248–249.
53
мир послали к Давыду Черниговскому, «веляча (выделено нами. – А. Н.) ему с собою»225.
Вот тут положение действительно было, насколько можно судить, тождественным: ведь и
Святославичи оказались исключены в Любече из числа претендентов на Киев, коль скоро
киевское княжение их отца не признавалось династически легитимным226.
Нелегко понять, почему идея сеньората, столь четко проявившаяся в 817 г., никак не
присутствует в аналогичном завещании Карла Великого 806 г. Уделы преемников Карла при-
мерно равны, и все установления капитулярия 806 г. подчеркнуто симметричны по отно-
шению ко всем трем братьям-сонаследникам. Во всяком случае такое резкое различие двух
однотипных документов, разделенных всего десятилетием, свидетельствует, что приобре-
тение политическим строем тех или иных по природе сингулятивных, неделимых харак-
теристик (например, качества «империи» и титула «императора») само по себе сеньората
вовсе не рождает. Несомненно, и при Карле Великом в политической элите Франкского
государства были люди, готовые отстаивать идею неделимости империи. И дело не в том,
что в начале правления Людовика Благочестивого произошел качественный скачок в госу-
дарственно-политическом сознании франков, а в том, что в окружении Людовика возобла-
дали именно сторонники сеньората, тогда как советники его отца, среди которых домини-
ровали династические традиционалисты, были оттеснены от двора (например, известный
Теодульф, епископ орлеанский, отставленный, что характерно, по причине заступничества
за обойденного в завещании 817 г. Бернхарда, племянника Людовика Благочестивого). И
хотя в целом государственное строительство при Людовике продолжало тенденции, зало-
женные Карлом227, все же удивительно, как совсем по-новому начинают трактоваться при-
вычные понятия.
Реформа церковной жизни, направленная на унификацию ее правовых основ в мас-
штабах всей державы, являлась одним из важнейших начинаний Карла Великого, но только
при Людовике Благочестивом был сделан шаг от правового единообразия (unitas regulae
Бенедикта Анианского, одного из ближайших советников Людовика в первый период его
правления228) к идее единства церкви (unitas ecclesiae) как государственному императиву, а
следовательно, и далее – к идее единства империи (junitas imperii)229. Нетрудно убедиться,
насколько важным для политической программы составителей «Устроения империи» был
переход от традиционного общего представления о короле как защитнике церкви к представ-
лению о том, что благополучие церкви невозможно в условиях «человеческих разделений»,
и потому задача охранения церкви требует государственного единства. Сам снем в Ахене,
на котором было оглашено завещание, собрался «для обсуждения дел пользы церковной и
всей нашей империи» («propter ecclesiasticas vel totius imperii nostri utilitates pertractandas»).
Отвечая тем, кто убеждал Людовика поделить государство между сыновьями «по обычаю
отцов наших» («more parentum nostrorum»), император возражал: «Ни мы, ни те, кто мыслит
здраво, никоим образом не думаем, что из-за любви и милости к сыновьям может быть в
силу человеческого разделения расчленено единство империи, соблюденной для нас Богом,
дабы по этой причине не возникло никакого расстройства в святой церкви и мы не допустили
никакой обиды Тому, властью Которого держится правда в любом королевстве»230. По всему
225
ПСРЛ 2. Стб. 265.
226
Назаренко 2006а. С. 282–283; см. также статью IV.
227
См. об этом: Semmler 1990. S. 125–146, а также другие статьи этого сборника, специально посвященного проблема-
тике правления Людовика Благочестивого.
228
Semmler 1983. Р. 1–49.
229
Semmler 1960. S. 37–56; Boshof 1981. S. 531–571.
230
«<…> nequaquam nobis пес his qui sanum sapiunt visum fiiit, ut amore filiorum aut gratia unitas imperii a Deo nobis
conservati divisione humana scinderetur, ne forte hac occasione scandalum in sancta ecclesia oriretur et offensam illius in cuius
potestate omnium iura regnorum consistunt incurreremus» (Ord. imp., prooem. P. 270–271).
54
тексту рассыпаны настойчивые указания на то, что династические нововведения предпри-

нимаются «ради пользы империи и <…> защиты всей церкви» («propter utilitatem imperii et
<…> totius ecclesiae tutamen»); что право старшего брата-императора вмешиваться в дела
младших братьев обусловлено защитой церкви, если кто-то из младших поведет себя как
«разделитель или притеснитель церкви или неимущих» («aut divisor aut obpressor ecclesiarum
vel pauperum»); что в случае бездетной смерти старшего брата-императора на его место
должен быть избран один из братьев «ради общего блага и спокойствия церкви и единства
империи» («propter omnium salutem et ecclesiae tranquillitatem et imperii unitatem»)231. (Людо-
вик явно опасался простого расчленения императорского удела между оставшимися бра-
тьями-королями и возврата к обычному паритетному соправлению.)
Эта отчетливо обозначивающаяся взаимосвязь между вызреванием нового госу-
дарственно-политического сознания, сопротивлявшегося территориальным разделам, коль
скоро они сопровождались взаимной независимостью уделов, и идеей некоего надгосудар-
ственного единства церкви требует к себе всяческого внимания. Тот факт, что такая взаи-
мосвязь и интегрирующая функция церкви обнаруживается даже в государстве франков, в
котором институционально единой церкви никогда не существовало (она состояла здесь из
ряда канонически независимых друг от друга архиепископств), говорит сам за себя. И было
бы, конечно, непозволительным упрощением сводить дело только к потенциальным неудоб-
ствам для церковных иерархов, проистекавшим от политических разделов, которые далеко
не всегда учитывали границы митрополичьих округов.
На Руси, в условиях существования единой митрополии, представление о том, что
единство церкви есть некая духовная санкция и даже требование единства государствен-
ного, должно было, как естественно думать, проявиться еще интенсивнее. Хотя в летописной
заметке о завещании Ярослава Мудрого 1054 г. подобная мысль непосредственного отра-
жения не нашла, она, совершенно очевидно, предполагается киевоцентричным сеньоратом
Изяслава Ярославина как главной характеристикой создаваемого нового государственнопо-
литического порядка, ролью киевского сениора как гаранта этого порядка. Для успешного
исполнения такой роли было весьма важным наличие в руках киевского князя-сениора столь
мощного политического и идеологического инструмента общерусского масштаба, как киев-
ская митрополия. В явном виде принципиальная связь между сеньоратом (то есть идеей
общерусской политической власти) и общерусской церковной организацией в лице митро-
полии дала о себе знать в момент кризиса сеньората на рубеже 60-70-х гг. XI в.
Возвращение Изяслава на киевский стол в 1069 г. отнюдь не сопровождалось восста-
новлением политической структуры, существовавшей до его бегства в Польшу в предыду-
щем году. Новгород и, может быть, Волынь не были возвращены Изяславу, а это означало
существенное перераспределение волостей в пользу Святослава и Всеволода. Тройственный
сеньорат старших Ярославичей, задуманный Ярославом с целью дополнительной стабили-
зации создававшейся им новой для Руси политической конструкции, после смерти младших
братьев, Игоря и Вячеслава, потерял свое оправдание, став не подпорой, а помехой сеньо-
рату киевского князя. В конечном итоге, в 1069 г., это привело к восстановлению властного
паритета между Ярославичами, то есть к упразднению сеньората. Именно в этот момент
предпринимается радикальная реформа церковной организации: наряду с Киевской митро-
полией открываются две новые – в Чернигове и Переяславле, стольных городах Святослава
и Всеволода232.
231
Ibid., prooem., 10, 18. P. 271–273.
232
О проблеме Черниговской и Переяславской митрополий, в том числе о датировке их одновременного учреждения
около 1069/70 г. см.: Назаренко 2007с. С. 85–101 или статью VI (здесь прочая немногочисленная литература вопроса).
55
Тем самым обнаруживается характерный ход мысли древнерусских политиков второй

половины XI в.: государственной самостоятельности должна соответствовать самостоятель-
ность церковная. Перед нами не что иное, как все та же идея органической взаимозависи-
мости, основополагающего изоморфизма между политическим суверенитетом и санкцио-
нирующей его единой церковью – только в негативно перевернутом виде: если отменяется
общегосударственная политическая власть, то нужно соответствующим образом разделить
и церковь.
В этом отношении поучительна также попытка владимиросуздальского князя Андрея
Юрьевича Боголюбского учредить отдельную митрополию во Владимире. Она была пред-
принята, когда стало ясно, что на киевском столе утвердился Ростислав Мстиславич (1159–
1167, с небольшим перерывом), старший двоюродный брат Андрея. Не получив согласия
Константинопольской патриархии, Андрей, тем не менее, не оставлял своих планов, продол-
жая покровительствовать кандидату во владимирские митрополиты Феодору (Феодорцу) и
даже выделив для него de facto из Ростовской епархии диоцез с центром во Владимире. Но
после смерти Ростислава Андрей, став генеалогически старейшим, выбил в начале 1169 г. из
Киева племянника Мстислава Изяславича, посадил там младшего брата Глеба и, что пока-
зательно, немедленно выдал на суд киевскому митрополиту Константину II несостоявше-
гося митрополита владимирского233. Как номинальному главе Руси отдельная Владимирская
митрополия Андрею Боголюбскому была уже не нужна, а требовалось, совершенно напро-
тив, единство Киевской митрополии. Это отразилось и в легенде на печати Константина II,
в которой появилось определение митрополит «всея Руси» («της πάσης 'Ρωσίας»)234.
Итак, сеньорат, являясь результатом роста государственного сознания политической
власти, представлял собой модель некоторого «огосударствления» традиционного братского
совладения, попытку так модифицировать архаическое corpus fratrum, чтобы оно включило
в свой династический строй элементы, в которых бы нашло отражение это государственное
сознание235. Включение в круг привычных семейно-родовых понятий государственных эле-
ментов не могло обойтись обычным правом и требовало применения уже собственно юри-
дических процедур.
У франков юридическим актом, с помощью которого императорский титул закреп-
лялся за одним из братьев (поначалу обязательно старшим), была десигнация, то есть некая
процедура, имевшая место еще при жизни отца и становившаяся как бы частью его поли-
тического завещания. Так, в 817 г. Людовик Благочестивый десигнировал в качестве своего
соправителя и преемника старшего сына Лотаря, будущего императора Лотаря I236; послед-
ний, в свою очередь, сделал то же со своим старшим сыном Людовиком II в 850 г.237 и т. д.
Надо отметить, что сама по себе десигнация вовсе не была способом выделить наследника из
числа братьев-конкурентов. Когда в 813 г. Карл Великий десигнировал Людовика Благоче-
стивого238, тот был его единственным оставшимся в живых сыном. Таким образом, в послед-
нем случае десигнация была чисто формальным юридическим актом, не имевшим особого
династического смысла, что выдает неорганический, заимствованный характер института
десигнации у франков. В Византийской империи, при отсутствии (до определенного вре-
233
Назаренко 2001с. С. 393–397 (здесь и литература вопроса).
234
Янин 1. № 51.
235
Главу о «ряде» Ярослава в своем «Княжом праве» А. Е. Пресняков проницательно закончил констатацией: «Рас-
сматривая содержание Ярославова ряда и положение его наследства в руках Ярославичей, нельзя не уловить определенной
политической тенденции к сохранению основ государственного единства в компромиссе с тенденцией семейного раздела»
(Пресняков 1993. С. 41).
236
Ann. г. Fr., а. 817. Р. 146.
237
Ann. Bert., а. 850. Р. 38.
238
Ann. г. Fr., а. 813. Р. 138; Theg. 6. Р. 591.
56
мени) ярко выраженных династий и неразвитости династического сознания, десигнация

соправителя и престолонаследника была делом обычным со времен императора Ираклия
(610–641). Будучи пересажена Карлом на франкскую почву в качестве формального заим-
ствования, она вскоре стала инструментом государственнодинастической политики и при-
обрела черты, отсутствовавшие в византийском оригинале (помазание папой – начиная с
Людовика II). Первоначально же десигнация состояла из предъявления императором своего
преемника собранию знати и так или иначе оформленного одобрения (аккламации) послед-
ней.
Сходным образом обстояло дело и на Руси. Оглашение завещания Ярослава Мудрого,
учреждавшего сеньорат, произошло, по летописи, еще при жизни киевского князя – оче-
видно, в связи с перераспределением волостей после смерти в 1052 г. Владимира Яросла-
вича. Летописец представляет завещание как предсмертное распоряжение присутствовав-
шим сыновьям, но это невозможно, поскольку из последующего мы узнаем, что в момент
кончины отца Святослав находился на Волыни, вне Киева был также и Изяслав239. Следова-
тельно, «ряд» Ярослава – это не просто завещание, а именно заблаговременно урегулирован-
ный порядок престолонаследия – десигнация Изяслава. Вне всякого сомнения, она сопро-
вождалась и крестоцелованием киевской знати, то есть своего рода аккламацией, коль скоро
последняя представляла собой юридически обязывающее действие.
Небезынтересно отметить один момент, касающийся не столько династического строя,
сколько в большей степени самой психологии раннесредневекового властвования, которая
приводила к идее сеньората. Как мы помним, Ярослав Владимирович был не первым, кого
посетила мысль, что ни реальный политический престиж молодого государства, ни его
идеальный статус не могли быть разделены между участниками традиционного братского
совладения, а могли быть только переданы, унаследованы от правителя к правителю. Уже
отец Ярослава, Владимир Святославич, имел на этот счет свои планы, причем такие, что
далеко выходили за пределы сеньората. В подобном случае роль формальной десигнации
должна была кардинально возрасти. Как конкретно была оформлена десигнация Бориса Вла-
димировича, мы не знаем, но что она состоялась, позволительно думать с достаточной опре-
деленностью, так как солидарная резкая реакция Святополка и Ярослава вряд ли могла быть
вызвана одними подозрениями. Вера в эффективность десигнации – церковно освящен-
ной юридической процедуры – была бы неудивительна со стороны Владимира вследствие
определенной византинизации, которой не могла не претерпеть его политическая идеология
после более чем двадцатилетнего брака с порфирородной дочерью императора Романа II.
Владимир ошибся, явно недооценив силу инерции привычных родовых представлений, но
эта ошибка демонстрирует, в какой мере осознание государственно-идеологических потреб-
ностей выдающимися политическими деятелями иногда опережает реальные возможности
общества.
И Владимир Киевский, и польский князь Болеслав I десигнировали своих младших
сыновей, тем сознательно идя на радикальную государственно-династическую реформу –
ломку прежней системы столонаследия по corpus fratrum. В этой связи нельзя не вспомнить
об аналогичных волевых десигнациях второй половины XII в. со стороны князей, власть
которых была особенно прочной, так что сознание этой прочности могло подвигнуть и на
неординарные шаги в отношении столонаследия. Мы имеем в виду десигнацию ростово-суз-
239
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. В Лаврентьевском списке «Повести временных лет» и близких ему указание
на место княжения Изяслава пропущено, тогда как в Ипатьевском и Хлебниковском читается: «Изяславу тогда в Турове
князящу». Это, разумеется, всего лишь домысел редактора протографа Ипатьевского и Хлебниковского, столкнувшегося
с пропуском в своем оригинале. В равной мере предположением позднейших летописцев являются и другие варианты
заполнения лакуны, согласно которым Изяслав помещается в Киеве (ПСРЛ 9. С. 87) или в Новгороде (ПСРЛ 7. С. 333);
исторически наиболее правдоподобным выглядит последнее.
57
дальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким своих младших сыновей Михалка и

Всеволода, а галицким князем Ярославом Владимировичем Осмомыслом – сына от налож-
ницы, злополучного Олега «Настасьича». И в том, и в другом случае десигнация состояла из
публичного волеизъявления князя и крестоцеловальной присяги знати. Киевская летопись
говорит задним числом под 1175 г. о «ростовцах, и суждальцах, и переяславцах», что они,
«крьстънаго целования забывше, целовавши к Юрью князю на меньших князех на детех,
на Михалце и на брате его (Всеволоде. – А. Н.), преступивше крьстъное целование, поса-
диша Андрея, а меньшая выгнаша»240. Равным образом и Ярослав в 1187 г. «молвяше мужем
своим <…> а се приказываю место свое Олгови сынови своему меншему, а Володимеру даю
Перемышль, и урядив ю и приводи Володимера ко хрьсту и мужи Галичкыя на семь»241.
Из последнего сообщения узнаем, что десигнационный «приказ» Ярослава Осмомысла под-
креплялся не только крестоцелованием галицких верхов, но и договором между обоими Яро-
славичами. Аналогия между десигнацией младшего Владимировича и младших Юрьевичей
усугубляется еще и тем, что Михалко и Всеволод происходили от второго брака Юрия Дол-
горукого и их матерью, как есть основания думать, была гречанка царской крови242. Однако
есть между планами Владимира Святого и его праправнука Юрия Долгорукого также и суще-
ственное различие. Мы не знаем доподлинно, когда именно состоялась десигнация Михалка
и Всеволода, но если это произошло в киевское княжение Юрия, в 1154–1157 гг., то наме-
рение Юрия оставить Ростово-Суздальскую землю младшим сыновьям могло объясняться
тем, что старшие должны были занять столы на юге Руси – в Киеве и вокруг него. Впрочем,
старший из Юрьевичей, Андрей, так не думал.
Ни одна из названных нетрадиционных десигнаций не дала желаемых результатов. Не
удалась и попытка закрепить киевский стол за родом старшего из Мономашичей, Мстислава,
путем десигнации Всеволода Мстиславича в киевское княжение Ярополка Владимировича,
в 1132 г.: она разбилась о сопротивление младших сыновей Мономаха – Юрия и Андрея,
имевших, по обычным представлениям, преимущественное, сравнительно с племянником,
право на Киев243. Неудачи радикальных реформ престолонаследия, предпринятых Владими-
ром Святославичем и Болеславом I, убеждают в том, что обращение в следующем поколе-
нии русских и польских князей к более умеренным формам манифестации государствен-
ного единства, к сеньорату, явилось, в сущности, вынужденным шагом. А сложносоставный,
комбинированный сеньорат по «ряду» Ярослава Мудрого, предусматривавший между киев-
ским сениором и двумя самыми младшими Ярославичами еще «амортизирующую» группу
из двух средних братьев, свидетельствует, что «ряд» был глубоко продуманным, выношен-
ным планом и что стабильность создававшейся династической конструкции весьма волно-
вала Ярослава Владимировича.
Итак, десигнация на Руси, как и в других раннесредневековых государствах, появля-
ется в пору преобразования традиционного порядка наследования власти – территориаль-
ных разделов, служивших крайним, наиболее зрелым выражением идеологии родовластия,
согласно которой власть принадлежала не отдельному князю, а княжескому роду в целом.
Это преобразование в своих самых радикальных проявлениях сводилось к попыткам сделать
240
241
Там же. Стб. 657.
242
Карамзин 1/2. Примечания. Стб. 161. Примеч. 405.
243
Замысел принадлежал еще Владимиру Мономаху. В 1132 г. «Ярополк приведе Всеволода Мстиславича из Новаго-
рода и да ему Переяславль по хрьстьному целованью, акоже ся бяше урядил с братом своим Мстиславом по отню повеле-
нью, акоже бяше има дал Переяславль с Мстиславом» (ПСРЛ 1. Стб. 301). О том, что это был элемент десигнации, прямо
говорит «Новгородская I летопись»: «Ходи Всеволод в Русь Переяславлю, повелением Яропълцем <…> И рече Гюрги и
Андреи: “Се Яропълкъ, брат наю, по смерти своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану своему”, – и выгониста и ис Пере-
яславля» (НПЛ. С. 22). См. подробнее: Назаренко 2006а. С. 279–290 или статью IV.
58
именно десигнацию единственным инструментом передачи власти. Но все такие попытки

оказались неудачны, и в результате на Руси, как и в Чехии и Польше, закрепился умерен-
ный вариант реформы corpus fratrum – сеньорат. При сеньорате роль десигнации была, оче-
видно, в разных случаях разной. В отличие от положения дел у франков, на Руси она могла,
видимо, совершенно отсутствовать в тех случаях, когда политическая ситуация не препят-
ствовала тому, чтобы старший, киевский, стол перешел к общепризнанному старейшему в
роде – например, Всеволоду Ярославичу после смерти в 1078 г. его старшего брата киев-
ского князя Изяслава. В более сложных случаях мы видим или вправе предполагать наличие
десигнации.
При всем типологическом сходстве системы престолонаследия во Франкском государ-
стве IX в. и на Руси XI–XII вв. необходимо иметь в виду и принципиальные отличия.
У франков обладание императорским титулом не было связано с владением какой-то
определенной (так сказать, «стольной») областью – хотя император Людовик I Благочести-
вый и планировал в 817 г. именно такое территориальное устройство; юридически необхо-
димым моментом имперской десигнации здесь быстро стала санкция папы. В результате
старшинство в роде, даже если оно было сопряжено с фактическим военно-политическим
превосходством, не могло служить гарантией наследования императорского титула, так как
в дело вмешивались политические интересы папства. Так, в 875 г., после смерти бездетного
императора Людовика II, папа Иоанн VIII, исходя исключительно из собственных соображе-
ний, вручил императорский венец не старшему из дядей покойного – восточнофранкскому
королю Людовику Немецкому, а младшему – западнофранкскому Карлу Лысому244.
Иначе обстояло дело на Руси. Здесь сеньорат был связан с обладанием богатым Киев-
ским княжеством, что уже само по себе было способно уберечь звание старейшего брата «во
отца место» от полного обесценения, как то произошло у франков. На Руси порядок насле-
дования сеньората не зависел от каких бы то ни было внешних сил и определялся только
внутридинастической ситуацией: иначе говоря, главными факторами являлись номинальное
старшинство и реальная политическая власть. Отсюда ясно, что при десигнации на Руси
решающее значение должен был играть междукняжеский договор, а не сакральная проце-
дура, как у франков (венчание папой). Такой договор мог, естественно, вносить поправки
в систему родового старейшинства (киевским князем не всегда становился генеалогически
старший), но он всегда, как должно думать, оговаривал это обстоятельство, которое, соб-
ственно, и было одной из причин самого договора. Abusus non tollit usum, как гласит римский
юридический принцип: злоупотребление законом не отменяет закона, а отклонения от пра-
вил не отменяют самих правил. Из факта договора вовсе не стоит заключать, что он непре-
менно заполнял некую правовую пустоту
Следовательно, было бы неверно противопоставлять директивную десигнацию в
Византии или у франков (то есть происходившую по воле правившего императора и под-
креплявшуюся юридической и сакральной процедурами) договорной десигнации на Руси.
Десигнация – это тот или иной способ заблаговременно организовать престолонаследие; ее
юридическое оформление в разных странах могло быть и было разным.
244
Ann. Bert., а. 875–876. Р. 126–127.
59
IV. Династический проект Владимира

Мономаха: попытка реформы киевского
столонаследия в 30-е годы XII века 245
Для раннего периода древнерусской истории (IX–XI вв.) характерно представление о

государственной территории и ее ресурсах как об общем владении княжеского семейства
в целом. Это представление не было чем-то особенным; оно обнаруживается и в других
европейских обществах на достаточно ранних стадиях развития246. В таких условиях изме-
нения внутридинастической конъюнктуры влекли за собой владельческие переделы, кото-
рые выражались, в частности, в перемещениях князей с одного стола на другой. Тем самым
подобные переделы и перемещения, когда князь и его потомство не были связаны с каким-то
конкретным столом, служили своебразным механизмом, скреплявшим политическое един-
ство Древнерусского государства. И в дальнейшем, в XII столетии, принадлежность местных
княжеских династий в отдельных древнерусских землях-княжениях (там, где такие самосто-
ятельные княжеские династии образовались) к одному, пусть и сильно разросшемуся, семей-
ству являлась существенным фактором, поддерживавшим представление о единстве Руси
как о некоей идеальной политической норме. Вопрос заключался только в том, какие полити-
ческие механизмы и институты могли обеспечить реализацию этой идеальной нормы. Коль
скоро, во-первых, обладание киевским столом до середины XII в. было сопряжено с номи-
нальным старейшинством в княжеском роде в целом, а во-вторых, в Киевской земле не суще-
ствовало собственной княжеской династии, то одним из таких политических механизмов
оставался порядок киевского столонаследия.
Согласно традиционному династически-родовому порядку, Киев наследовался генеа-
логически старейшим из князей. В эпоху, когда княжеское семейство было еще относительно
компактным, это практически означало наследование Киева старшим из братьев умершего
киевского князя, а в случае отсутствия братьев – старшим из сыновей. Такой способ пре-
столонаследия – очень древний и широко распространенный. Однако с течением времени
в связи с усложнением внутридинастической ситуации и в связи с тем, что политические
и военные возможности князей не всегда совпадали с их местом в родовой иерархии, этот
порядок теряет прозрачность, вследствие чего возникает необходимость в подкрепляющем
его договоре.
Кажется, впервые с более или менее отчетливыми следами такого договора мы сталки-
ваемся в источниках в правление киевского князя Всеволода Ярославича (1078–1093)247. Все-
245
* Исправленный и дополненный вариант работы: Назаренко 2006а. С. 279–290.
246
Об этом институте в раннесредневековых западноевропейских «варварских» королевствах, в частности, в королев-
стве (затем – «империи») франков, который получил в науке название «братского совладения» (<corpus fr at гит), см.:
Назаренко 2000а. С. 500–519, особенно литературу, указанную на с. 501–502, примеч. 4; а также статьи II, III.
247
Наблюдения В. А. Кучкина на основе «Слова о полку Игореве» и «Поучения» Владимира Мономаха, будто предше-
ственник Всеволода и его старший брат Изяслав Ярославин (1054–1078, с перерывами) собирался передать Киев своему
старшему сыну Святополку в обход брата Всеволода, который получил Киев якобы только после договора со Святополком
(Кучкин 1995а. С. 111–113), не представляются нам основательными. Исследователь выдвинул два аргумента: пребывание
Святополка в Киеве в момент похорон Изяслава (Сл. п. Иг. С. 258) и свидетельство «Поучения», что после битвы на Нежа-
тиной ниве, в которой погиб Изяслав, Мономах и, вероятно, Всеволод вернулись к Переяславлю и стали «в оброве» (ПСРЛ
1. Стб. 248). Однако даже если признать, что на похоронах Изяслава распоряжался действительно Святополк, успевший
прибыть из далекого Новгорода, а не сидевший в Вышгороде младший Ярополк (как о том говорится в «Повести времен-
ных лет»: ПСРЛ 1. Стб. 202; 2. Стб. 193), то отсюда еще очень далеко до вывода, будто существовал договор о наследовании
Киева Святополком. И уж совсем не видно оснований понимать упомянутое сообщение «Поучения» Владимира Мономаха
в том смысле, что Всеволод с сыном отправились к Переяславлю непременно «в первые дни (выделено нами. – А. Н.) после
битвы на Нежатиной ниве» (Кучкин 1995а. С. 112). В списке «путей» «Поучения» его автора интересовали именно и только
60
волод был последним из Ярославичей, поэтому генеалогически старейшим после него был
старший из сыновей его старшего брата Изяслава. Действительно, мы видим, как при Всево-
лоде Святополк Изяславич сидит в Новгороде, а в период между 1086 и 1088 гг. к его новго-
родским владениям присоединяется еще и Туров (Туровская волость простиралась тогда до
Берестья на западе)248. Такое неумеренное усиление Святополка объяснимо только догово-
ром об Изяславиче как преемнике Всеволода. Естественно думать, что договор был заключен
еще в киевское княжение Изяслава, отца Святополка, быть может, в 1078 г., когда Изяслав
согласился поддержать Всеволода против его племянников, пытавшихся захватить Черни-
гов – Олега Святославича и Бориса Вячеславича249. Однако около 1091 г. Всеволод отнял у
Святополка Новгород, что означало разрыв договора 250; в таком случае наследником Киева
становился старший из Всеволодовичей – Владимир Мономах. Непосредственные причины
этого шага киевского князя неизвестны, но само намерение силовым образом сузить круг
потенциальных киевских столонаследников показательно. Запомним его. В летописи эти
обстоятельства замолчаны, и Всеволод, напротив, представлен поборником традиционного
порядка столонаследия: летописец ставит ему в заслугу, что он занял Киев «по братьи своей,
с правдою, а не с насильем», исполняя завет своего отца – Ярослава Мудрого251.
походы, тогда как о событиях иного рода, происходивших в промежутке между «путями», редко что-либо говорится. О
сражении на Нежатиной ниве 3 октября сказано непосредственно после известия о поражении Всеволода от приведенных
его племянниками Олегом и Борисом половцев на Сожице 25 августа – между тем, на это время приходится отъезд Все-
волода из Переяславля в Киев к старшему брату в поисках помощи. Коль скоро между «<…> и пакы и-Смолиньска же
пришед и пройдох <…> до Переяславля» (сразу после Сожицы) и «той пакы ходихом <…> биться Чернигову» (Нежатина
нива) прошло больше месяца, то почему между последним и «<…> и пакы идохом Переяславлю» не могло совершиться
вокняжение Всеволода в Киеве, – тем более, что о нем прямо сообщает «Повесть временных лет»? «Стахом в оброве»
у Переяславля естественно соотнести с тем «стоянием» Всеволода «у Переяславля», которое «Повесть» относит уже к
следующему, 1079, году и связывает с новым появлением у границ Руси половцев, на этот раз наведенных младшим братом
Олега Святославича Романом (ПСРЛ 1. Стб. 204; 2. Стб. 195); таким образом, «стояние в оброве» имеет причину, вовсе не
связанную с тем, что Переяславль будто бы и после гибели Изяслава продолжал некоторое время оставаться резиденцией
Всеволода, как считает В. А. Кучкин. Договор, обусловливавший киевское преемство Всеволода, возможно, действительно
существовал, но заключен он был, конечно, не со Святополком, а с самим Изяславом, и содержанием договора, как о том
говорится ниже, было не вокняжение Всеволода в Киеве, а судьба столицы Руси после смерти Всеволода.
248
Назаренко 2001а. С. 548–552. Святополк «иде <…> к Турову жити», то есть избрал своей резиденцией Туров вме-
сто прежнего Новгорода в 1088 г., но получить Туров он мог еще в конце 1086/7 г., после смерти своего младшего брата
Ярополка Изяславича (ПСРЛ 1. Стб. 206–207).
249
ПСРЛ 1. Стб. 200–201; 2. Стб. 191–192.
250
Мы опираемся в данном случае на гипотезу о соединении в 1088–1091 гг. власти над Новгородом и Туровом в руках
Святополка, которая обоснована нами в другой работе: Назаренко 2001а. С. 554–556. Нам осталось непонятным возраже-
ние В. А. Кучкина, будто «захват» Святополком Турова, который был киевской волостью, должен был повести к разрыву со
Всеволодом Киевским и утрате туровским князем статуса киевского столонаследника; «обладание Святополком Туровом
могло иметь место только по соглашению с киевским князем» (Кучкин 2003b. С. 78–79. Примеч. 66). Но мы говорим вовсе
не о «захвате» Турова Святополком, а именно о передаче ему Турова Всеволодом как киевскому столонаследнику. О том же
косвенно свидетельствует и не вполне понятное выражение из «Списка новгородских князей»: «А Святополк седе на столе
(в Новгороде. – А. Н.), сын Изяславль, иде Кыеву» (НПЛ. С. 161, 470). В Киев Святополку имело смысл ехать как союзнику,
а не как врагу киевского князя. Недавно Т. В. Круглова обратила внимание на известие «Ермолинской летописи» (конец
XV в.) и ряда родственных ей, которое в этих сводах следует непосредственно за сообщением о переезде Святополка в
Туров: «<…> а в Новеграде седе Давид Святославич» (ПСРЛ 23. С. 25; 15. Стб. 176). Принимая его, исследовательница
упраздняет хронологические противоречия между «Списком новгородских князей» и летописными сведениями о переме-
нах на новгородском столе (из необходимости устранения этих противоречий исходили и мы в нашей гипотезе), но ценой
допущения порчи «Списка»: на самом деле Давыд Святославич сидел в Новгороде якобы дважды, тогда как упоминание о
первом княжении оказалось в «Списке» опущено (Круглова 2007. С. 15–20). С точки зрения общетекстологической, такое
решение представляется менее экономичным, чем предложенное нами и не требующее конъектур или допущений о порче
существующих текстов, и уже поэтому менее вероятным. Довод Т. А. Кругловой, что Мстислав Владимирович не мог
занять новгородского стола раньше Давыда Святославича, так как Давыд «на династической лестнице находился на сту-
пень выше» (там же. С. 18), исходит
251
из несколько догматизированного представления о так называемом «лествичном восхождении» князей на столы
исключительно по генеалогическому старшинству. Опровергать его было бы излишним; достаточно напомнить, что гене-
алогическая дистанция между Давыдом и Мстиславом не помешала последнему сесть в Новгороде в начале 1090-х гг.
Да, в начале 1096 г. «пошед Давыд узворотися и седе у Смоленьске опять» (ПСРЛ 2. Стб. 219–220), но из этих слов сле-
дует только, что до Новгорода он сидел в Смоленске, а вовсе не то, что он дважды («опять») переходил из Новгорода в
61
Если Всеволод действительно намеревался передать Киев своему старшему сыну Вла-
димиру Мономаху, то еще более загадочным делается поведение последнего после смерти
отца в 1093 г., которое и без того всегда ставило в тупик историков. Почему Мономах, рас-
полагая подавляющим перевесом сил над Святополком и находясь в момент кончины Все-
волода в Киеве, тем не менее добровольно уступает столицу Руси Святополку, да к тому
же еще, как выясняется, в нарушение отцовского завещания? Мы видим тому только одно
реальное объяснение, которое, собственно, дается и в летописи: ярко выраженный легити-
мизм Владимира Всеволодовича 252. Тот самый легитимизм, который еще раз проявился чуть
позднее, в 1094 г., когда Мономах уступил Чернигов своему двоюродному брату Олегу Свя-
тославичу, потому что Олег был более старшим отчичем Чернигова, чем Мономах (Свято-
слав Ярославич занимал черниговский стол прежде Всеволода Ярославича)253. Еще более
значимым следствием легитимизма Мономаха стал общерусский междукняжеский договор,
заключенный в октябре 1097 г. в Любече.
О Любечском съезде историки размышляли много, и все же до сих пор два централь-
ных момента, с ним связанных, на наш взгляд, остались недостаточно проясненными, а
именно: политический смысл любечских соглашений и роль в них Владимира Мономаха.
В «Повести временных лет» любечская программа изложена как лапидарная прокла-
мация принципа отчинности. Вот этот хорошо известный историкам текст: «Къжьдо да дер-
жит отьчину свою: Святопълк – Кыев Изяславль, Володимер – Вьсеволоже, Давыд и Ольг и
Ярослав – Святославле, а имъже раздаял Вьсеволод городы: Давыду – Володимерь, Рости-
славичема Перемышль – Володареви, Теребовль – Василькови»254. Общерусский съезд был
вызван необходимостью решить трудный вопрос об инкорпорации Святославичей в поли-
тическую систему Руси после силового возвращения в Чернигов в 1094 г. Олега и Ярослава
Святославичей, а также после смуты, начавшейся вследствие отказа Олега участвовать в
общерусской борьбе против половцев. Суть дела, разумеется, заключалась не в альтерна-
тиве, отдавать или не отдавать Чернигов Олегу либо Святославичам в целом (Мономах уже
сделал это), а в том, чтобы определить общие контуры политико-династического порядка на
Руси после завершения эпохи Ярославичей, порядка, который создал бы основу для единства
внутри княжеского семейства и совместных внешнеполитических действий – прежде всего
против половцев: «Да ныне отъселе имемъся в едино сьрдьце и блюдем Русьскые земле» 255.
А это означало не просто определить владения каждого из князей (хотя именно на этой внеш-
Смоленск и, значит, получил Новгород впервые еще при Всеволоде Ярославиче, как считает исследовательница (Круглова
2007. С. 17). Предложенное ею объяснение, каким образом указание на первое княжение Давыда в «Списке новгородских
князей» оказалось опущено, также не убеждает. Известие о втором княжении Давыда составителю «Списка», в котором Т.
В. Круглова видит «летописца княжеского дома потомков Мстислава Великого», потребовалось будто бы «для разделения
первого и второго княжений Мстислава»; поскольку у известия о первом княжении Давыда такой специфической функции
не было, то летописец его просто вычеркнул (там же. С 19). Следуя такой логике, летописцу следовало бы опустить и дру-
гие сведения «Списка», не касающиеся Мстислава и его потомков. Все эти затруднения суть следствия одного – признания
безусловной достоверности упомянутого сообщения «Ермолинской летописи» о вокняжении в Новгороде Давыда после
Святополка. Но как раз оно-то отнюдь не обязательно. Понять, как мог подобный текст возникнуть под пером позднейшего
редактора, значительно легче, чем объяснить, почему образовалась мнимая лакуна в «Списке новгородских князей». В
сильно сокращенном тексте «Ермолинской летописи» выпущен пространный рассказ «Повести временных лет» об усобице
1095–1096 гг., вследствие чего сообщение под 6603 г. о переходе Давыда в Смоленск из Новгорода оказалось в опасной
визуальной близости от сообщения под 6596 г. об уходе Святополка в Туров. Поздний летописец понял последнее, подобно
большинству современных историков, как свидетельство об освобождении новгородского стола, который он и «отдал»
Давыду, потому что именно Давыд чуть ниже упоминается в качестве новгородского князя.6 ПСРЛ 1. Стб. 216; 2. Стб. 207.
252
«Володимер же нача размышляли, река: аще сяду на столе отьца своего, то имам рать с Святопълкъм възяти, яко тъ
есть стол преже отьца его был (разрядка наша. – А. Н.). И тако размыслив, посла по Святопълка Турову» (ПСРЛ 1. Стб.
217; 2. Стб. 208).
253
ПСРЛ 1. Стб. 226; 2. Стб. 216–217.
254
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
255
ПСРЛ 1. Стб. 255; 2. Стб. 231.
62
ней стороне дела по понятной причине сосредоточился летописец), а прежде всего устано-
вить их положение в династической иерархии, иными словами – положение по отношению
к киевскому столу и к возможности в свое время претендовать на него, то есть установить
их место в системе киевского столонаследия. Следовательно, главным итогом Любеча было
вовсе не провозглашение отчинности, к которой ведь еще до съезда, во время вооружен-
ного конфликта 1096–1097 гг., апеллируют как к признанному династическому принципу обе
противоборствующие стороны: и Олег Святославич (в отношении Мурома)256, и Мстислав
Владимирович (в отношении Ростова и Суздаля)257. Не было главным и распространение
принципа отчинности на Киев: ведь из отчинности киевского стола исходил Мономах еще в
1093 г. Так что же было главным? Учитывая характер последовавших за Любечем событий,
центральной проблемой на съезде приходится признать определение статуса Святославичей
применительно к традиционному порядку наследования киевского стола согласно генеало-
гическому старшинству и отчинности.
В самом деле, из дальнейшего видно, что любечские решения хотя и возвращали Свя-
тославичам Чернигов, но при этом исключали их из череды киевского столонаследия – и ясно
почему. Потому что княжение Святослава Ярославина в Киеве в 1073–1076 гг. (связанное
с изгнанием легитимного киевского князя Изяслава, старейшего на тот момент среди Яро-
славичей, и вызвавшее столь резкое осуждение в Киево-Печерском монастыре258) в рамках
традиционного порядка являлось узурпацией, иными словами – Киев de iure не был для Свя-
тославичей отчиной. В этом отношении политический статус черниговских Святославичей
между 1097 и 1139 гг. (когда Киев оказался силой захвачен Всеволодом Ольговичем, а любеч-
ский порядок – разрушен) был близок к статусу так называемых князей-изгоев – полоцких
Изяславичей, Ростиславичей, сидевших на юге Волыни, и в сущности тождествен статусу
младшего двоюродного брата Святославичей – Давыда Игоревича. Последний так описал
свое политически зависимое положение, оправдываясь перед Ростиславичами: «Неволя ми
бы л о пристати в совет их, ходящу в руку»259. И по отношению к Святославичам в это время
в летописи встречаем аналогичные выражения: Святополк и Владимир, собираясь в поход
на половцев, «посласта к Давыдови Святославичу, веляща ему с собою»260 (после снема в
Долобске в 1111 г.)261.
Итак, любечский договор скреплял отказ Святославичей от претензий на Киев. Но не
даром. Обратим внимание на любопытную деталь: в 1134 г (уже после краха династической
реформы Мономаха, о которой нам еще предстоит говорить), Ольговичи требуют у киев-
ского князя Ярополка Владимировича (1132–1139) «что ны отьць держал при вашем отьци,
256
Олег говорит засевшему в Муроме Изяславу, сыну Владимира Мономаха: «Иди в волость отьца своего Ростову, а то
есть волость отьца моего, да хочю, ту седя, поряд сътворити с отьцем твоим» (ПСРЛ Г Стб. 236–237; 2. Стб. 226–227).
257
После захвата этих городов Олегом, Мстислав убеждает его: «Иди из Суждаля Мурому, а в чюжеи волости не
седи» (ПСРЛ 1. Стб. 237; 2. Стб. 227). Отсылая Олега именно в Муром, а не в Смоленск, куда тот должен был отправиться
по договору со Святополком и Владимиром Мономахом, Мстислав тем самым взывает к отчинному сознанию.
258
Печерский летописец поместил в статье 1073 г. пространную филиппику против Святослава: «А Святослав седе
Кыеве, прогънав брата своего, преступив заповедь отьню, паче же Божию» и т. д. (ПСРЛ 1. Стб. 183; 2. Стб. 173). Препо-
добный Феодосий Печерский, тогдашний игумен монастыря, запретил даже поминать Святослава во время богослужения
(Жит. Феод. Печ. С. 424).
259
ПСРЛ 1. Стб. 267; 2. Стб. 241. Под «их» следует, по нашему мнению, подразумевать Святополка и Владимира Моно-
маха; ср. такое же употребление множественного числа «их» вместо двойственного «ею» в «Поучении» Владимира Моно-
маха: «Ростиславича <…> и волость их» (ПСРЛ 1. Стб. 241).
260
ПСРЛ 2. Стб. 265. См. подробнее в статье III.
261
Тот факт, что в Любече должен был обсуждаться династический статус Святославичей, естественно, не остался не
замеченным историками, но оценивался иначе. Так, М. Димник полагает, что дело свелось к утрате Олегом старейшинства
среди Святославичей и перемещению Святославичей в целом на лестнице династического старшинства со второго места
(после Изяславича Святополка) на третье (после Всеволодовича Владимира) (Дгмтк 1997. С. 14–20).
63
того же и мы хочем»262. Чего же именно? Какие Мономаховы волости «держал» Олег Свя-
тославич, которых затем оказались лишены Ольговичи? Судя по всему, прав А. К. Зайцев,
полагая, что речь идет о Курске263. В связи с чем Владимир Мономах мог уступить Курск
Олегу? Очевидно, перед нами своего рода «отступное» за сохранение Святославичами, и в
первую очередь воинственным Олегом, верности любечским договоренностям. В дальней-
шем, как увидим, Курск еще раз сыграет роль разменной монеты в политических счетах
Мономашичей и Ольговичей.
Таким образом, ярко выраженный легитимистский пафос любечских решений под-
тверждает то, о чем можно было бы и так догадываться: что именно Мономах являлся глав-
ным «мотором» любечского «механизма», а не обделенные в результате Святославичи и,
уж конечно, не слабый Святополк. Еще одним тому подтверждением могут служить наблю-
дения над хронологией создания комплекса текстов, известных под названием «Поучения»
Владимира Мономаха, о чем скажем ниже. Думаем, не только после 1093 г., но и после
Любеча уместно, как то делают некоторые исследователи, говорить о своего рода соправ-
лении Святополка и Мономаха в духе того соправления, какое существовало ранее между
старшими Ярославичами. Во всяком случае уже в Любече Мономах был обозначен в каче-
стве преемника киевского стола, и его вокняжение в Киеве после смерти Святополка в 1113
г., судя по тому, что мы об этом знаем, произошло совершенно беспрепятственно264.
Вместе с тем, есть основания думать, что это вокняжение сопровождалось договором
со Святополком (как вокняжение Всеволода Ярославича в 1078 г. – договором с Изяславом).
Договор подкреплял наследование Киева согласно любечским принципам, то есть согласно
генеалогическому старшинству среди отчичей Киева. После Мономаха таким генеалогиче-
ски старейшим был старший из оставшихся в живых Святополчичей – волынский князь
Ярослав. Действительно, за год до смерти Святополка Ярослав женится на внучке Моно-
маха, дочери сидящего в Новгороде Мстислава Владимировича265. Что этот брак скреплял
договор о киевском столонаследии Ярослава Святополчича, видно по реакции последнего
на изменившиеся намерения Мономаха: брак был немедленно расторгнут Ярославом266, как
только Мономах в 1117 г. перевел Мстислава в Белгород под Киев, недвусмысленно обо-
значив его в качестве наследника киевского стола (это видно в том числе и по тому, что в
Новгороде был посажен Мстиславич Всеволод)267. О политически вынужденном характере
матримониального союза между Святополчичем и Метиславной свидетельствует еще одна
деталь: этот союз был браком между правнуками Ярослава Мудрого, то есть, являясь браком
между кровными родственниками шестой степени родства, относился к числу безусловно
запрещенных церковью268.
Итак, легитимист Владимир Всеволодович Мономах садится наконец в 1113 г. на киев-
ском столе. В его руках половина Руси – вне его непосредственной власти только Волынь
(видимо, с Туровом) Ярослава Святополчича, Черниговская земля Святославичей, Полоцк
Изяславичей и владения Ростиславичей, будущая Галицкая земля. Во всех остальных важ-
нейших центрах Руси сидят Мономашичи: Мстислав – в Новгороде, Ярополк (со Святосла-
вом?) – в родовом Переяславле, Вячеслав – в Смоленске, Юрий Долгорукий – в Ростове. И
все же власть Мономаха не идет в сравнение с властью его отца Всеволода в начале 1090-х
262
263
Зайцев 1975. С. 92.
264
ПСРЛ 2. Стб. 275–276.
265
266
ПСРЛ 7. С. 24; 15. Стб. 192.
267
ПСРЛ 1. Стб. 291; 2. Стб. 284–285; НПЛ. С. 20.
268
О близкородственных браках в древнерусском княжеском семействе см.: Назаренко 2001а. С. 559–584; а также
статью VII.
64
гг., когда последнему противостоял, в сущности, один Святополк Изяславич. И тем не менее
Мономах в точности повторяет описанные выше действия Всеволода: в 1117 г. он разрывает
договор о киевском столонаследии с Ярославом Святополчичем. Совершенно очевидно, что
внезапный перевод Мстислава из Новгорода, где тот сидел двадцать лет, в Белгород под
Киевом был предпринят с одной целью – облегчить Мстиславу доступ к киевскому столу
после смерти отца. Именно так вполне справедливо понял дело, как мы видели, немедленно
взбунтовавшийся и вскоре (в 1123 г.) погибший Ярослав Святополчич. Как понять действия
Мономаха? Почему в 1093 г. он, вопреки воле отца, предпочел путь династического легити-
мизма, а в 1117 г., наоборот, следуя по стопам своего отца, сам пошел против любечского
порядка, с таким трудом выстроенного им самим? Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо
попытаться глубже вникнуть в замысел Мономаха в 1117 г., а он, похоже, был отнюдь не
вполне понятен даже его современникам.
Некоторые скрытые до поры стороны плана Владимира Всеволодовича прояснились
только после того, как вступила в действие вторая его часть. По смерти киевского князя
Мстислава Владимировича (1125–1132) киевский стол, вполне в рамках династического
легитимизма, перешел к его следующему по старшинству брату Ярополку. И тут произошло
неожиданное для многих. Первым шагом Ярополка Владимировича в качестве киевского
князя стала акция, копировавшая акцию Мономаха в 1117 г.: новгородский князь Всеволод
Мстиславич был переведен ближе к Киеву, в Переяславль, причем сделано это было в силу
договора, заключенного между Мстиславом и Ярополком еще при жизни их отца и по насто-
янию последнего269. Итак, Мономах хотел не просто передать Киев своему старшему сыну
в обход генеалогически старейшего племянника, а сверх того еще и оставить столицу Руси
в руках старшего Мстиславича в обход своих младших сыновей от второго брака – Юрия
Долгорукого и Андрея270. Подобно Ярославу Святополчичу в 1117 г., именно так поняли дело
Юрий и Андрей Владимировичи в 1132 г.: «И рече Гюрги и Андреи: се Яропълк, брат наю
(наш. – А. Н), по смерти своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану (племяннику. – А. Н.)
своему; и вышниста и (его. – А. Н.) ис Переяславля»271.
Однако даже и теперь нельзя было сказать, что суть династической реформы, задуман-
ной Владимиром Мономахом, прояснилась вполне. Чего добивался Мономах? Радикальной
ломки традиционного порядка престолонаследия путем замены сеньората примогенитурой,
то есть наследованием от отца к старшему сыну, минуя дядей последнего? Или имелось в
виду другое: буквальное следование любечским соглашениям грозило со временем приве-
сти к хаосу в результате неумеренного возрастания числа отчичей Киева. И Мономах, несо-
мненно, предвидя это, стремился не обрушить им же созданный любечский строй, а спасти
его ценой исключения из киевского столонаследия не только Святополчичей, но и младших
членов собственного семейства?
Династическая цепочка Владимир Мономах – Мстислав Владимирович – Всеволод
Мстиславич дает известные основания предполагать первую из названных возможностей.
Ярополк Владимирович мог быть включен в эту цепочку в качестве промежуточного звена
для большей верности реформы, угрозы которой с его стороны в принципе не было никакой
вследствие его бездетности (к 1117 г. Ярополку было уже около тридцати пяти лет, и это
обстоятельство, надо думать, выяснилось с достаточной определенностью). В то же время
Вячеслав, следующий по старшинству после Ярополка среди Владимировичей, имевший по
269
ПСРЛ 1. Стб. 294–295; 2. Стб. 301.
270
О происхождении Юрия, Романа (к 1132 г. уже умершего) и Андрея Владимировичей от второго брака Владимира
Мономаха см.: Назаренко 1993а. С. 65–70; он же 2001а. С. 585–608; Кучкин 1999. С. 50–82.
271
НПЛ. С. 22.
65
меньшей мере одного сына272, похоже, исключался из числа киевских столонаследников по

плану Мономаха.
И все же более вероятной нам представляется вторая возможность – что Владимир
Мономах хотел модифицировать любечский порядок, не разрушая его в корне. В самом деле,
в 1132 г., когда Юрий Долгорукий согнал с переяславского стола Всеволода, только что поса-
женного там Ярополком, последний вывел Юрия из Переяславля «хрестьнаго ради целова-
нья» и посадил там следующего по старшинству Мстиславича – Изяслава273. Ясно, что речь
идет о том же «хрестьном целованье», которое упоминается несколькими строками выше
и скрепляло договор между Мстиславом и Ярополком о передаче Переяславля Всеволоду
Следовательно, заменяя на переяславском столе Всеволода на Изяслава, Ярополк пытался
остаться в рамках договора с покойным старшим братом, и преемником Всеволода в Пере-
яславле (а значит, и в Киеве) мыслился не его сын Владимир, а брат Изяслав Мстиславич.
Возмущение «братьи» вынудило Ярополка отказаться от плана Мономаха: Изяслав был
выведен из Переяславля «с нужею»274. Но нельзя не отметить одной характерной черты этого
плана: он так же, как и любечский компромисс 1097 г., сопровождался особым договором с
Ольговичами, причем снова о Курске.
Курск вернулся под Переяславль либо в 1115 г., когда умер Олег Святославич (со
смертью которого исчезал смысл «отступного», коль скоро оно предназначалось именно
Олегу)275, либо в 1127 г. как плата за нейтралитет киевского князя Мстислава Владимиро-
вича в конфликте черниговских князей Всеволода Ольговича и его дяди Ярослава Святосла-
вича276. Но с какой стати Ольговичи стали настаивать, как мы помним, на возвращении Кур-
ска в 1134 г.? Причем не сразу по вокняжении в Киеве Ярополка, в 1132 г., а только после
появления в Переяславле Юрия Долгорукого277, когда обозначился крах плана Мономаха
и Мстислава организовать династическую преемственность киевского стола внутри семей-
ства Мстиславичей? Ольговичи требовали Курска и получили его278, откуда вывод: именно
возврат Курска был им обещан за лояльность при осуществлении династической реформы
Мономаха-Мстислава, и теперь, когда реформа рухнула, но не по вине Ольговичей, те тре-
бовали плату за свою верность договору Когда же был заключен этот договор? Явно в 1132 г.
или чуть ранее, когда перевод Всеволода Мстиславича в Переяславль встал на повестку дня.
Итак, в 1132 г. Всеволод получил Переяславль, став наследником киевского стола, по
договору Мстислава и Ярополка Владимировичей, организованному еще их отцом Влади-
миром Мономахом, договору, к которому около 1132 г. присоединились и Ольговичи. При-
272
Михаил Вячеславич умер при жизни отца, в 1129 г. (ПСРЛ 2. Стб. 293; 6638 г. в «Ипатьевской летописи» – уль-
трамартовский: Бережков 1963. С. 134), уже взрослым человеком, если Роман, «Вячеславль внук», получивший в 1164 г.
Василев (ПСРЛ 2. Стб. 525; Бережков 1963. С. 176), был именно его сыном.
273
ПСРЛ 1. Стб. 301–302; 2. Стб. 295.
274
275
ПСРЛ 2. Стб. 282. В пользу такого предположения говорит сама формулировка требования Ольговичей в 1134 г.:
«что ны отьць держал» (именно «отец», Олег Святославич, а не Святославичи в целом).
276
Так считают большинство исследователей: Грушевсъкий 2. С. 132. Прим. 2; Пресняков 1993. С. 68. Примеч. 155;
Зайцев 1975. С. 90–91. В обоснование этой датировки можно сослаться на сам ход событий, как они описаны в «Лаврен-
тьевской летописи»: пришедшие на помощь Всеволоду Ольговичу половцы послали к нему послов, но этих послов «не
пропустиша опять, Ярополчи бо бяхуть посадници по всей Семи, и Мстиславича Изяслава посадил Курьске» (ПСРЛ 1.
Стб. 296–297; соответствующее место в списках группы Ипатьевского испорчено). Коль скоро послы беспрепятственно
прошли в Чернигов, но не смогли вернуться обратно, то напрашивается вывод, что княживший в Переяславле Ярополк
посадил своих посадников в Посемье только в ходе начавшегося конфликта. В таком случае слова Ольговичей «что ны
отьць держал» приходится понимать так, что после смерти Олега его владения перешли не к его сыновьям, а к его млад-
шему брату Ярославу.
277
В 1134 г. (статья 6643 г. в «Ипатьевской летописи» – ультрамартовская: Бережков 1963. С. 135–136) «Юрьи испроси
у брата своего Ярополка Переяславль <…> и про то заратишася Олговичи» (ПСРЛ 2. Стб. 295).
278
В 1137 г. там сидит Глеб Ольгович (НПЛ. С. 25).
66
влечение последних становится тем более понятным, что, как показал дальнейший ход собы-
тий, проект династической реформы, задуманной Мономахом и Мстиславом, которую начал
было осуществлять Ярополк, не был согласован с младшими Мономашичами – Юрием Суз-
дальским и Андреем Волынским! (Положение слабого и безынициативного Вячеслава в пла-
нах Мономаха остается неясным; возможно, ему была обещана какая-то территориальная
компенсация.) С Ольговичами договорились, а младших Владимировичей хотели поставить
перед свершившимся фактом. Когда же очень скоро стало ясно, что реформа столкнулась
с упорным противодействием последних, и Ярополк предпочел помириться с младшими
братьями, киевский князь решил, что в такой ситуации отдавать Курск ни за что не имеет
смысла. В результате – возмущение Ольговичей и союз с ними не младших Владимировичей
(чего опасались), а старших Мстиславичей – Всеволода и Изяслава, ради которых и задумы-
валась реформа!
Если наши рассуждения справедливы и династические преобразования, запланирован-
ные и скрепленные в 1117 г. договором между старшими сыновьями Мономаха Мстиславом
и Ярополком, были действительно направлены не на отмену, а на модификацию, усовершен-
ствование любечского порядка, то понятно, что соглашения, достигнутые в Любече в 1097 г.,
и договор 1117 г. представляли собой звенья единой, последовательной политической про-
граммы, вдохновителем и организатором которой был Владимир Всеволодвич Мономах. В
этой связи поучительным кажется совпадение хронологических вех в осуществлении этой
программы с хронологическими этапами создания Владимиром Мономахом своего «Поуче-
ния». Ведь «Поучение» было написано по меньшей мере в два приема. Начато оно было,
согласно внутренней датировке в его первых строках, в дороге, «на Волзе», когда Мономах,
опечаленный продолжавшимся кризисом любечских соглашений (на этот раз – конфликтом
с Ростиславичами), искал утешения в «Псалтири»279; случилось это, вероятнее всего, осенью
1001 г.280 Еще раз к «Поучению» Владимир Всеволодович обратился в 1117 г., так как спи-
сок его походов обрывается на состоявшемся именно в этом году походе против Ярослава
Святополчича («И потом ходихом к Володимерю на Ярославця, не терпяче злоб его»)281.
279
«Усретоша бо мя слы от братья моея на Волзе, реша: Потъснися (поторопись. – А. Н.) к нам, да выженем (выгоним. –
А. Н.) Ростиславича и волость их отнимем <…> И рех: Аще вы ся и гневаете, не могу вы я ити, ни крьста переступити. И
отрядив я (их. – А. Н), взем Псалтырю, в печали разгнух я (ее. – А. Н.)» (ПСРЛ 1. Стб. 241).
280
Это путешествие по Волге надо сопоставить с тем местом в списке «путей» Мономаха, где аорист единственный
раз сменяется настоящим временем: «<…> и по 3 зимы ходихом Смолинску, и се ныне иду Ростову» (ПСРЛ 1. Стб. 250).
Обычно здесь следуют конъектуре И. М. Ивакина, читая вместо «и се ныне иду Ростову» «и-Смолиньска идох Ростову»
(Орлов 1946. С. 146; ПВЛ. С. 104, 527; и др.). Не видим в этом никакой необходимости. Напротив, если сообразить, когда
именно Мономах шел «Ростову», то получим как раз датировку (одну из возможных) конфликта с Ростиславичами. В
самом деле, Смоленск был получен Мономахом на Любечском съезде в октябре 1097 г.; до этого он был в руках Давыда
Святославича. Стало быть, ходить «по 3 зимы» (то есть три зимы подряд) в Смоленск он мог только начиная с зимы 1097–
1098 гг. Это хорошо вписывается в хронологию «путей», так как непосредственно предшествующие события относятся
к 1096 г. (походы против Олега Святославича к Стародубу и против его брата Давыда – к Смоленску, в результате чего
Смоленск и был оставлен за Давыдом – как оказалось, только до Любеча). Затем Мономах с кем-то из сыновей провел зиму
1097–1098 гг. в Ростове («и потомь паки идохом к Ростову на зиму») – несомненно, с целью устроения Ростовской земли,
сильно пострадавшей от войны с Олегом в 1096 – начале 1097 г. Отсюда ясно, что слова «и се ныне иду Ростову» были
написаны Мономахом не ранее 1101 г., после зим 1098–1099, 1099–1100 и 1100–1101 гг. (в этом отношении мы несколько
уточняем вывод более ранней работы: Назаренко 2006а. С. 288–289. Примеч. 35). Как раз на осень предыдущего года (после
совета в Уветичах 30 августа 1100 г., когда решалась судьба Давыда Игоревича) приходится требование братьев Святополка
Изяславича, Владимира Всеволодовича Мономаха, Давыда и Олега Святославичей к племянникам Ростиславичам либо
ограничиться вдвоем одним Перемышлем, либо пустить «Василька семо, да его кормим еде» (ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб.
250) (видимо, слепота казалась князьям помехой в праве иметь собственную волость – как, собственно,
281
и рассчитывал Давыд Игоревич). После этого Мономах отправился в очередной раз «на зиму» (1101–1102 гг.) в
Ростов, на пути куда («на Волзе») его и застали послы братьев с сообщением, что «не послуша сего Володарь, ни Василко»,
и с предложением, известным уже по «Поучению»: «Потъснися к нам, да выженем Ростиславича». Мономах отказался, не
желая нарушить любечское крестоцелование. Остальные же братья, похоже, так и не решились на поход без Мономаха,
и дело осталось без последствий. Эти хронологически достаточно жесткие рассуждения приводят к заключению, что пер-
воначальный вариант перечня «путей», заканчивавшийся словами «и се ныне иду Ростову», был составлен одновременно
67
Ввиду явно исповедального характера «Поучения» такой хронологический сингармонизм

может служить дополнительным свидетельством того, насколько важными, этапными были
для Мономаха как человека и государственного деятеля 1097 и 1117 гг.
Неосуществимость в полной мере династических преобразований Владимира Моно-
маха, которые не сумели устоять против традиционного порядка, освященного к тому же
авторитетом общерусского договора в Любече, означала одно – ив этом был прав провидец
Мономах – крушение любечского строя. Неожиданной стала, пожалуй, только та стреми-
тельность, с которой оно наступило. Не успел Вячеслав Владимирович, севший в 1139 г.
в Киеве после смерти брата Ярополка, осмотреться в столице, как уже через две недели ока-
зался согнан беспокойным разрушителем устоев черниговским князем Всеволодом Ольго-
вичем282. Тем самым был ниспровергнут главный принцип Любеча – отчинность киевского
стола. Всеволод не только удержался в Киеве до самой своей смерти в 1146 г., но и пытался
передать его своим младшим братьям – Игорю и Святославу. При этом он ссылался на прак-
тику времен Мономаха и Мстислава («Володимир посадил Мьстислава, сына своего, по собе
в Киеве, а Мьстислав Ярополка, брата своего, а се я мольвлю, оже мя Бог поймет, то аз по собе
даю брату своему Игореви Киев»)283, сводя ее, вполне в духе своей политики, к сомнитель-
ному прецедентному праву киевского князя самому выбирать себе преемника. Так понимал
дело не один Всеволод Ольгович. И Юрий Долгорукий, завещая в 1157 г. Ростовскую землю
Михалку и Всеволоду, своим младшим сыновьям от второго брака284, конечно же, подразу-
мевал, что старшие Юрьевичи, занимавшие, как и старшие Мономаховичи в 1117 г., столы
в Новгороде (Мстислав) и вокруг Киева (Глеб – в Переяславле, Борис – в Турове, Василько
– в Поросье), должны были обеспечить переход киевского стола от отца либо к генеалоги-
чески старейшему из Юрьевичей Андрею Боголюбскому, либо к следующему по старшин-
ству переяславскому князю Глебу. Таким образом, Юрий Владимирович собирался передать
Киев своему сыну, минуя генеалогически старейшего двоюродного брата последнего – смо-
ленского князя Ростислава Метиславича.
Таков был «гипноз» реформаторских действий Владимира Мономаха, при том что суть
его легитимистского новаторства, как видно, оказалась не понятой, а сами реформы – не
принятыми ни современниками князя, ни его потомками.
с собственно «Поучением» (или первым вариантом его) осенью 1101 г. Оба они стали непосредственным продолжением
письма к Олегу Святославичу, написанного в 1097 г. – после мира Олега с Мстиславом Владимировичем, но до Любечского
снема.Отвергая конъектуру И. М. Ивакина, к несколько отличной датировке поездки в Ростов – зимой 1099–1100 гг. – и,
соответственно, первого варианта «Поучения» недавно пришел А. А. Гиппиус (Гиппиус 2003. С. 60–99; он же 2004. С.
144–155). Разбор весьма дифференцированной, в том числе и лингвистической, аргументации исследователя здесь был бы
невозможен, да и неуместен. Укажем лишь, что хронологическая разверстка событий, о которых говорится в ключевом для
данного сюжета фрагменте «Поучения» – от «<…> и Стародубу идохом на Ольга» до «<…> и се ныне иду Ростову», – нам
видится иной, чем А. А. Гиппиусу, который усматривает в этом фрагменте сложную структуру тематических повторов;
кроме того, сообщение «<…> и Смолиньску идох, с Давыдомь смирившеся» исследователь, вслед за историографической
традицией, относит ко времени сразу после Любечского съезда. Мы же полагаем, что этот поход Мономаха к Смоленску
был вызван отнюдь не посажением его на смоленский стол (ибо тогда выходило бы, что Давыд сопротивлялся решениям
Любечского съезда и почему-то предпочитал Смоленск отчинному Чернигову), а военной необходимостью: летом 1096 г.
Олег Святославич получил в Смоленске «воев», с которыми захватил затем Муром (ПСРЛ 1. Стб. 236; 2. Стб. 226), и потому
надо было заставить Давыда «смириться» и прекратить поддержку брата. Тем самым, все события, о которых идет речь
в названном фрагменте «Поучения», с нашей точки зрения, относятся к маю (поход к Стародубу), июлю-августу (поход
«на Боняка за Рось»), концу лета – осени (походы к Смоленску на Давыда и на переговоры с половцами «Читеевичами»,
которые потом, в начале 1097 г., приходят на помощь Мстиславу Владимировичу против Олега в битве на Клязьме) одного
и того же 1096 г.36 ПСРЛ 1. Стб. 250.
282
ПСРЛ 1. Стб. 306–307; 2. Стб. 302–303.
283
ПСРЛ 1. Стб. 317–318. Это сообщение помещено в статье 1146 г., но договор с Игорем о передаче ему Киева был
заключен раньше: «Про что ми обрекл еси Кыев», – говорит Игорь, обращаясь к брату в 1145 г. (ПСРЛ 1. Стб. 312; 2. Стб.
316).
284
68
V. Была ли столица в Древней Руси?

Некоторые сравнительно-исторические
и терминологические наблюдения 285
На первый взгляд вопрос, вынесенный в заглавие, выглядит не более чем претенци-

озно-скандальным. В самом деле, разве могут быть сомнения в том, что Киев имел полное
право считаться столицей Руси в целом – по крайней мере в определенный период ее исто-
рии? Однако при более пристальном рассмотрении проблема оказывается не столь простой.
Столица – это город, в котором пребывает резиденция общегосударственной политиче-
ской власти. Такое определение кажется трюизмом и вряд ли может быть оспорено. Следо-
вательно, естественно было бы ожидать наличия столиц прежде всего и именно в тех средне-
вековых государствах, которые обладали развитыми институтами политического единства.
И тут историка подстерегает ряд сюрпризов.
Первым делом выясняется, что это вовсе не так и нетрудно обнаружить примеры поли-
тически единых государственных образований, столиц не знавших. Так, столицы как тако-
вой не было ни во Франкской империи IX в. (это заметно, впрочем, уже во франкских удель-
ных королевствах VI–VIII вв., несмотря на наличие преимущественных sedes regales вроде
Суассона, Парижа, Орлеана и т. п. 286), ни в Восточнофранкском, затем Германском, коро-
левстве Х-XII столетий, в которых резиденции императоров и королей были рассеяны по
обширным территориям государства, демонстрируя, в отношении концентрации, ряд цен-
тральных областей (Kernlandschaften). Объезд монархом и его двором этих резиденций (лат.
sedes regiae, palatia > нем. Pfalz), выросших из центров фискального землевладения (villae,
curies), был не только механизмом государственного управления, но и служил одной из
манифестаций государственного единства. Этот феномен получил в немецкой историогра-
фии характерное название Reisekönigtum, или Wanderkönigtum – «разъезжающей королев-
ской власти»287.
На первый взгляд, такие королевские объезды до известной степени напоминают древ-
нерусское полюдье-«кружение» (γύρα) князей и дружины в землях подвластных славян в X
в.288 – в той мере, в какой это последнее представляло собой не только способ сбора дани
и кормления в зимнее время, но и, вне сомнения, своего рода демонстрацию персоны пра-
вителя, в которой, собственно, и визуализировалась политическая власть. Однако принци-
пиальная разница – и особенно для занимающей нас темы – состояла в том, что практика
Reisekönigtum влекла за собой создание разветвленной сети упомянутых королевских рези-
денций, которая, в сущности, делала излишней столицу как таковую; система же полюдья
предполагала, совершенно напротив, единый центр властвования – Киев, который до сере-
дины X в. включительно и служил резиденцией для княжеского семейства in corpore, так
что вся Русь делилась на две далеко не равных по размеру области – Киев (видимо, с некото-
рой достаточно узкой окрестностью), или «внутреннюю Русь», и всю остальную подвласт-
ную территорию, «внешнюю Русь» (εξω 'Ρωσία)289. Эта исконная коренная связь всего кня-
жеского рода с Киевом не имеет ничего общего с многочисленными городами-резиденциями
285
* Тезисно основные положения работы были изложены в одноименной заметке: Назаренко 1996с. С. 69–72; см.
также: Nazarenko 2007. S. 279–288, особенно 282–284.
286
Ewig 1976а. Р. 383 ff.; idem 1976b. S. 274 ff.
287
Berges 1952. S. 1-29; Schmidt 1961. S. 97-233; Peyer 1964. S. 1-21; Zotz 1984. S. 19–46.
288
Const. De adm. 9.105–111. P. 50.
289
Nazarenko 2007. S. 279–280; Назаренко 2009 (в печати).
69
франкских королей как до Хлодвига, так и после него, и, полагаем, она сыграла свою роль
в создании благоприятной почвы для восприятия впоследствии идеи государственной сто-
лицы (о чем пойдет речь ниже).
Вторая неожиданность состоит в том, что, например, в латинских средневековых
текстах понятие «столица» на терминологическом уровне никакого соответствия себе не
находит. Все термины этого семантического ряда в европейских языках – франц. capitale,
нем. Hauptstadt, Residenz и т. π. – позднего происхождения и появляются только в новое
время. Понятий, не имеющих названий, как известно, не бывает, и коль скоро не было тер-
мина, то, следовательно, не было и самого понятия 290.
292
В древнерусском языке термин столица тоже не зафиксирован291 , зато известен его
аналог – стол (реже – стольный город)1. Дело, однако, в том, что, вообще говоря, «столом»
являлся не только Киев, но и целый ряд других городов Руси, по которым «сидели» мно-
гочисленные представители древнерусского княжеского семейства. Приведем только один,
зато ранний и бесспорно аутентичный пример – запись дьяка Григория, писца «Остромирова
евангелия» (1057 г.): «Изяславу же кънязу тогда предрьжащу обе власти, и отца своего Яро-
слава, и брата своего Володимира. Сам же Изяслав кънязь правлааше стол (здесь и далее
выделено нами. – А. Н.) отца своего Ярослава Кыеве, а брата своего стол поручи правити
близоку своему Остромиру Новегороде»293.
В таком случае, если аналогия «столица» – «стол» правомерна, киевский стол дол-
жен был бы выделяться каким-либо специфическим определением или вообще именоваться
как-либо иначе. Действительно, источники домонгольского времени знают применительно
к Киеву два термина такого рода. Оба они весьма поучительны.
Первый из них недвусмысленно увязывает проблему столицы с более общей про-
блемой сеньората-старейшинства как особого политического института294. Так, «Повесть
временных лет» в статье 1096 г. сообщает о приглашении киевского князя Святополка
Изяславича и переяславского – Владимира Всеволодовича Мономаха, адресованном их дво-
юродному брату Олегу Святославичу, захватившему Чернигов, явиться в Киев для заключе-
ния договора (чтобы «поряд положити»): «Иди к брату своему Давидови, и придета Киеву,
на стол отец и дед наших, яко то есть старейшей град в земли во всей (в списках группы
Ипатьевского: «яко то есть старей в земле нашей». – А. Н.) – Киев»295. В так называемом
«Слове на обновление Десятинной церкви» (которое датируется, как мы считаем, серединой
XII в.296) Киев назван «старейшинствующим во градех», как киевский князь – «старейшин-
290
Достаточно просмотреть статьи «capitalis», «caput» в MLWB 2/1. Sp. 220–223, 258–264. Для лексемы caput зна-
чение «главный город» (рубрика III А 2 a. Sp. 261–262) представлено десятком примеров, из которых четыре иллюстри-
руют стандартное риторически-метафорическое речение о «Риме – главе мира» («Roma urbs, orbis caput» и τ. π.) (Ale. Vita
Willibr. I, 32. P. 139; и др.), а прочие относятся к церковным митрополиям, например, Майнцской («caput <…> Galliae
atque Germaniae, Moguntia»: Lib. de unit. 2, 9. P. 221); единственным исключением является характеристика Регенсбурга как
«столицы» Баварского герцогства («Ratisbona <…> Bawarii caput regni») у Титмара Мерзебургского (Thietm. II, 6. S. 46).
Показательно, что статьи «Haupststadt» нет в монументальном многотомном «Лексиконе средневековья» (LMA).
291
По крайней мере статья «столица» отсутствует в словарях (см., например: Срезневский 3).
292
Срезневский 3. Стб. 517, 519.
293
Остр. ев. Л. 294в; Столярова 2000. № 5. С. 14.
294
О проблеме сеньората в Древней Руси см. статьи I–III.
295
ПСРЛ 1. Стб. 230; 2. Стб. 221.
296
Наша датировка памятника временем сразу после поставления на митрополию Климента Смолятича в 1147 г.
подробно обоснована в особой работе, находящейся в печати: Назаренко А. В. К истории почитания ев. Климента Рим-
ского в Древней Руси (Источниковедческий и исторический комментарий к «Слову на обновление Десятинной церкви»);
о прочих датировках, существующих в историографии, см.: Завадская 2003. С. 222–223. Связывать памятник с повторным
освящением («обновлением») Десятинной церкви митрополитом Феопемптом в 1039 г. (ПСРЛ 1. Стб. 153; 2. Стб. 141), как
то иногда делают в последнее время (Чичуров 1990b. С. 16–17; Ужанков 1994. С. 90–93; он же 1999. С. 25–30), не пред-
ставляется возможным. Дело не только в том, что киевский князь Владимир Святославич, строитель Десятинной церкви,
70
ствующим в князех», а киевский митрополит – «старейшинствующим в святителех»: «Ныне

же убо да веселуется старейшинствуя[й] в князех, яко воистину блажен есть, обладая ски-
петры твоими (ев. Климента Римского. – А. Н.) молбами <…> радуется старейшинствуя[й] в
святителех, яко блажен есть прикасаася твоея святости <…> и да ликоствуют гражане ста-
рейшинствующаго во градех града нашего, яко блажени суть твоим заступлением»297. Как
следствие, термины стольный град, стол иногда употребляются в качестве синонимичных
термину старейший стол. Нестор в «Житии преподобного Феодосия Печерского» (80-90-е
гг. XI столетия) так говорит об изгнании Изяслава Ярославича из Киева в 1073 г.: «прогнан
бысть от града стольнааго». В данном случае «град стольный» – это не просто стол Изяслава
как один из княжеских столов того времени (наряду, например, с Черниговом и Переяслав-
лем, где сидели младшие братья Изяслава – Святослав и Всеволод), поскольку выражение
«прогнан бысть от града стольнаго» звучало бы тогда бессмысленным плеоназмом. Содер-
жание этого термина раскрывается в другом месте того же текста: печерский игумен велел
Изяслава, хотя и изгнанного, «в ектении <…> поминати, яко стольному тому князю и ста-
рейшю всех»298.
Второй из названных терминов, мати градом, является калькой с греч. μητρόπολις,
одного из эпитетов Константинополя, и тем самым прямо указывает на значение цареград-
ской парадигмы для столичного статуса Киева. Это выражение встречается в источниках не
столь уж часто, хотя и неоднократно. Обычно приводят в пример рассказ «Повести времен-
ных лет» о взятии князем Олегом Киева (по условной летописной хронологии он помещен в
статью 882 г.): «И седе Олег княжа в Киеве, и рече Олег: се буди мати градом Русьским»299.
Однако термин налицо и в других текстах – например, в уже упоминавшемся «Слове на
обновление Десятинной церкви», в котором автор обращается к святому Клименту: «<…
> присный заступниче стране Рустей и венче преукрашенный славному и честному граду
нашему и велицей митрополии же мат[ер] и градом»300, или в одной из стихир службы свя-
тому Владимиру: «Уподобивыися купцу, ищущю добраго бисера, славнодержавеный Вла-
димире, на высоте стола седя матере градовом богоспасеннаго Киева»301. Сходная формула
содержится и в службе на память освящения в 1051/3 г. церкви святого Георгия в Киеве, 26
ноября302: «<…> от первопрестольного матери градом, Богом спасенего Киева»303. Послед-
няя представляется наиболее характерной, так как здесь Киев поименован еще и «перво-
престольным»: калькированная с греческого терминология усугублена специфически цер-
ковным определением, употреблявшимся по отношению к первенствующим кафедрам –
греч. πρωτόθρονος, πρωτόεδρος. Cp., например, применительно к киевским митрополитам
в «Канонических ответах» митрополита Иоанна II (последняя четверть XI в.): разделить
настойчиво именуется в «Слове» по отношению к князю-«обновителю» «прародителем» и «праотцем» (Карпов 1992. С.

110); на это обстоятельство уже не раз указывалось (см., например: Бегунов 1974. С. 39^40; он же 2006. С. 13. Примеч.
44), и попытки его релятивировать (Гладкова 1996. С. 16–17) неудачны. Весьма существенным датирующим признаком
служит именно ярко выраженная терминология сеньората-старейшинства, которую никак нельзя отнести ко времени Яро-
слава Мудрого.
297
Карпов 1992. С. 110.
298
Усп. сб. 1971. С. 120, прав. стб. (Л. 58а), 124, прав. стб. (Л. 606).
299
ПСРЛ 1. Стб. 23; 2. Стб. 17.
300
Карпов 1992. С. 109.
301
Срезневский 1893. С. 78–79; по другому списку: Серегина 1994. С. 306.
302
Лосева 2001. С. 95–98.
303
В службе Юрьева дня осеннего по древненовгородской ноябрьской минее конца XI в. (Ягич 1886. С. 461–472) при-
веденных слов нет, так что отсылка в этой связи к изданию И. В. Ягича (например, в содержательной книге: Карпов 2001. С.
513. Примеч. 55) ошибочна. Согласно любезной консультации А. А. Турилова, они отыскиваются в икосе канона святому
Георгию по более позднему (XVI в.) списку – Син. 677 (Горский, Невоструев 3. С. 177), так что древность чтения, кото-
рую предполагали А. В. Горский и К. И. Невоструев, вообще говоря, требовала бы дополнительных источниковедческих
изысканий.
71
епархию («участити епископью») возможно только, «обаче ипервому стольнику русьскому

изволиться»304. Или в послании болгарского деспота Святослава-Иакова к киевскому митро-
политу Кириллу II от 1262/70 г.: «Пишу тебе, возлюбленный Богом архиепископе Кириле
протофроню»305.
Таким образом, становится очевидной принципиальная важность еще одного момента
– наличия в Киеве общерусского церковного центра, Киевской митрополии «всея Руси».
Определение всея Руси применительно к митрополитам в XI–XIII вв. присутствует на неко-
торых митрополичьих печатях второй половины XII в. начиная с 1160-х гг.306, а также изредка
в письменных памятниках (в том же послании Святослава-Иакова). Встречается оно и в
отношении князей, но, что характерно, только тех, которые занимали киевский стол307, в
том числе впервые – в надписи одного из вариантов печати киевского князя Всеволода Яро-
славича308, который (вариант) следует, очевидно, датировать самым концом его правления,
1090/92 г. Однако, как есть основания думать, даже на последней титулатура такого рода
имеет церковное, более того, – константинопольское происхождение309. Заметим это важное
обстоятельство.
Итак, ясно, что более или менее определенное понятие общерусской столицы в XI–
XIII вв. все же существовало. Было бы заманчиво попытаться понять его природу. Стало ли
оно следствием тех или иных специфических черт в общественном устройстве Руси, или
имело чисто идеологическую основу (как, скажем, известная теория о Москве как Третьем
Риме), или выросло из еще каких-то корней? Что феномен столицы может сопутствовать
только единовластию или весьма развитому сеньорату – несомненно, но направленность
причинно-следственных связей здесь отнюдь не очевидна. Потому ли, например, в Польше
XII–XIII столетий Краков, центр «принцепсского» удела (то есть удела генеалогического
сениора-принцепса, образованного по завещанию Болеслава III в 1138 г.310), так и не вырос до
общенациональной столицы, что польский сеньорат имел «смазанную» форму, или наоборот
– неразвитость сеньората была следствием в том числе и отсутствия достаточно притяга-
тельного единого общегосударственного центра в условиях, когда резиденцией принцепса
был Краков, а кафедра архиепископа располагалась в Гнезне? В чем причина принципи-
альной «бесстоличности» Франкского и Германского государств – в вялости ли сеньората
или в невозможности сделать фактической основой Западной империи ее идеологический,
харизматический центр – Рим? Если принять во внимание, что в Германском королевстве
традиционное франкское corpus fratrum еще при Генрихе I (919–936) уступило место едино-
властию и примогенитуре, то «идеологическое» объяснение предстанет значительно более
правдоподобным.
304
ПДРКП 1. Стб. 19. § 32; Бенеилевич 2. С. 88. § 35. Что речь идет именно о митрополите, а не о киевском князе
(как иногда полагают), видно из рядоположения «первого стольника» и «сбора страны вся тоя», то есть церковного собора
Киевской митрополии.
305
Щапов 1978. С. 141. Другое дело, что на Руси второй половины XIII в., в условиях резкого понижения церковного
образования после монгольского разорения, это слово не было понято; так, в окружении рязанского епископа Иосифа его
приняли за название той книги («Кормчей» сербской редакции), которую прислал митрополиту русский по происхождению
болгарский правитель («пишу <…> протофроню») (там же. С. 142–144).
306
«Константин, Божией милостию митрополит всея Руси» («Κωνσταντίνος έλέω θεού μητροπολίτης πάσης 'Ρωσίας» –
Константин II) или «пастырь всея Руси» («ποιμενάρχης 'Ρωσίας πάσης») на печати Никифора II (Янин 1. С. 48–49. № 51–52).
Актуализация этой формулы связана, вероятно, с противоборством планам владимиросуздальского князя Андрея Юрье-
вича Боголюбского учредить во Владимире отдельную митрополию.
307
Горский 2007. С. 55–61.
308
Янин, Гайдуков 3. № 22а.
309
См. статью XI.
310
Kadi. Ill, 26; Chr. Pol. m. 30; Вел. xp. C. 106; см. об этом в статье I.
72
В самом деле, нетрудно заметить, что интенсивность переживания имперской идеи

франкскими, а затем германскими государями IX–XII вв. каждый раз имела следствием
оживление планов устроения единой столицы: последние были прямо пропорциональны
первой. Карл Великий, не принимая универсалистского характера папской, то есть соб-
ственно римской, имперской идеи Льва III311 и потому не имея намерения (да и возмож-
ности) использовать Рим в качестве столицы, тем не менее пытался создать некий парал-
лельный Риму общегосударственный центр с сакральными по преимуществу функциями в
Ахене, своей излюбленной резиденции (правда, в исторической перспективе, безо всякого
успеха); это дает основание говорить даже о специфической «ахенской имперской идее»
Карла (die Aachener Kaiseridee)312. Дальнейшая эволюция представления об империи на
Западе не раз настойчиво выдвигала на передний план мысль о Риме как столице, в кото-
рой солидарно пребывали бы имперская и церковная власти. Явным «римоцентристом» был
полугрек по крови Оттон III; его планы империи с центром в Риме по византийско-констан-
тинопольскому или, если говорить собственно о Западе, позднеантичному образцу были
понятны только крайне узкому кругу идеалистов-единомышленников, так что явная неосу-
ществимость таких планов заставляет в последнее время иных историков видеть в них
всего лишь ученую конструкцию, своей живучестью обязанную авторитету ее создателя П.
Э. Шрамма313. Беспримерная активизация итальянской политики в первые годы правления
Фридриха I Барбароссы (четыре похода за 15 лет) имела в качестве идеологической подо-
плеки модель Римской империи, управляемой из Рима, которую биограф Фридриха Рахе-
вин характеризовал как «империю Римского града»314. Однако принципиальное разделение
Imperium и sacerdotium на Западе обрекало все попытки императоров на соединение в Риме
центров государственной и церковной власти на неудачу. Западная имперская идея оказалась
отрезана от своего идейного источника и средоточия и потому была вынуждена существо-
вать в принципиально паллиативных формах, несмотря на усвоение с конца XII в. синкре-
тической формулы «священная Римская империя» (sacrum Imperium Romanum)315.
Итак, похоже, что сама идея общегосударственной столицы являлась частью импер-
ского идеологического оснащения. Коль скоро «римско-константинопольская» подоплека
этой идеи становится определяющей, то давно замеченная в науке броская цареградская
топика Киева, как архитектурная (Святая София, Золотые ворота, дворцовый храм ев. Апо-
столов на Берестове, Влахернский храм на Клове и т. и.), так и литературная (например,
формула «Киев – второй Иерусалим» в так называемом «Пространном житии святого Вла-
димира»316), приобретает характер не просто идеологически многозначительный, но и суб-
станциональный.
311
Назаренко 2001b. С. 11–24.
312
Schneider 1995. S. 109–110; традиционная метафора о «Риме – главе мира» переносилась при этом на личность Карла,
а каноническое определение Константинополя как «нового Рима» – на Ахен (Веитапп 1966. S. 19), дворцовая капелла
которого характеризовалась как второй Латеран (Falkenstein 1966).
313
Schramm 1929; критику построений П. Э. Шрамма об имперской идее на Западе применительно к Оттону III см.:
Görich 1993; Althoff 2000. S. 183–192.
314
«Imperium urbis Rome» (Ott. Fris., Rahew. Gesta Frid. IV, 86. R 345); cm.: Appelt 1967; Zeillinger 1990.
315
Petersohn 1994.
316
Заимствуя в заключительной похвале сравнение Владимира Святого с Константином Великим, автор «Жития» рас-
пространил его за счет уподобления столицы Владимира столице Константина как «второму Иерусалиму»: «Оле чюдо!
Яко вторый Иерусалим на земли явися Киев» (Голубинский 1/1. С. 235, лев. стб.); см.: Philipp 1956. S. 377–379. Определе-
ние «вторый Иерусалим» позаимствовано из круга стандартных торжественных эпитетов Константинополя (Подскалъски
1996. С. 204. Примеч. 541). Известна была эта метафора и главному идеологу Ярослава Мудрого Илариону; более того,
подобно автору «Жития святого Владимира», будущий митрополит в своем «Слове о законе и благодати» потому считает
Владимира «подобником великааго Константина, равноумным равнохристолюбцем», что он с княгиней Ольгой «прине-
съша крьст от новааго Иерусалима Констянтина града», как тот «с материю своею Еленою крьст от Иерусалима прине-
соша» (Молдован 1984. С. 96–97). Таким образом, Киев недвусмысленно включается Иларионом в идеальную столичную
73
Удивительно, но эта давно замеченная наукой проблема, важность которой для пони-
мания исторического самоопределения Руси очевидна, до сих пор не удостоилась система-
тического исследования317. Между тем, здесь открывается простор для изысканий, обеща-
ющих серьезные открытия, как в том убеждает уже первая попытка осмыслить элементы
государственной идеологии Ярослава Мудрого, исходя из безусловно непременного для нее
литургического контекста: греческая надпись над конхой центральной апсиды собора святой
Софии в Киеве318, представляющая собой цитату из Пс. 45, 6, которая трактовалась как апел-
ляция к образу Богоматери-Градодержательницы 319, оказывается погруженной в систему
богослужебных и литературных аллюзий на память обновления Царьграда, связанную с
представлением о византийской столице как «новом Иерусалиме»320. Столичность в средне-
вековом сознании была по самой сути своей воспроизведением в той или иной мере рим-
ской или mutatis mutandis константинопольской модели; само понятие столицы являлось
заимствованием из имперского идейного арсенала. Вряд ли только внешний блеск Киева
XI столетия имел в виду превосходно информированный (он пользовался устными расска-
зами путешествовавших в Восточную Европу скандинавов) бременский каноник и хронист
Адам, когда в 1070-е гг. прибегал к сравнению столиц Византии и Руси, употребляя совсем не
типичный для латинского мира термин metropolis: «Ее (Руси. – А. Н.) столица – город Киев,
соперник константинопольского скипетра (выделено нами. – А. Н.), славнейшее украшение
Греции»321. Речь идет, разумеется, не о каком-то политическом соперничестве322, а о некоей
идейной модели, внутри которой Киев вопроизводил образец Константинополя, а оба они
вместе – образец Иерусалима как Града Спасения. В этом отношении Константинополь, в
качестве центра христианской империи, являл собой соединение двух парадигм: политиче-
ской, «нового Рима», и церковно-сотериологической, «нового Иерусалима», – из которых
для русского сознания того времени была внятна только одна – иерусалимская323.
Если понятие столицы, органически принадлежа к комплексу имперских политиче-
ских идей, в числе ряда других элементов этого комплекса заимствовалось идеологами
новых, молодых средневековых государств, то ясно, что отнюдь не везде для такого заим-
ствования существовали равные предпосылки и равно благоприятные условия. Оно было
крайне затруднено в государствах с полицентрической церковной структурой (в Германии
с ее пятью митрополиями или в Венгрии, где имелось две архиепископии – в Эстергоме и
Калоче, – династическим же центром являлся Секешфехервар), а также там, где церковный
парадигму «нового Иерусалима».

317
В этом смысле показательна невыразительность главы под обязывающим заглавием «Константинополь на Днепре?»
в одном из последних итоговых трудов о Древней Руси, в остальном написанном не без блеска (Франклин, Шепард 2000.
С. 304–315); некоторое обобщение сказанного в науке можно найти в названной в предыдущем примечании работе В.
Филиппа. В самое последнее время в этой области заметно определенное движение, вызванное, похоже, появлением содер-
жательной статьи К. К. Акентьева (см. примеч. 35): см., например: Данилевский 1998. С. 355–368; он же 2007. С. 134–152;
Карпов 2001. С. 309–313; Рынка 2007. С. 153–166.
318
Белецкий 1960. С. 162.
319
Аверинцев 1972. С. 25–49.
320
Акентьев 1995. С. 76–79; ср. также некоторые предварительные наблюдения на эту тему в работе: Лисовой 1995. С.
58–64, автор которой проницательно призывал: «Более глубокий анализ корпуса литературных, литургических, иконогра-
фических данных о “трех Софиях” (Цареградской – Киевской – Новгородской) должен стать темой особого исследования».
321
«Cuius metropolis civitas est Chive, aemula sceptri Constantinopolitani, clarissimum decus Greciae» (Adam II, 22. S. 80);
«Греция» в специфической терминологии Адама обнимала и Русь.
322
Хотя на чисто фразеологическом уровне слова Адама подозрительно похожи на заимствование из Саллюстия, гово-
рившего о Карфагене как «сопернике Римской империи» («Carthago, aemula imperi Romani»: Sail. Cat. 10, 1); см.: Adam.
S. 80. Anm. 4.
323
О настороженности, которую испытывали на Руси в отношении византийской имперской политической доктрины,
см. в статье XV.
74
центр не совпадал с политическим (кроме Венгрии, так было, например, в Польше, где мит-
рополия располагалась в Гнезне, а резиденция сениора – в Кракове).
Русь XI–XIII вв. была в этом отношении редким исключением. Принадлежа к странам
византийского культурного круга, она в то же время в династическом отношении и в отно-
шении политического устройства имела, в отличие от первых, много общего со странами
«латинской» Европы. Родовое совладение (corpus fratrum) и династический сеньорат в каче-
стве высшей формы такого совладения были одной из таких общих черт. Поэтому, вообще
говоря, политический строй Руси по своей природе не представлял собой удобной почвы для
укоренения идеи столицы. Однако история распорядилась так, что утверждению сеньората
во второй половине XI в. на Руси предшествовала блестящая эпоха единовластия Владимира
Святого и Ярослава Мудрого, в течение которой вокруг Киева успел сложиться довольно
развитый столичный идейный комплекс, способствовавший, в свою очередь, более отчетли-
вой кристаллизации идеи старейшинства Киева и ее практической реализации – например, в
сложных условиях 1160-х гг. (Именно в этом, заметим, позволительно видеть одну из причин
устойчивости и яркой выраженности сеньората на Руси в отличие, например, от Франкского
или Древнепольского государств.) Кроме того, принципиальная связь, которая существовала
между церковно-административным единством страны и идеей политического суверенитета
ее правителя324, делала наличие общерусской Киевской митрополии важнейшей предпосыл-
кой для становления идеи государственного единства Руси и ее сохранения в условиях поли-
тического партикуляризма, что, в свою очередь, стабилизировало представление о Киеве как
столице Руси в целом. Все вместе это образовывало прочный идейный комплекс, который и
обусловил удивительную историческую выживаемость идеи и чувства общерусского един-
ства.
324
См. об этом подробнее в статье III.
75
VI. Черниговская земля в киевское княжение

Святослава Ярославина (1073–1076 годы) 325
Владельческая принадлежность древнерусских земель-княжений и волостей была, как

известно, изменчива. Более или менее определенному прояснению она, по недостатку источ-
ников, поддается не всегда, а зачастую – только гипотетически. Между тем, без этого невоз-
можно получить общего представления о междукняжеских отношениях, их системе, а зна-
чит, о политическом строе ранней Руси в целом.
К числу не решенных в науке вопросов относится и вопрос о судьбе Черниговского
княжения (образованного – или, если угодно, восстановленного – в 1054 г. по завещанию
Ярослава Мудрого и доставшегося Святославу Ярославину326) после окончательного паде-
ния на Руси в марте 1073 г. троевластия Ярославичей, изгнания из Киева Изяслава Яросла-
вина и водворения там следующего по старшинству – Святослава327. Сохранились ли при
этом черниговские владения за Святославом или перешли к его младшему брату Всеволоду,
союзнику в борьбе против Изяслава?
Проблема, естественно, не осталась не замеченной исследователями. Мнения раздели-
лись. Многие, вслед за В. Н. Татищевым328, полагали, что Чернигов должен был оказаться
в руках Всеволода329. Другие были уверены, что Святослав соединил в своих руках власть
над Киевом и Черниговом330. Некоторые историки ограничивались констатацией спорности
проблемы331.
Ни в одной из названных работ аргументов в пользу той или иной точки зрения не при-
водится. Исследователи, склонные считать, что в 1073 г. Святослав удержал за собой Чер-
нигов, исходят, как можно понять, из молчания источников: коль скоро никаких указаний на
переход Чернигова в руки Всеволода нет, то, следовательно, он остался под Святославом. Их
оппоненты (опять-таки молча) основываются, судя по всему, на известной теории «лествич-
ного восхождения» князей по столам: Святослав ушел из Чернигова на более старший стол
в Киев, значит, в Чернигов должен был переместиться Всеволод, следующий по генеалоги-
ческому старшинству за Святославом.
Такое молчаливое противостояние «из общих соображений» еще более высвечивает
нерешенность вопроса. Видеть аргумент в свидетельстве В. И. Татищева332, предполагая, как
то нередко (и, на наш взгляд, не всегда беспочвенно, несмотря на противоположный вывод,
к которому пришел автор последней, весьма подробной, работы на эту тему333) делается,
что автор «Истории Российской» воспроизвел тот или иной несохранившийся достоверный
источник, в данном случае определенно нельзя. Распределение волостей Святославом в 1073
г., как оно описано В. Н. Татищевым, содержит заведомые ошибки. Так, Глеб, старший из
325
* Исправленный и дополненный вариант работы: Назаренко 2002b. С. 59–66.
326
ПСРЛ 1. Стб. 161–162; 2. Стб. 149–151.
327
ПСРЛ 1. Стб. 172–173; 2. Стб. 182–183.
328
Татищев 2. С. 90.
329
Соловьев 1. С. 346; Ключевский 1. С. 183; Рыбаков 1982. С. 446; Рапов 1977. С. 46; Кучкин 1984. С. 65.
330
Грушевський 2. С. 40; Греков 1953. С. 495; Толочко 1987. С. 91; Толочко О. 77., Толочко П. П. 1998. С. 186; Котляр
1998. С. 178–17; Франклин, Шепард 2000. С. 374; так думал, кажется, и А. Е. Пресняков, судя по тому, что, по его словам,
после вторичного возвращения Изяслава на киевский стол в 1077 г. «на восток от Днепра сила Святославля объединяется
с прежними владениями Всеволода: Переяславль, Чернигов, Смоленск и Поволжье – в его руках» (Пресняков 1993. С. 44).
331
Зайцев 1975. С. 76 и примеч. 96.
332
См., например: Рапов 1977. С. 46. Примеч. 48.
333
Толочко 2005.
76
Святославичей, был якобы посажен отцом в Переяславле, однако известно, что уже с 1069 г.
Глеб пребывал на новгородском столе334, с которого был согнан только в 1078 г.335 Новгород
В. Н. Татищев «отдал» Давыду Святославичу, хотя перечень новгородских князей в Комис-
сионном списке «Новгородской I летописи» знает только одно княжение Давыда – в 1090-е
гг. – и не фиксирует какого-либо перерыва в княжении Глеба между 1069 и 1078 гг.336 Олег
Святославич, по В. Н. Татищеву, получил Ростов, но участие Олега, вместе с Владимиром
Всеволодовичем Мономахом, в походе в Чехию осенью 1075 г. 337 свидетельствует о том, что
он сидел где-то на юге, возможно, на Волыни или в Турове (правда, есть не зависимые от
сведений В. Н. Татищева основания думать, что Олег оказался в Ростове позже, по возвра-
щении из чешского похода 1075 г., как о том еще будет речь ниже). В числе Святослави-
чей по недоразумению оказывается Борис Вячеславич (как и при описании событий 1078
г.338). Можно с уверенностью заключить, что сообщение о наделении Святославом сыновей
у В. Н. Татищева является плодом рассуждений самого историка (в первой, предваритель-
ной, редакции «Истории», следующей в целом за «Повестью временных лет», этих данных
нет339), и полагаться на находящееся в таком контексте известие о получении Всеволодом
«Чернигова со всею областию» нельзя. Ни Синодального, ни Комиссионного списков «Нов-
городской I летописи», ни «Лаврентьевской летописи» с «Поучением» Владимира Моно-
маха, которые заставляют сомневаться в предложенной В. Н. Татищевым реконструкции, в
числе источников «Истории Российской», как известно, не было.
Тот факт, что Святослав Ярославич предпочел быть похороненным не в Киеве, а в
«Чернигове у святаго Спаса»340, дополнительно компрометирует предположение о принад-
лежности Чернигова в 1073–1076 гг. Всеволоду Ярославичу. Распорядиться о погребении
отца в черниговском Спасо-Преображенском соборе не мог кто-либо из сыновей Святослава,
так как после вокняжения Всеволода в Киеве 1 января 1077 г.341 Чернигов явно находился
под его властью, а не в руках потомства Святослава. В самом деле, в противном случае сле-
довало бы ожидать посажения на черниговском столе старшего из Святославичей Глеба, но
он, как уже говорилось, оставался в Новгороде. Под кем захватывает Чернигов Борис Вяче-
славич на несколько дней в начале мая 1078 г., в киевское княжение Всеволода? Вряд ли
под кем-то из Святославичей, иначе Борису трудно было бы искать защиты в Тмутаракани у
Романа Святославича342. Думаем, Чернигов входил в это время во владения киевского князя
Всеволода Ярославина, и пребывание Олега Святославича «у Всеволода Чернигове» после
возвращения в Киев Изяслава Ярославина 15 июля 1077 г. объясняется не тем, что Изяслав
вытеснил Всеволода из Киева, Всеволод же – Олега из Чернигова, а тем, что с появлением
334
В октябре 1069 г. Глеб руководит обороной Новгорода от Всеслава Полоцкого (НПЛ. С. 17).
335
ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190; НПЛ. С. 18 (здесь смерть Глеба Святославича датирована годом позже – маем 1079
г.). В рассказе о кончине преподобного Феодосия Печерского в «Повести временных лет» читаем, что за несколько дней
до преставления святого «приде к нему Святослав с сыном своим Глебом» (ПСРЛ 1. Стб. 187; 2. Стб. 177; в Несторовом
«Житии преподобного Феодосия» об этом посещении упомянуто только косвенно и имя Глеба не названо: Усп. сб. 1971.
С. 130, прав. стб.). Не думаем, что здесь можно усматривать свидетельство о том, что стол Глеба располагался где-то
неподалеку от Киева: дело происходило на Пасху (Феодосий умер «во вторую субботу по Пасце»), когда взрослые княжичи
имели обыкновение приезжать из своих волостей к отцу (ср. приводимые ниже данные о Владимире Мономахе).
336
НПЛ. С. 161, 470.
337
ПСРЛ Г Стб. 199, 247 («Поучение» Владимира Мономаха»); 2. Стб. 190; в «Повести временных лет» поход отнесен
к 1076/7 мартовскому году, но мы принимаем уточнение, обоснованное в работе: Кучкин 1971. С. 21–34.
338
Татищев 2. С. 92–93.
339
Татищев 4. С. 156; здесь же, в «Росписи краткой великих государей руских» (С. 103–104), Борис назван среди
потомства Святослава Ярославина наряду с Романом.
340
ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190.
341
Там же.
342
Там же.
77
Изяслава и перераспределением волостей Олег был вынужден оставить свое волынское кня-
жение, так же как Глеб – новгородское, хотя, похоже, это произошло и не одновременно.
Владимир Мономах в своем «Поучении» прямо пишет: весной 1078 г. «пакы и-Смолиньска
к отцю придох Чернигову, и Олег приде из Володимеря выведен» 343.
Укажем также на другие слова «Поучения», имеющие в виду события 1076 г.: из чеш-
ского похода Владимир Мономах возвращается «Турову, а на весну та Переяславлю, таже
Турову, и Святослав умре»344. Зачем Владимир ездил «на весну Переяславлю»? Ответ ясен
из аналогичного оборота чуть выше: «Та идох Переяславлю отцю, а по Велице дни ис Пере-
яславля та Володимерю»345. Выясняется, что из своей Волынской, а затем Туровской воло-
сти Мономах ездил к отцу на пасхальные торжества. Такие визиты к отцу были, очевидно,
правилом и объяснялись не только сыновним почтением, но и причинами сугубо практиче-
скими: сын привозил отцу причитавшуюся тому с соответствующей волости часть доходов.
Только что упомянутый приезд Владимира к отцу в Чернигов в 1078 г. состоялся также на
Пасху346 и сопровождался передачей Всеволоду смоленской дани: «в Чернигове на Краснем
дворе <.. > вдах отцю 300 гривен золота». В таком случае из факта поездки Владимира «на
весну» 1076 г. «Переяславлю» логично заключить, что именно в Переяславле, а не в Черни-
гове, в это время пребывал его отец, иными словами, именно Переяславль, а не Чернигов,
был стольным городом Всеволода Ярославича в 1076 г.
Нельзя также обойти молчанием интересное свидетельство «Киево-Печерского пате-
рика», содержащееся в рассказе о чуде с нисхождением, по молитве преподобного Антония
Печерского, небесного огня, который «пожже вся древа и трьние» на месте, где Святослав
после этого «нача копати» яму для заложения Успенского собора Печерского монастыря347.
Заложение, как известно, действительно имело место в 1073 г., в первый год киевского кня-
жения Святослава348. Согласно «Патерику», услышав о таком чуде, в монастырь приехал
«Всеволод с сыном своим Володимером нс Переяславля (выделено нами. – А. Н.)»349. Изве-
стие немаловажное, несмотря на всю специфичность источника.
Есть еще одно обстоятельство, которое в сумме с уже приведенными соображениями,
на наш взгляд, позволяет окончательно утвердиться в мнении, что в 1073–1076 гг. резиден-
цией Всеволода оставался Переяславль.
В настоящее время можно считать твердо установленным, что епархиальное устрой-
ство Руси во второй половине XI в. носило черты исключительной оригинальности. Для него
в это время было характерно кратковременное сосуществование трех, а затем – двух мит-
рополий: наряду с Киевской были открыты титулярные (то есть не имевшие подчиненных
епископий) митрополии в Чернигове и Переяславле. Хронологически и источниковедчески
непростая проблема титулярных митрополий на Руси XI в. подробно исследована в рабо-
тах А. Поппэ350 и нашей статье351. О времени их учреждения в источниках определенного
343
344
Там же.
345
Там же.
346
Согласно «Поучению», на обеде Владимира с отцом в Чернигове присутствовал и Олег Святославич, который бежал
в Тмутаракань «от Всеволода» 10 апреля 1078 г. (ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190). Так как Пасха в 1078 г. приходилась на
8 апреля, то выходит, что Олег бежал через несколько дней после праздничного пира со Всеволодом, во время которого,
надо полагать, окончательно выяснилась безнадежностьего положения.
347
КПП 1999. С. 13.
348
ПСРЛ 1. Стб. 183; 2. Стб. 173.
349
КПП 1999. С. 16. На это известие в занимающем нас контексте обращено внимание в работе: Бакулина 1986. С.
177. Примеч. 16.
350
См. прежде всего: Поппэ 1968. С. 85–108; он же 1969. С. 95–104.
351
Назаренко 2007с. С. 85–103; см. также статью X.
78
ответа нет, хотя ясно, что оно должно было состояться в 1060-е гг., вероятнее всего, как нам
представляется, в 1069/70 г. В данном случае для нас важнее другое – понять, что подобное
«растроение» русской митрополии явилось своеобразной церковной калькой политического
устройства Руси того времени – уже упоминавшегося троевластия (или, как часто пишут,
«триумвирата») Изяслава, Святослава и Всеволода Ярославичей352.
Источникам известен только один митрополит черниговский – Неофит, участвовавший
в торжественном перенесении мощей святых Бориса и Глеба в мае 1072 г.353 Очевидно, он
был первым и единственным черниговским предстоятелем, носившим митрополичий титул;
во всяком случае поставленный не позднее середины 1080-х гг.354 Иоанн титулуется уже епи-
скопом355. Поскольку звание титулярного митрополита было, как правило, пожизненным, это
значит, что со смертью Неофита Черниговская митрополия была вновь упразднена. Переяс-
лавская же просуществовала дольше: митрополитом именовался еще Ефрем, последнее упо-
минание о котором в этом качестве относится к 1089 г.356 Следовательно, к моменту смерти
Неофита политические причины, обусловившие существование Черниговской митрополии,
были уже в прошлом, тогда как к моменту поставления Ефрема такие причины для продол-
жения существования митрополии в Переяславле сохранялись. Первое соображение ничего
не дает для нашей темы (Неофит вполне мог скончаться уже в период киевского княжения
Всеволода), тогда как второе, напротив, говорит о многом. Оно заставляет думать, что Ефрем
был поставлен на кафедру тогда, когда Переяславль являлся стольным городом Всеволода
Ярославича, одного из «триумвиров», а затем, в 1077–1078 гг., – «дуумвиров». Однако в
1077–1078 гг., во время третьего киевского княжения Изяслава, Всеволод, как уже говори-
лось, сидел в Чернигове. Следовательно, поставление Ефрема состоялось не позднее кон-
чины Святослава в декабре 1076 г. Вместе с тем, известно, что в мае 1072 г. переяславскую
кафедру занимал Петр: он упомянут в числе иерархов, принимавших участие в перенесе-
нии мощей Бориса и Глеба357. Его преемником был Николай, присутствовавший на борисо-
глебских торжествах 1072 г. в качестве «игумена переяславского»358; во всяком случае при
перечислении архиереев, выходцев из Киево-Печерской обители, в послании владимиро-
суздальского епископа Симона к Поликарпу Николай назван перед Ефремом 359. Поскольку
352
Поппэ 1968. С. 97–103; Poppe 1971. Р. 180–184; idem 1988а. S. 261–263; Щапов 1989. С. 56–62; Назаренко 2007с.
С. 89–100.
353
Он упомянут в «Сказании чудес святою страстотерпцю Романа и Давида»: «<…> митрополит Георгии Кыевьскии,
другыи – Неофит Чьрниговскии» (Жит. БГ. С. 55–56; Revelli 1993. Р. 505; Усп. сб. 1971. С. 62). В «Повести временных лет»
соответствующее известие не вполне исправно.
354
Он умер 23 ноября 1111 г. (НПЛ. С. 20; ПСРЛ 2. Стб. 273; датировка 6620 г. в списках группы Лаврентьевского –
ультрамартовская: ПСРЛ 1. Стб. 289; Бережков 1963. С. 44–45), после того как «лежа в болести лет 25» (ПСРЛ 2. Стб. 274).
Ср. хронологические соображения из области внешней политики: Назаренко 2001а. С. 542–547. В отношении свидетель-
ства «Ипатьевской летописи» о 25-летней «болести» епископа Иоанна высказывались сомнения ввиду участия последнего
в обретении мощей преподобного Феодосия Печерского и перенесении их в Успенский собор Печерского монастыря в 1091
г. (ПСРЛ 1. Стб. 211; 2. Стб. 202); предлагалось даже вместо «лет 25» читать «лет 20» (Приселков 2003. С. 163. Примеч. 4;
Поппэ 1968. С. 104). Такая конъектура имела бы некоторую вероятность, если бы речь шла о порядковом числительном:
«лето 25-е». Кроме того, есть ли нужда понимать слова летописца так буквально: что епископ слег и не поднимался с одра
болезни все 25 лет? В начальный период болезни могли быть периоды релаксации; не говорим уже о том, что больной
епископ из отнюдь не далекого Чернигова мог быть просто доставлен к обретению мощей преподобного Феодосия именно
в надежде на исцеление.
355
ПСРЛ 1. Стб. 207. Примеч. д; 2. Стб. 202; 38. С. 84–85.
356
ПСРЛ. 1. Стб. 208; 2. Стб. 200.
357
ПСРЛ 1. Стб. 181; 2. Стб. 171. Примеч. б, 18; см. также «Сказание чудес святых Бориса и Глеба» (примеч. 28).
358
Ранее мы следовали уже высказывавшемуся в науке мнению (Голубинский 1/2. С. 303, 748; ПСРЛ 1. С. 567 [втор.
стб. указателя]), что речь идет о переяславском Иоанновском монастыре (Назаренко 2002b. С. 64), но сейчас полагаем,
что Иоанновский монастырь скорее всего был основан позже, в переяславское княжение Ярополка Владимировича (см.
подробнее: Назаренко 2007с. С. 96. Примеч. 77; или примеч. 78 в статье X).
359
«<…> Никола, Ефрем Переяславлю, Исаия Ростову» и т. д. (КПП 1911. С. 76; 1999. С. 21).
79
практически невероятно, чтобы в течение относительно краткого промежутка между маем

и концом навигации 1072 г. произошли смерть только что поставленного360 Петра, избрание
на кафедру и смерть Николая, наконец, назначение Ефрема 361 и отправление посольства в
Константинополь с просьбой о присвоении ему митрополичьего титула, приходится думать,
что начало предстоятельства Ефрема в Переяславле пришлось на время, когда в Киеве уже
княжил Святослав. Но если бы Всеволод с водворением Святослава в Киеве переместился в
Чернигов, то сохранение за переяславским епископом титула митрополита было бы излиш-
ним.
Что же, проблема решена, и Черниговскую землю в 1073–1076 гг. следует считать вла-
дением Святослава? Не совсем так. Есть серьезные основания полагать, что дело обстояло
сложнее.
Присмотримся внимательнее к распределению волостей между Святославом и Всево-
лодом после изгнания Изяслава. Если исходить из сказанного, то выходит, что Святослав рас-
полагал Киевом, Черниговом, Новгородом и Тмутараканью (в двух последних наместничали
Глеб и Роман Святославичи), тогда как Всеволод – Переяславлем, Ростовом и Волынью362;
Смоленск сохранял, видимо, статус совместного владения Ярославичей 363, установившийся
после смерти Игоря Ярославича в 1060 г.364 Что же в таком случае приобрел Всеволод в
результате изгнания Изяслава? Совершенно ничего, так как Волынский стол достался Вла-
димиру еще в 1068/9 г.365 – тогда же, когда Новгород Глебу При произошедшем в 1073 г. пере-
деле волостей, выходит, интересы Всеволода никак не были учтены. Собственно, и передела
никакого не произошло: просто Киевская земля была присоединена к владениям Святослава.
Это было бы странным, учитывая далеко не пассивную роль Всеволода (в том числе и внеш-
неполитическую) в коалиции со Святославом против старшего брата366. Недоумения уси-
лятся, если принять во внимание данные о переходе после 1073 г. под власть Святослава еще
и по меньшей мере части Ростовской земли.
360
Несмотря на то, что Петр назван епископом, его имя в списке архиереев, участвовавших в торжествах 1072 г., стоит
сразу после имени митрополита Неофита Черниговского и перед именем Никиты Белгородского, хотя белгородский епи-
скоп являлся викарием киевского митрополита (Щапов 1989. С. 35–36). Очевидно, этот не замеченный, насколько нам
известно, в науке нюанс следует понимать так, что Петр в качестве титулярного митрополита уже прошел княжескую
инвеституру, но его кандидатура еще находилась на утверждении в патриархии (см. подробнее: Назаренко 2007с. С. 90–
91, 94–98 или статью X).
361
Ввиду столь сжатой хронологии вынуждены признать, что переяславский митрополит грек Леонт, автор полемиче-
ского трактата об опресноках (Poppe 1965b. Р. 504–527), являлся не преемником (Щапов 1989. С. 58, 209), а предшествен-
ником Петра и, вероятно, первым митрополитом на перяславской кафедре (так считает и А. Поппэ). Вынуждены поэтому
внести коррективы в высказывавшуюся нами ранее точку зрения (Назаренко 1995. С. 663). См. подробнее: Назаренко
2007с. С. 95–96 или статью X.
362
В. А. Кучкин, развивая точку зрения Е. А. Преснякова, считает, что при Святославе на Волыни сидел Олег, а Вла-
димир Мономах – в Турове (Пресняков 1993. С. 44; Кучкин 1971. С. 30). Нам кажется более вероятным, что Владимир ока-
зался в Турове только в начале 1076 г., перейдя туда с Волыни, а вернее, объединив в своих руках Туров и Волынь в резуль-
тате обмена столами с Олегом (см. об этом подробнее в конце настоящей статьи), который и владел Турово-Берестейской
волостью (участвовать в походе на Чехию в 1075 г., повторяем, естественно князю, сидевшему ближе к западным преде-
лам Руси). Решение зависит от того, где в «Поучении» Владимира Мономаха пролегает хронологическая лакуна: между
событиями 1069 и 1075 (между «оттуда пакы на лето Володимерю опять» и «та посла мя Святослав в ляхы») или 1068 и
1074/5 гг. (между «идох Володимерю тое же зимы» и «той посласта Берестию брата»). В. А. Кучкин предпочитает первое,
на наш же взгляд, предпочтительнее второе. Аргументацию отложим до другого случая, а здесь отметим только, что для
темы данной статьи эта дилемма не имеет значения.
363
Судя по тому, что Владимир Мономах переходит из Турова в Смоленск сразу же после смерти Святослава, в течение
первого, краткого, единовластия Всеволода: «Святослав умре, и яз пакы Смолиньску» (ПСРЛ 1. Стб. 247).
364
Пресняков 1993. С. 43 и примеч. 78.
365
«То и-Смолиньска идох Володимерю тое жи зимы», то есть зимы 1068–1069 гг. (ПСРЛ 1. Стб. 247). Поэтому неправ,
как нам представляется, М. С. Грушевский, считая, что Владимир сел на Волыни только в 1073 г. (Грушевсъкий 2. С. 62.
Прим. 2).
366
Назаренко 2001а. С. 522–524.
80
Еще С. М. Соловьев справедливо заметил, что поездка киевского боярина Яня Выша-
тича в качестве даньщика Святослава Ярославича на Белозерье, упомянутая в «Повести вре-
менных лет» в статье 1071/2 г.367, могла иметь место только во время киевского княжения
Святослава368. Напрашивается вывод, что либо Белоозеро (как считает В. А. Кучкин369), либо
вся Ростовская земля целиком (как догадывался С. М. Соловьев) были получены Святосла-
вом от Всеволода в обмен на те или иные владения Святослава. Оба историка полагали, что
этими владениями была Черниговская земля, но такому предположению противоречат рас-
смотренные выше данные о принадлежности Чернигова в 1073–1076 гг. Святославу. Как же
быть? Ситуация выглядит тупиковой.
Полагаем, надо признать то, к чему настойчиво подталкивают нас выявленные проти-
воречия: Черниговская земля – в том виде, в каком она была владением Святослава с 1054
г, – после перемещения Святослава в Киев была поделена: собственно Чернигов с какой-то
частью земли остался за новым киевским князем, а оставшаяся часть оказалась передана
Всеволоду370.
В предыдущем варианте этой работы мы высказали предположение, что упомянутый
переход Ростова под власть Святослава также совершился при перераспределении волостей,
которое сопровождало вокняжение Святослава в Киеве. Часть прежней Черниговской воло-
сти Святослава, уступленная им в 1073 г. Всеволоду, была, как мы полагали, столь велика,
что ее выделение переяславскому князю потребовало от того, в свою очередь, территори-
альных уступок старшему брату. Такое допущение, понятно, не укрепляет нашей гипотезы
о разделе Черниговской волости в 1073 г., но ведь оно и необязательно, так как источники
вовсе не сообщают, когда именно Ростов оказался в руках Святослава. Это вполне могло
случиться и позже; более того, теперь мы находим основания думать, что так оно и было и
что обмен произошел на рубеже 1075–1076 гг., во время чешского похода Владимира Моно-
маха и Олега Святославича.
В самом деле, почему Мономах отправляется в поход из Владимира, а возвращается
уже в Туров?371 Поскольку в начале 1078 г. на Волыни мы застаем Олега372, то напрашивается
мысль, что произошел обмен Волыни Владимира на Туров, который, как мы предположили
выше, был столом Олега373. Однако такой обмен выглядел бы малопонятным: какими моти-
вами могли руководствоваться киевский и переяславский князья, обмениваясь соседними
и примерно равноценными волостями? Поэтому логичнее выглядит другая возможность –
что Туров был приобретен Всеволодом Ярославичем как раз взамен Ростова, куда и пере-
местился Олег, тогда как Владимир Мономах объединил в своих руках посадничество на
Волыни и в Турове374. Ясно, что владельческая история Ростова и история восстановления
Ростовской епископии (как вытекает из сказанного, вероятно, в 1075/6 г.) требуют дальней-
шего специального изучения.
367
ПСРЛ 1. Стб. 175–178; 2. Стб. 165–168.
368
Соловьев 1. С. 670–671. Примеч. 29. В. А. Кучкин подкрепил эту мысль, заметив, что, по дендрохронологическим
данным, угнетение древесных годовых колец на Белозерье падает на 1073 г. (Колчин, Черных 1977. Рис. 15, 16), то есть
неурожай («скудость»), вызвавший выступление волхвов, с которым столкнулся Янь Вышатич, приходился как раз на время
киевского княжения Святослава (Кучкин 1984. С. 64).
369
Кучкин 1984. С. 64–65.
370
Такие междукняжеские обмены, при которых происходило дробление существовавших владений, бывали. Так, в
1134 г. Юрий Долгорукий выменял у своего старшего брата киевского князя Ярополка Владимировича Переяславль на
«Суждаль и Ростов и прочую волость свою, но не всю» (ПСРЛ 1. Стб. 302; 2. Стб. 295).
371
«<…> оттуда (от Сутейски. – А. Н.) пакы на лето Володимерю опять, та посла мя Святослав в ляхы, ходив за Глотовы
(в Чехию. – А. Н.) <…> та оттуда Турову, а на весну та Переяславлю, таже Турову, и Святослав умре» (ПСРЛ 1. Стб. 247).
372
373
Так мы и полагали в другой работе: Назаренко 2008а. С. 148 и примеч. 56.
374
О возможных причинах такого обмена см. в статье IX.
81
Возвращаясь к реконструируемому нами разделу Черниговщины в 1073 г., вполне

допускаем (ввиду прецедентности средневековых волостных границ), что в той или иной
степени они совпадали с позднейшими границами отчин Давыда и Олега Святославичей,
как те с известной определенностью восстанавливаются по данным XII в. Владения Давыда
составляли земли радимичей (Посожье) и к югу от Десны (Задесенье) и Сейма, владения
Олега – области по Средней Десне вокруг Новгорода Северского и вятичей в Поочье375(в-
месте с этой частью Черниговской земли Всеволод, конечно же, должен был получить и
Муром). В результате подвластные Всеволоду земли – от Переяславля до Ростова – превра-
щались в единый территориально-коммуникационный комплекс. Что касается Святослава,
то складывается впечатление, что он стремился, по возможности, восстановить под властью
Киева историческое территориальное единство Русской земли в узком смысле слова.
В качестве одного из выводов заметим также, что, похоже, границы земель-уделов Яро-
славичей по разделу 1054 г. пока еще отнюдь не выглядели в глазах их владельцев основой
тех земель-отчин, какими они уже воспринимались следующим поколением – внуками Яро-
слава.
375
Зайцев 1975. Карта-вклейка между с. 80 и 81.
82
VII. Городенское княжество и

городенские князья в XII веке 376
Сведения о Городенском княжестве появляются в летописях в первой трети XII в.

Князь Всеволодко отправляется в общерусский поход против Глеба Всеславича Минского,
организованный киевским князем Мстиславом Владимировичем в 1127 г., «из Городна»377.
Этот же «Всеволод Городеньский» участвует в походе Мстислава Киевского на Литву в 1131
г.378 Городенским назван Всеволодко и в сообщении о его кончине под 1141/2 мартовским
годом379. Можно думать, что городенским столом Всеволодко владел уже с 1117 г., когда
киевский князь Владимир Всеволодович Мономах выдал за него свою дочь Агафью 380.
Городенское княжество унаследовали и сыновья Всеволодка. В 1144 г. «Всеволодко-
вича два Борис и Глеб» обозначены среди участников похода киевского князя Всеволода
Ольговича на Владимирка Володаревича Галицкого381, следовательно, они должны были
иметь к этому времени свои столы. По крайней мере Борис сидел в Городне: «Борис Горо-
деньский» входил в число сторонников Изяслава Мстиславича Волынского в борьбе послед-
него за Киев против суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого в 1151 г. 382В 1166
г. городенским князем под рукой киевского князя Ростислава Мстиславича назван уже Глеб
Всеволодкович383. После смерти Ростислава в 1167 г. «к Всеволодковичема» как к «своим
ротником» шлет послов волынский князь Мстислав Изяславич, намереваясь идти на Киев384.
Двойственное число подразумевает не Бориса и Глеба Всеволодковичей, а Глеба и его млад-
шего брата Мстислава385, судя по тому, что в военных действиях на стороне Мстислава Изя-
славича в 1167–1168 гг. принимает участие именно Мстислав Всеволодкович386. Это значит,
что Бориса Всеволодковича скорее всего уже не было в живых (умер не позднее 1166 г.).
В начале 1170 г., во время второго похода Мстислава Изяславича на Киев, захваченный суз-
дальцами Андрея Юрьевича Боголюбского, который посадил там своего младшего брата
Глеба, «Всеволодича пустила бяшета (опять dualisl – А. Н.) свою помочь»387, то есть имеются
в виду все те же Глеб и Мстислав Всеволодковичи. Однако по взятии Киева в феврале-марте
376
* Исправленный и сильно расширенный вариант одноименной работы: Назаренко 2000с. С. 169–188.
377
Так во всех списках «Лаврентьевской летописи» (ПСРЛ 1. Стб. 297), а также в Погодинском списке «Ипатьев-
ской» (ПСРЛ 2. Стб. 291–292. Примеч. 28; Хлебн./Погод. С. 506, лев. стб.). В Ипатьевском списке читается «Городка»,
но «к», по замечанию издателей, исправлено из «н» (ПСРЛ 2. Стб. 291–292. Примеч. н). Поскольку Погодинский список
является копией Хлебниковского, в котором в данном месте утрачено несколько листов, то чтение «из Городка» следует
признать результатом ошибочной правки писца или редактора Ипатьевского списка.
378
ПСРЛ 2. Стб. 294. Датировка 6640 годом в «Ипатьевской летописи» – ультра-мартовская и относится к 1131/2 мар-
товскому году (Бережков 1963. С. 135).
379
ПСРЛ 2. Стб. 309; «месяца февраля 1 дня» добавлено в «Никоновской летописи» (ПСРЛ 9. С. 166). Если это уточ-
нение верно, то смерть Всеволодка имела место 1 февраля 1142 г.
380
ПСРЛ 2. Стб. 294. Соображения, позволяющие отнести женитьбу Всеволодка к началу 1117 г., приведены ниже.
381
382
Там же. Стб. 410, 413, 424, 426, 427, 433.
383
Там же. Стб. 528 (под 6676 г.); здесь летоисчисление «Ипатьевской летописи» опережает реальную хронологию на
два года (Бережков 1963. С. 177–178). В именном указателе к «Ипатьевской летописи», изобилующем, увы, и в остальном
многочисленными пробелами и ошибками, Глеб Всеволодкович неверно назван князем переяславским: Муравьева, Кузь-
мина 1975. С. 22; они же 1998. С. XII, прав. стб.
384
ПСРЛ 2. Стб. 533; о датировке см.: Бережков 1963. С. 179.
385
В указателе это упоминание по недосмотру отнесено только к Мстиславу (.Муравьева, Кузьмина 1975. С. 46, прав,
стб.; они же 1998. С. XXII, прав. стб.).
386
ПСРЛ 2. Стб. 533, 538; Бережков 1963. С. 180.
387
ПСРЛ. 2. Стб. 547; Бережков 1963. С. 182. Что речь идет о сыновьях именно Всеволод(к)а Городенского, видно из
перечисления в следующей годовой статье союзников Мстислава после занятия им Киева.
83
1170 г. Мстислав Изяславич заключает «ряд» только с одним Всевол одковичем 388. Им был
Мстислав, как то видно из его упоминания в качестве городенского князя в 1184 г., во время
общерусского похода против половцев389. Отсюда заключаем, что примерно в феврале 1170
г. Глеб Всеволодкович умер; очевидно, грозившая смертью болезнь Глеба и помешала его
младшему брату лично отправиться на помощь Мстиславу Изяславичу, как он это сделал
полутора годами раньше. В 1173 г., когда смоленские Ростиславичи отказались признавать
старейшинство Андрея Боголюбского и захватили Киев, Андрей «повеле» идти на Киев
среди прочих «и полотьскымь княземь <…> всимь, и туровьскымь, и пиньскимь, и городень-
скымь»390. Если множественное число в отношении городенских князей употреблено здесь
не по инерции фразы, то это указывало бы на существование в начале 1170-х гг. по крайней
мере двух, а скорее (ввиду употребления двойственного числа в соседних статьях) даже трех
относительно взрослых представителей третьего поколения городенской династии – внуков
Всеволодка.
В результате вырисовывается следующая хронология городенских князей: Всеволодко
(не позднее 1117–1141/2), Борис Всеволодкович (1141/2 – не позднее 1166), Глеб Всеволод-
кович (не позднее 1166–1170), Мстислав Всеволодкович (1170 – не ранее 1183). Эти выводы
заметно отличаются от наблюдений Μ. П. Погодина 391, от данных, приведенных в генеалоги-
ческом компендиуме Н. А. Баумгартена (со ссылкой на Μ. М. Погодина)392, у О М. Рапова393
и в иных справочниках.
В немногочисленных летописных упоминаниях о Всеволодке Городенском отчество
князя нигде не приводится. Несмотря на это, в науке повсеместно и прочно утвердилось
мнение, что он был сыном Давыда Игоревича, одного из самых беспокойных внуков Яро-
слава Мудрого394. Никаких сомнений в таком родословии основателя городенской династии,
насколько нам известно, никогда не высказывалось395. Между тем, есть по меньшей мере два
существенных повода, которые вполне оправдывали бы подобные сомнения. Первый – из
области канонического права, второй связан с наследственной преемственностью владель-
ческих прав городенских князей.
До сих пор не обращалось внимания на то, что традиционная генеалогия делает нека-
нонически близкородственным упомянутый выше брак Всеволодка с Мономаховной, заклю-
388
389
Там же. Стб. 631; Бережков 1963. С. 202.
390
391
Погодин 6. С. 96, 181–182 и роспись князей по княжествам и уделам (с. XLI).
392
Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 1–4.
393
Рапов 1977. С. 202, 205; автор, по непонятной причине, предпочитает работать с данными «Никоновской» и «Густын-
ской» летописей, а также В. Н. Татищева, игнорируя «Ипатьевскую летопись». Очевидно, поэтому не учитываются и
поправки, сделанные к хронологии «Ипатьевской летописи» И. Г. Бережковым.
394
Кроме трудов В. И. Татищева, Η. М. Карамзина и С. М. Соловьева (см. примеч. 32, 43, 44), см. также: Строев 1844.
С. 23. Роспись III; Погодин 6. С. 96; Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 1; ПСРЛ 1. С. 544, прав. стб. (указат.); Муравьева,
Кузьмина 1975. С. 18, прав, стб.; они же 1998. С. XI, лев. стб.; Рапов 1977. С. 202; HBGR 1. S. 427 (генеалогическая таблица,
составленная М. Хелльманном); Войтович 1990. С. 31. № 18 (почему работа названа «библиографическим справочником»,
остается загадкой); и ми. др. В комментариях Д. С. Лихачева к «Повести временных лет» упоминание о Всеволодке в статье
1116 г. оставлено без каких бы то ни было пояснений, а имя Всеволодка отсутствует в указателе (ПВЛ. С. 548, 552, лев. стб.),
из чего можно сделать вывод, что комментатор, видимо, отождествлял его с Всеволодом Давыдовичем Черниговским.
395
Лишь М. И. Погодин, да и то только однажды (Погодин 6. С. XLI), снабжает отчество «Давыдович» знаком вопроса
(когда А. М. Андрияшев, ссылаясь на Μ. П. Погодина, называет Всеволодка Владимировичем, это, конечно, всего лишь
недоразумение: Андрияшев 1887. С. 79). Более века спустя кропотливый А. В. Соловьев, комментируя разбираемые нами
ниже сведения В. Н. Татищева о Всеволодке, который в них именуется Давыдовичем, замечает уклончиво: «Здесь отчество,
вероятно (выделено нами. – А. Н.), верно» (Соловьев 1992. С. 71); при этом в родословной таблице в той же статье (с. 84)
общепринятая генеалогия воспроизведена уже безо всяких оговорок. М. С. Грушевский, хотя и прозревал авторство В. Н.
Татищева, все же признавал его мнение «довольно вероятным» (Плахонин 2004. С. 299).
84
ченный в 1117 г.: «Том же лете Володимер отда дщерь свою Огафью за Всеволодка» 396. Что за
Всеволод имеется в виду, летописец не уточняет. Впрочем, ясно, что это известие не может
относиться ни ко Всеволоду Ольговичу, ни к его двоюродному брату Всеволоду Давыдо-
вичу, внукам черниговского, а затем киевского князя Святослава Ярославича, как то видно
из сообщения «Ипатьевской летописи» под 1144/5 г.: «Тон же зиме Всеволод (Всеволод Оль-
гович, тогда князь киевский. – А. Н.) отда две Всеволодковне, Володимери внуце, едину за
Володимера за Давыдовича, а другу за Яросла[в]личя, за Дюрдя (Юрия Ярославича, впо-
следствии князя туровского. – А. Н.), об одинои неделе»397. Остается думать, что мужем Ага-
фии Владимировны стал именно Всеволодко Городенский. Так и считается в науке. Но тогда,
если оставаться при общепринятом мнении о происхождении Всеволодка, этот брак был бы
союзом между правнуками одного лица, в данном случае – киевского князя Ярослава Вла-
димировича:
Таблица 1
Браки столь близкой, 6-й (3: 3), степени кровного родства, как хорошо известно, запре-
щались церковью. В древнерусской «Кормчей книге» читаем: «Тако есть право уне (относи-
тельно. – А. Н.) поимания: брата два – то две колене; дети тою – то 3-е колено: дотоле нелзе
поиматися. Внучи тою – 6-е колено: не лзе же (выделено нами. – А. К), 7-е колено и 8-е,
то уже достойно поиматися»398. Эта общецерковная норма отражена и в целом ряде других
канонических текстов; так, в начале XIV в. она категорически подчеркивается в послании
константинопольского патриарха Нифонта к великому князю владимирскому Михаилу Яро-
славину Тверскому в связи с обвинениями митрополита Петра (как выяснилось, необосно-
ванными) в благословении близкородственных браков: «Велико есть то дело и велми гневить
Бога, еже от крови 6 степень пращаеть и благословляеть: аже 6 степень отъинудь отсечено
и запрещено; не бывало то дело николиже промежи кристиян» 399.
Конечно, патриарх несколько преувеличивал, и как на латинском Западе, так и на
Руси известны отдельные случаи, когда для политических браков делались исключения. Но
то были именно исключения, которые соответствующим образом и трактовались. Так, для
брака в 1103 г. польского князя Болеслава III и Сбыславы (дочери киевского князя Свято-
полка Изяславича), которые состояли в кровнородственной близости именно 6-й степени,
краковский епископ Балдвин специально исхлопотал разрешение папы Пасхалия II ввиду
«необходимости для страны» («patrie necessitas»); папа пошел навстречу и одобрил брак,
«но не как канонический и обычный, а в виде исключения»400. Подобное же разрешение
было истребовано в Риме и для второго брака волынского князя Василька Романовича с
Добравкой, внучкой польского князя Казимира II, с которой брат Даниила Галицкого нахо-
дился в кровном родстве 6-й степени; сохранилась даже булла папы Иннокентия IV от 1247
396
397
398
ПДРКП 1. № XIV. Стб. 143; Бенешевич 2. С. 196–201.
399
ПДРКП 1. № XVI. Стб. 148–149.
400
«<…> non canonice пес usualiter, sed singulariter» (Gall. II, 23. P. 90); Назаренко 2001a. C. 560–561.
85
г. на этот счет401. Бывали случаи, когда власть имущие игнорировали церковные запреты –
как, например, новгородский князь Святослав Ольгович, который в 1136/7 г. «веньцяся сво-
ими попы», несмотря на запрет епископа Нифонта, что воспринималось как скандал и зано-
силось на страницы летописей402. Весьма показательно, что среди внутрирусских между-
княжеских браков домонгольского времени с достаточной достоверностью удается выявить
только три или четыре близкородственных союза, причем один из них, если и был близкород-
ственным, получил особую санкцию митрополита403, а два были расторгнуты впоследствии,
когда политический интерес, их обусловивший, утратил свою актуальность404. Случаи, когда
подобные, заключенные из политических интересов браки по прошествии времени растор-
гались, известны и в Византии, причем (что важно) делалось это со ссылкой именно на их
неканоничность405. Очевидна неустойчивость такого рода брачных союзов, которая вполне
осознавалась вступающими в них сторонами.
В случае со Всеволодком Городенским и Агафией Владимировной демонстративное
попрание церковных канонов, на какое пошел Святослав Ольгович, представляется малове-
роятным: известно благочиние Владимира Мономаха, удостоившееся особых похвал киев-
ского митрополита Никифора I406. Конечно, брак дочери киевского сениора с подручным кня-
зем, сидевшим в далекой пограничной волости, мог иметь особые политические причины
(о чем будет сказано ниже), которые способны были бы, по ходатайству Владимира Все-
володовича, побудить церковные власти разрешить его в виде исключения (говоря церков-
ным языком – икономии). Но прежде чем мириться с таким исключением, уместно задаться
вопросом, в какой мере обоснована традиционная генеалогия Всеволодка, требующая этого
допущения.
Насколько удается выяснить, наиболее ранним текстом, в котором Всеволодко назван
Давыдовичем, является «Густынская летопись», где в сообщении о женитьбе князя вместо
«за Всеволодка», как в «Ипатьевской летописи», читаем «за Всеволода Давыдича Чернегов-
401
Тургенев 1841. № 76. C. 67; Назаренко 2001a. C. 583.
402
НПЛ. C. 24, 209; шла ли в данном случае речь о недопустимо близкородственном браке или каноническое препят-
ствие состояло в чем-то другом, неясно.
403
Имеем в виду состоявшийся в 1250 г. брачный союз совершенно скандальной 4-й (2: 2!) степени родства: влади-
миро-суздальский великий князь Андрей Ярославич женился на дочери галицкого князя Даниила Романовича (ПСРЛ 1.
Стб. 472), в то время как оба происходили, возможно, от родных сестер – дочерей галицкого князя Мстислава Мстисла-
вича. Попытка пересмотреть такое происхождение Андрея Ярославича, коль скоро его следствием является столь некано-
нический брак (Баумгартен 1908b. С. 21–23), была оспорена В. А. Кучкиным, который предпочел вернуться к мнению
о Мстиславне как матери Ярославичей, предложив рассматривать присутствие митрополита Кирилла и ростовского епи-
скопа при венчании Андрея и Даниловны как свидетельство об особой церковной санкции на брак (Кучкин 1986. С. 71–80).
Польский исследователь генеалогии смоленских Ростиславичей Д. Домбровский, хотя и не готов поддержать конкретную
идентификацию матери Ярославичей, предложенную Н. А. Баумгартеном, тем не менее, полемизируя с В. А. Кучкиным,
склоняется к выводу, что сыновья Ярослава Переяславского происходили не от дочери Мстислава Удатного (Домбровский
2006. С. 21–30); в таком случае женитьба Андрея Ярославича оказывается канонически вполне легитимной.
404
В 1112 г. волынский князь Ярослав Святополчич женился на дочери Владимира Всеволодовича Мономаха (ПСРЛ 2.
Стб. 273), хотя оба брачующихся были правнуками Ярослава Мудрого; в 1183 г. (Бережков 1963. С. 201) Глеб, сын киев-
ского князя Святослава Всеволодовича и правнук Мстислава Великого (через дочь последнего Марию, жену черниговского
и киевского князя Всеволода Ольговича), взял в жены дочь соправителя отца – Рюрика Ростиславича и, тем самым, также
правнучку Мстислава (ПСРЛ 2. Стб. 625); в 1180-1190-х гг. был заключен брак между волынским князем Романом Мсти-
славичем и Передславой, дочерью того же Рюрика Ростиславича (ПСРЛ 1. Стб. 412), причем снова речь шла о правнуках
киевского князя Мстислава Владимировича. Ярослав Святополчич отослал от себя жену после разрыва с Мономахом в
1117/8 г. (ПСРЛ 7. С. 24; 15. Стб. 192; см. об этом ниже, а также в статье IV), а Роман – в 1195/7 г. (Бережков 1963. С. 85),
порвав с Рюриком, причем Рюриковна была даже затем насильственно пострижена Романом (ПСРЛ 1. Стб. 420). О недо-
стоверности других примеров браков 6-й степени родства, иногда постулируемых в историографии, будет сказано ниже,
при разборе аргументов А. Г. Плахонина против нашей гипотезы.
405
Например, помолвка между Марией, дочерью императора Мануила I Комнина, и деспотом Белой-Алексеем, буду-
щим венгерским королем Белой III (Назаренко 2007d. С. 74–88).
406
См. послание митрополита к Владимиру: Понырко 1992. С. 66–71.
86
ского» (!)407. Перед нами явно одна из нередких для поздней летописи ложных интерпре-
таций; характерно, что другой пример такого же рода есть тут же, в статье 1116/7 г.: Глеб
Всеславич Минский превращен здесь в никогда не существовавшего Глеба Святославича
Смоленского. Всеволодко Городенский, как мы уже отметили, никоим образом не может
быть тождествен представителю черниговского дома Всеволоду Давыдовичу. Тем не менее
то же недоразумение находим и в «Истории Российской» В. Н. Татищева.
В «Росписи алфабетической», составленной самим историком к первой редакции сво-
его труда, Всеволодко Городенский прямо отождествлен с Всеволодом Давыдовичем, сыном
Давыда Святославича Черниговского408. Более того, как видно из «Летописи краткой великих
государей русских» в первой редакции «Истории», В. Н. Татищев считал Городенское кня-
жество одним из уделов в Черниговской земле, поскольку городенским князем здесь назван
другой черниговский Давыдович – Святослав409. Эта ошибка до известной степени прости-
тельна, ведь о Всеволоде Давыдовиче известно еще меньше, чем о Всеволодке Городенском.
К тому же первый упоминается в качестве участника похода на половцев под тем же 6624
(1116/7) г., под которым говорится о женитьбе второго, и известие об этом походе вошло в
первую редакцию «Истории»410. Возможно, свою роль сыграл и тот факт, что в XVIII в., как
и сегодня, несколько севернее Чернигова существовал городок Городня, позднее ставший
даже уездным центром. Впоследствии историк по каким-то причинам усомнился в своей
интерпретации, так как во второй, печатной, редакции его труда в поход на половцев в 1116/7
г. отправляется уже Всеволод Ольгович, которому в обеих редакциях приписана и женитьба
на Агафии Владимировне411. (Последнее, заметим, доказывает, что сходные ошибки соста-
вителя «Густынской летописи» и В. Н. Татищева возникли независимо друг от друга и не
восходят к общему источнику.) Как ни странно, в сообщении о смерти Всеволода Городен-
ского под 1141 г. отчество «Давыдович» было, тем не менее, возможно по недосмотру, остав-
лено («Преставися князь городецкий Всеволод Давидович»), хотя черниговское происхож-
дение князя историк решил изменить, прибавив через некоторое время после определенных
колебаний «внук Игорев», а также сделав примечание: «О сем Всеволоде зде токмо (выде-
лено нами. – А. Н.) упомянуто»412. В. Н. Татищев не обратил внимания на то, что тем самым
в летописи «сталкиваются» два внука Игоря Ярославича. Действительно, запись о браке
Всеволодка непосредственно продолжает заметку о смерти Мстислава, «сыновца» Давыда
Игоревича413, в «Истории Российской» опущенную: «В се лето преставися Мстислав, внук
Игорев»414. Не странно ли, что летописец, снабдивший имя Мстислава пояснением «внук
Игорев», оставил без комментария стоящее рядом имя Всеволодка, тоже якобы внука Игоря?
Вследствие такой «правки» во второй редакции положение окончательно запуталось 415. Если
в первой редакции летописные сведения о Всеволодке были «поделены» между чернигов-
скими Всеволодом Ольговичем и Всеволодом Давыдовичем, то теперь женитьба на Влади-
мировне осталась по-прежнему за Всеволодом Ольговичем; отец сестер, выданных замуж
407
ПСРЛ 40. С. 75.
408
Татищев 4. С. 501, лев. стб.
409
Там же. С. 105, 515, прав. стб.
410
Там же. С. 181.
411
Татищев 2. С. 131; 4. С. 181.
412
Татищев 2. С. 154, 267. Примеч. 398.
413
ПСРЛ 1. Стб. 271; 2. Стб. 247.
414
415
На произвольность исправлений, предпринимавшихся В. Н. Татищевым во второй редакции «Истории», указывал
еще А. А. Шахматов (1920. С. 80–95). Сводку возникших в результате ошибок применительно ко Всеволодку Городенскому
и его сыновьям см.: Соловьев 1992. С. 70–74.
87
в 1144 г., стал Всеволодом Мстиславичем Новгородским 416 – ведь они были «Володимери
внуки»417; Всеволодко Городенский под 1141 г. оказался сыном Давыда Игоревича, а «Всево-
лод из Городца» в известии о походе 1127 г. вообще остался без какой бы то ни было интер-
претации418.
Несмотря на в общем критическое отношение к уникальным сведениям «Истории Рос-
сийской», в которой к тому же в данном случае налицо явная путаница, Η. М. Карамзин,
со ссылкой на В. Н. Татищева419, воспроизвел мнение о Всеволодке Городенском как сыне
Давыда Игоревича, а вслед за ним – и С. М. Соловьев420. В результате благодаря авторитету
известных историков неудачная догадка В. И. Татищева приобрела силу бесспорного факта.
Обратимся ко второму поводу для сомнений в правильности генеалогической связки
Давыд Игоревич – Всеволодко Городенский, заявленному нами выше, а именно потенциаль-
ной преемственности городенских владений Всеволодка.
Принимая предположение В. И. Татищева, Η. М. Карамзин, то ли стараясь подкре-
пить его, то ли делая из него вывод, отождествил стольный город Всеволодка не с извест-
ным Городном на Немане (современным Гродном), а с одноименным местечком (современ-
ное название – Городная) в нижнем междуречье Стыри и Горыни, примерно в полусотне
километров юго-восточнее Пинска421. Историк эту свою мысль никак не аргументировал. Но
мотив, который им руководил, понятен: Давыд Игоревич, предполагаемый отец Всеволодка
Городенского, никогда не владел землями к северу от Припяти. В пору его волынского княже-
ния (не ранее 1087–1097) Туров и Пинск с 1088 г. принадлежали Святополку Изяславичу422, а
вместе с Туровской землей – и ее западная окраина, Берестейская волость (от которой или от
основного массива туровских земель и должна была выделиться впоследствии Городенская
волость в верховьях Немана)423. Очевидно, после смерти Ярополка Изяславича в ноябре 1086
или 1087 г.424 его огромные владения быи поделены между Давыдом и Святополком. В конце
жизни (после 1100–1112 гг.) Давыд сидел в Дорогобуже, владея Погориной или частью ее425.
Думается, именно поэтому Η. М. Карамзин и предпочитал искать Городенский удел Всево-
лодка, «между реками Стырем и Горынью»; С. М. Соловьев же только повторил предполо-
жение Η. М. Карамзина. В дальнейшем мнения относительно локализации Всеволодкова
Городна разделились: неманская или припятская?426 И только археологическими изыскани-
416
417
418
419
Карамзин 1/2. Примеч. 250. Стб. 102. «Российская Библиотека», на которую, помимо труда В. Н. Татищева, ссылается
в данном случае историк, есть не что иное, как первое издание «Радзивиловской летописи» 1767 г. (.Карамзин 2–3. С. 687.
№ 102 [комментарий М. И. Афанасьева, В. Ю. Афиани, В. П. Козлова, Г. А. Космолинской]), в которой отчество Всеволодка
действительно обозначено, но оно стоит в ряду многочисленных изменений, внесенных в текст летописи издателями, и
стало следствием правки по одному из списков «Истории» В. Н. Татищева (Плахонин 2004. С. 318–320).
420
Соловьев 1. С. 422, 454, 578, 683. Примеч. 182. С. 719. Табл. № 7.
421
422
ПСРЛ 1. Стб. 207; 2. Стб. 199.
423
ПСРЛ 1. Стб. 263; 2. Стб. 237. Об исконной связи Берестейской волости с Туровом, а не с Волынью см.: Насонов
1951. С. 115–117 и карта-вклейка между с. 80 и 81. Сомнения, иногда высказывающиеся на этот счет (Котляр 1985. С. 50),
должны были бы покоиться на опровержении аргументов А. Н. Насонова, чего, однако, нет.
424
Водворение Святополка в Турове именно в 1088 г. делает датировку гибели Ярополка в «Ипатьевской летописи»,
1087 г. (ПСРЛ 2. Стб. 197), до некоторой степени более вероятной, чем 1086 г. «Лаврентьевской летописи» (ПСРЛ 1. Стб.
206), несмотря на предпочтение, которое А. А. Шахматов отдавал последней дате (Шахматов 1916. С. 261); ср. также
соображения, выдвинутые в работе: Стефанович 2007. С. 143–144. Примеч. 48. Давыд Игоревич как претендент на Волынь
обнаружился уже в 1085 г. (ПСРЛ 1. Стб. 205; 2. Стб. 197).
425
ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 249–250.
426
Их сжатый обзор см.: Орловский 1897. С. 197–200 (сам автор высказывается в пользу Гродна на Немане); Воронин
1954. С. 11–12.
88
ями 30-40-х гг. XX столетия вопрос разрешился в пользу Городна на Немане, в котором были
вскрыты мощные культурные напластования начиная уже с XI в. с богатой каменной архи-
тектурой домонгольского времени, выдающей столичный облик города, тогда как в припят-
ском Городне сколько-нибудь заметного археологического слоя вообще не обнаружилось427.
Казалось бы, такой результат должен был бы повести к пересмотру привычного взгляда
на происхождение Всеволодка Городенского от Давыда Игоревича. Ведь главным дово-
дом сторонников припятской локализации летописного Городна служило как раз естествен-
ное предположение, что территориально Городен следовало бы связывать с погоринскими
владениями Давыда428. Однако этого не случилось: ошибочная генеалогическая схема ока-
залась затверженной. Трудности, с которыми она сталкивается, не были даже замечены.
Попытка польского археолога И. Йодковского подкрепить ее конкретными аргументами 429 не
выдержала критики; найденные при раскопках древнерусских Городна и Дорогичина свин-
цовые печати с изображением святого Иоанна Предтечи и надписью, которую И. Йодков-
ский читал как «ДАВИДА СЛОВО», на самом деле оказались принадлежащими к много-
численной группе загадочных сфрагистических памятников с надписью «ДЬКЬСЛОВО»430.
Характерно, однако, что, например, Η. Н. Воронин, отметив ошибочность интерпретации
И. Йодковского, в самой идее о связи между Городном и Давыдом Игоревичем нисколько
не усомнился. Он предположил, что Городен «повторяет» (?) название Давида-городка при
устье Горыни, входившего будто бы в погоринские владения Давыда, и задался вопросом,
«не предпринял ли Давыд Игоревич, еще будучи волынским князем <…> попытки проник-
нуть в Понеманье и закрепиться в нем?». Далее, подхватив ни на чем не основанную догадку
А. М. Андрияшева, что Всеволодко мог после смерти Давыда унаследовать Погорину, откуда
его якобы вытеснил затем волынский князь Ярослав Святополчич431, исследователь присо-
вокупил к ней еще одну: в результате этих событий Всеволодко будто бы и вынужден был
искать убежище в далеком Городне432. Но как название Давида-городка (если действительно
связывать последнее именно с Давыдом Игоревичем) могло быть перенесено в Понеманье,
предполагаемую часть волынских владений Давыда Игоревича, если Погорину Давыд полу-
чил только после того, как лишился Волыни? Кроме того, низовья Горыни, насколько можно
судить, во владения Давыда Игоревича (Погорину в узком смысле слова) не входило433,
поэтому связь названия «Давид-городок» именно с Давыдом Игоревичем вызывает сильные
сомнения. Почему, далее, Погорина не была возвращена Всеволодку после изгнания вскоре
с Волыни Ярослава Святополчича? Как, наконец, Всеволодко мог закрепиться в Верхнем
Понеманье, если, по мнению самих А. М. Андрияшева и Η. Н. Воронина (на этот раз, как
увидим, справедливому), оно входило во владения Ярослава Святополчича? Нежелание усо-
мниться в привычной, но ложной генеалогии приводило к нагнетанию вопросов и противо-
427
Соловьев 1935. С. 69–96; Воронин 1954. Тем не менее в указателе к «Ипатьевской летописи» Городен Всеволодка
отделен от неманского Городна и помещен «в Волынском княжестве» (Муравьева, Кузьмина 1998. С. XXXVII, лев. стб.).
428
См., например: Грушевсъкий 2. С. 100, 301–302, 396.
429
Jodkowski 1948. S. 158–171.
430
Янин 1. № 85, 1, 4–5.
431
Андриягиев 1887. С. 116.
432
Воронин 1954. С. 198–199.
433
Пределы Дорогобужской волости, выделенной Давыду Святополком Изяславичем, неизвестны; неясно также, оста-
лись ли за Давыдом при переходе в Дорогобуж Бужский Острог (Бужеск, Острог?), Дубен и Черторыйск, составившие его
удел по решению Уветичского съезда в 1100 г. (ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 249). Но судя по более поздним данным, низо-
вья Горыни (Степанская и Дубровицкая волости) входили в состав Туровских, а не Дорогобужских земель. Сидевший в
Дубровице в 1180-х гг. Глеб Юрьевич (ПСРЛ 2. Стб. 631) был, очевидно, сыном туровского князя Юрия Ярославича. По
южным пределам Дубровицкой волости проходила и граница между Туровом и Волынью (Луцком), которую подчеркивал
еще Длугош как границу между Польским королевством и Великим княжеством Литовским (Dlug. 1. Р. 86; Щавелева 2004.
С. 71, 217, 368–369. Коммент. 28 [А. В. Назаренко]).
89
речий, которые тем не менее не колебали приверженности историографии к традиционной

схеме434.
Если же наконец отказаться от восходящего к В. Н. Татищеву недоразумения, то –
ввиду местоположения Городенской волости – отца Всеволодка Городенского естественно
было бы искать среди князей, владевших в конце XI – начале XII в. Берестейской волостью.
Теоретически здесь возможны три кандидатуры – Мстислава и Ярослава, сыновей киев-
ского князя Святополка Изяславича, и их двоюродного брата Ярослава, сына волынского и
туровского князя Ярополка Изяславича435. Действительно, в 1101 г. Берестейской волостью
владел Ярослав Ярополчич436. Берестье он мог получить как до 1099 г., когда Давыд Иго-
ревич оказался прогнан с Волыни, так и позднее, когда после гибели в 1099 г. Мстислава
Святополчича, сменившего было Давыда на владимирском столе, Волынь перешла к Яро-
славу Святополчичу. Судя по тому, что в 1099 г. в войске Мстислава, оборонявшем Владимир
Волынский от Давыда Игоревича, присутствовали «берестьяне» и «пиняне»437, Святополк
либо присоединил к волынским владениям сына также Турово-Берестейскую землю (восста-
новив таким образом удел своего покойного брата Ярополка, существовавший в 1078–1086/7
гг.), либо, что вероятнее, отдал Туров следующему по старшинству сыну – Ярославу. Таким
образом очерчивается круг реальных и потенциальных владельцев Берестейской волости в
конце XI – начале XII в., то есть круг возможных кандидатур на отцовство в отношении
Всеволодка Городенского.
Однако первые две из этих возможностей следует признать маловероятными,
поскольку в таком случае упоминавшийся выше брак Юрия Ярославина и дочери Всево-
лодка Городенского438 становился бы неканоническим между кровными родственниками
даже не 6-й, а как минимум 5-й степени:
Таблица 2
Присмотримся также повнимательнее к летописному известию о походе киевского

князя Мстислава Владимировича на Полоцкую землю в 1127 г.: здесь в числе «братьи» Мсти-
славовой названы рядом «Всеволодко из Городна и Вячеслав Ярославин ис Кльчьска»439.
Вряд ли так можно было выразиться, будь Всеволодко родным братом Вячеслава. Но что
за Ярослав был отцом Вячеслава Клеческого? Не думаем, что то мог быть Ярослав Яропол-
чич440, коль скоро последний, сидя в Берестье, заведомо не простирал своей власти до Клече-
434
Насонов 1951. С. 54. Примеч. 1 (автор был уже знаком с предварительными публикациями Η. Н. Воронина о Гродне);
Воронин 1954. С. 13 и passim', ДРГЗС. С. 77–78 (автор раздела – А. В. Куза); Куза 1989. С. 93–94 (исследователь повторяет
также предположение, будто Городен основан Давыдом Игоревичем, что невозможно, поскольку Давыд, как говорилось,
никогда не владел Понеманьем); Зверуго 1989. С. 62; и др.
435
Обращаем внимание на то, что в дальнейшем мы несколько дополняем и уточняем содержание статьи: Назаренко
2000с. С. 177–178.
436
ПСРЛ 1. Стб. 274–275; 2. Стб. 250.
437
ПСРЛ 1. Стб. 271; 2. Стб. 246.
438
439
ПСРЛ 1. Стб. 297; 2. Стб. 292.
440
Так без каких бы то ни было объяснений показано в работе: Войтович 1990. Табл. 4. № 19.
90
ской волости (иначе в его руках должен был бы оказаться и Туров)441. Считаем поэтому, что
были правы те исследователи, которые видели в Вячеславе Ярославиче сына Ярослава Свя-
тополчина442, хотя вряд ли от брака с Мстиславной443. Если так, мы получаем еще один аргу-
мент, в силу которого Ярослав Святополчич не мог быть отцом Всеволодка Городенского.
Ввиду сказанного, предпочтительнее выглядит третья из перечисленных возможно-

стей, при которой подобных трудностей не возникает:
Таблица 3
Аналогичным образом вполне легитимным союзом между кровными родственниками

в степени 3: 4 становится в таком случае и брак Всеволодка и Агафии:
Таблица 4
441
Подозреваем, что Ярослав Ярополчич в 1101 г. «заратися <…> Берестьи» (см. примеч. 60) именно потому, что Свя-
тополк Изяславич, переведя сына Ярослава из Турова во Владимир, племяннику освободившийся Туров не отдал, оставив
(или дав) ему пограничное Берестье. Основывающееся на сведениях В. Н. Татищева предположение, будто конфликт был
вызван переводом Ярослава Ярополчича в Берестье из Луцка (Рапов 1977. С. 86–87), явно неудачно; в таком случае при-
шлось бы думать, что Давыд Игоревич получил в 1086/7 г. Волынь без Луцкой волости, а это не так: в 1098 г. Луцк был
под Давыдом (ПСРЛ 1. Стб. 268; 2. Стб. 242).
442
Карамзин 1/2. Стб. 103. Примеч. 250. Стб. 102; Баумгартен 1911. С. 43; Baumgarten 1927. Table II. N 20; эта филиация
распространена в литературе: ПСРЛ 1. С. 545, лев. стб.; Рапов 1977. С. 90; Муравьева, Кузьмина 1998. С. XII, лев. стб.; и др.
443
Свою мысль, что Вячеслав был сыном именно Святополчича, Η. М. Карамзин и Н. А. Баумгартен (на Карамзина не
ссылаясь, но повторяя ход его рассуждения) основывали на том, что в походе 1127 г. участвовали только родичи Мстислава
Владимировича. Пусть так, но допущение, что Вячеслав Ярославич был внуком Мстислава по матери при ближайшем
рассмотрении сталкивается с затруднениями. Ярослав Святополчич женился на дочери Мстислава Владимировича в июне-
июле 1112 г. (ПСРЛ 2. Стб. 273); значит, к 1127 г. Вячеславу было бы не более 14 лет. Конечно, в таком возрасте князь
уже мог бы иметь стол и участвовать в походе, но некоторые детали летописного рассказа сложно согласовать с возмож-
ным отрочеством Вячеслава Ярославича. Его войска осаждают Изяславль вместе с волынцами Андрея Владимировича, но
переговоры о сдаче осажденные ведут именно и только с Вячеславом. Так как генеалогически Мономашич Андрей был
старше Вячеслава, приходясь последнему троюродным дядей, то это объяснимо лишь в предположении, что Вячеслав был
по возрасту заметно старше Андрея, родившегося в 1102 г. от второго брака Владимира Мономаха (ПСРЛ 2. Стб. 252), то
есть происходил от первого брака Ярослава Святополчича. Действительно, даже Юрий Ярославич Туровский, младший
брат Вячеслава (если судить по тому, что на страницах летописи он появляется только в 1144 г., много позже последнего:
ПСРЛ 2. Стб. 317), вряд ли мог быть сыном Мстиславны, так как иначе его брак с дочерью Всеволодка Городенского и
Агафии Владимировны был бы слишком близкородственным в степени 2:3:Н. А. Баумгартен, указывая на «враждебные,
граничащие с ненавистью отношения» Юрия Туровского «ко всему потомству Мстислава» и продолжая логику своих раз-
мышлений, выводит на этом основании, что Юрий был старше Вячеслава, а значит, от другого брака их отца (Баумгартен
1911. С. 43–44). Соглашаясь, что Юрий вряд ли мог быть сыном Мстиславны, мы все же, учитывая сказанное о возрасте
Вячеслава Ярославича, не можем согласиться с мнением о старшинстве Юрия. Это значит, что при естественной для сыно-
вей Ярослава Святополчича враждебности к Мономахову племени следовало бы искать особой причины лояльности Вяче-
слава к Мстиславу. Если принять во внимание, что Юрий не наследовал Клеческой волости брата, логично и в самом деле
допустить какую-то родственную связь, в силу которой Вячеслав и получил от киевского князя свой стол. Но, при всем
том, нет необходимости усматривать такую связь непременно в происхождении клеческого князя по матери; скорее всего
следует предпочесть предположение, что он был женат на дочери или другой близкой родственнице Мстислава Великого.
91
Итак, внимательное отношение к степени близости браков между родственниками

внутри древнерусского княжеского дома помогает не только нащупать историографический
миф, но и предложить возможное решение возникающих в этой связи вопросов.
Берестейский князь Ярослав Ярополчич умер в августе 1102 г. в заключении в Киеве
– итог его возмущения против своего дяди, киевского князя Святополка Изяславича, годом
ранее444. После этого
Берестье и, видимо, все дреговичские земли с Туровом (коль скоро именно в Турове
княжит с середины XII в. Юрий Ярославин445, а его упомянутый брат Вячеслав в 1120-е
гг. – в Клеческе) снова, как при Ярополке Изяславиче и Мстиславе Святополчиче, оказались
соединены с Волынью в руках Ярослава Святополчича. Берестейская волость рубежа XI–
XII вв., вероятно, включала также территории позднейших Дорогичинской и Городенской
волостей. На это указывают походы Ярослава Святополчича на ятвягов в 1112 г., а также
несколько ранее446. По археологическим данным, и Городен, и Дорогичин в то время уже
существовали как древнерусские крепости447.
О потомстве Ярослава Ярополчича сведений нет, но судя по тому, что его сестра, вдова
минского князя Глеба Всеславича, умерла в январе 1158 г. в возрасте 85 лет448, он родился в
1070-е гг. и к 1101 г. вполне мог иметь одного или нескольких малолетних детей. Если так,
то они (оно) должны были, как и их отец, попасть в руки киевского князя. По расчету лет
эти данные хорошо согласуются с теми обстоятельствами, при которых Всеволодко впер-
вые появляется на страницах летописи: к 1117 г. пребывающий при киевском дворе княжич
достиг возраста, при котором дальнейшее существование без собственного удела начинает
выглядеть как ущемление династических прав449, и Владимир Мономах дал ему образован-
ную по этому случаю Городенскую волость, выделив Верхнее Понеманье из владений Яро-
слава Святополчича. Вряд ли это могло произойти раньше, так как Всеволодко Городенский
не значится среди участников похода на Глеба Минского в январе-феврале 1117 г. 450
Образование Городенского княжества явилось, как можно думать, частью общего пере-
дела волостей, который происходил после смерти в 1113 г. Святополка Изяславича и вокня-
жения в Киеве Владимира Всеволодовича Мономаха. Было бы естественно, если бы этот
передел включал в себя и наступление на исключительно обширные владения Ярослава
444
ПСРЛ 1. Стб. 274–276; 2. Стб. 250–252.
445
ПСРЛ 2. Стб. 491–492.
446
Там же. Стб. 273; в «Лаврентьевской летописи» этот поход Ярослава на ятвягов (Бережков 1963. С. 44–45) назван
вторым (ПСРЛ 1. Стб. 289; Воронин 1954. С. 199).
447
Воронин 1954. С. 45, 197 (Городен второй половины XI в. – киевская крепость); ДРГЗС. С. 78; Куза 1989. С. 93–
94; Poppe 1986а. Sp. 1406.
448
ПСРЛ 2. Стб. 492; Бережков 1963. С. 168.
449
Ср. статью III.
450
Л. В. Войтович предполагает, что Городенское княжество возникло около 1113 г. в результате походов Ярослава
Святополчича на ятвягов в 1112–1113 гг.; для этого Всеволодка Городенского приходится делать «вассалом» Святополчича
и участником ятвяжской кампании (Войтович 1990. С. 31. № 18). Не видно данных в пользу такого мнения, а существование
Городна как древнерусской крепости уже в XI в. вроде бы его и вовсе исключает.
92
Святополчича451. В 1117 г. имел место поход киевских, черниговских и галицких полков на

Волынь, приведший к заключению договора между Владимиром Мономахом и Святопол-
чичем на новых условиях452. Состоявшийся тогда же перевод Мстислава Владимировича
из Новгорода в Белгород под Киев объясняет и главную причину давления на Ярослава:
Мономах планировал передать Киев своему старшему сыну Мстиславу и потому стремился
заранее ослабить генеалогически старейшего волынского князя, который в силу этого, оче-
видно, планировался в качестве преемника Владимира Всеволодовича по договору послед-
него со Святополком Изяславичем453. Думаем, что отказ от части турово-берестейских вла-
дений (если, конечно, Городен не отошел к Киеву уже в 1113–1116 гг.) и от претензий на Киев
после смерти Мономаха как раз и был условием нового договора между Киевом и Волы-
нью в 1117 г., просуществовавшего, впрочем, недолго: уже в следующем году Святополчич
в надежде найти помощь за рубежами Руси «выбеже <…> из Володимера» то ли «в ляхы»,
то ли «в угры»454.
Реакцией киевского князя стало не просто посажение на Волыни своего сына Романа,
но и, что показательно, выведение из Минска Глеба Всеславича455; отказ Святополчича от
только что заключенного договора и обращение к зарубежным союзникам повлек за собой
арест его главного союзника внутри Руси.
Итак, образование Городенского удела выглядит прочно вписанным в контекст обще-
русской политики Владимира Мономаха. Важность этого шага для укрепления власти киев-
ского князя в турово-берестейских землях подчеркивается одновременной женитьбой Все-
володка Городенского на дочери киевского князя. И впоследствии Киев внимательно следил
за положением дел на литовском пограничье. В 1131 г. Мстислав Владимирович сам возгла-
вил поход на Литву, в котором, как говорилось, участвовал и Всеволодко456. В 1144 г. уже Все-
волод Ольгович организует замужество дочерей Всеволодка. Видимо, одновременные браки
городенских княжон с соседними владетелями были призваны гарантировать политическую
стабильность вокруг городенского стола в условиях, когда на нем сидел еще совсем юный
князь (или юные князья)457. В самом деле, надо думать, что в 1142/3 г. именно Владимир
451
Вопреки мнению, высказанному в первом варианте данной работы, теперь мы видим, что летописного свидетельства
о военных действиях Глеба Всеславича Минского накануне 1116 г. (Глеб «бо бяше воевал дреговичи и Случеск пожег и не
каяшеться о сем, ни покаряшеться, но боле противу Володимеру глаголяше, укаряя и»: ПСРЛ 2. Стб. 282; Бережков 1963. С.
46), вообще говоря, недостаточно для вывода о переходе каких-то туровских владений Ярослава Святополчича под непо-
средственный контроль Киева в лице Владимира Мономаха (принимаем, таким образом, критическое замечание: Плахонин
2004. С. 327–328). Дело в том, что, по вероятной гипотезе А. К. Зайцева, Случеская и Клеческая волости («вен дреговичи»)
в XII в. не были частью турово-берестейского комплекса территорий, а составляли отдельное владельчески-администра-
тивное образование (Зайцев 1975. С. 105–108). Не столь ясно, что «вси дреговичи» в начале XI в. целиком находились в
держании одного из черниговских Святославичей – Олега (там же. С. 108–110). Княжение Вячеслава Ярославича в Кле-
ческе, похоже, указывает на то, что в первые десятилетия XII в. по крайней мере Клеческая волость должна была входить
во владения Ярослава Святополчича. Коль скоро процитированное летописное сообщение говорит о «дреговичах», а не
о «всех дреговичах», и называет Случеск, молча о Клеческе, то возникает мысль, что Глеб обошел именно владения Свя-
тополчича. Это могло бы в некоторой мере служить подтверждением нашему предположению о союзничестве минского
и волынского князей (Назаренко 2000с. С. 180), но одновременно свидетельствовало бы, что по меньшей мере клеческая
часть дреговичских земель Ярослава Святополчича в 1116 г. продолжала оставаться за ним.
452
ПСРЛ 2. Стб. 284–285.
453
О событиях 1117 г. в контексте династических планов Мономаха см.: Назаренко 2006а. С. 284–290, а также статью IV.
454
ПСРЛ 1. Стб. 292; 2. Стб. 285; Бережков 1963. С. 46–47.
455
ПСРЛ 1. Стб. 292; 2. Стб. 285.
456
457
Почему судьбой внучек Мономаха занят киевский князь, а не их родные братья, князья городенские? По-видимому,
последние были к 1144 г. еще слишком молоды и не обладали достаточным политическим весом, чтобы предпринимать
самостоятельные шаги такого рода, то есть старшие из них являлись примерными сверстниками своих сестер, которые,
судя по времени замужества, должны были родиться около ИЗО г. Но тогда выходит, что между женитьбой Всеволодка на
Агафии и рождением детей от этого брака прошло приблизительно 12–15 лет; иными словами, возникает сильное подо-
зрение, что Мономаховна была выдана замуж чуть ли не в младенчестве (что, конечно, только подчеркивает политический
93
Давыдович, старший из Давыдовичей, получил от Всеволода Ольговича в придачу к Черни-

гову Берестейскую и Дорогичинскую волости458, тогда как выделенные тогда же Давыдови-
чам Вщиж и Ормина достались скорее всего Изяславу Давыдовичу, коль скоро они примы-
кали к его стародубским владениям459. Где сидел в то время Юрий Ярославич, неизвестно,
но, можно догадываться, что недалеко от Клеческой волости своего старшего брата Вяче-
слава. Иными словами, браки дочерей Всеволодка скрепляли новую политическую ситуа-
цию, возникшую к северу от Припяти в 1140-е гг. в результате сложных компромиссов киев-
ского князя Всеволода Ольговича.
Подчиненное положение городенских князей по отношению к Киеву сохраняется в
течение всего XII в., как то видно из перечисленных в начале статьи летописных сообще-
ний 1166, 1173 и 1183 гг. Выступление Всеволодковичей на стороне волынских князей Изя-
слава Мстиславича и его сына Мстислава Изяславича объясняется не тем, что Городен тянул
в то время к Волыни, а тем, что эти волынские князья являлись претендентами на Киев,
которым некоторое время и владели. Если верны наши наблюдения относительно возраста
Агафии Владимировны и она действительно была дочерью от третьего брака Мономаха,
а не от второго, как Юрий Долгорукий460, то генеалогически Всеволодковичи оказывались
равно близки как старшим – волынско-смоленским – Мономашичам (Мстиславичам), так
и младшим – суздальским (Юрьевичам): и Изяславу Метиславичу Волынскому, и Андрею
Юрьевичу Владимиро-Суздальскому они приходились двоюродными братьями через деда
по материнской линии. В этом отношении судьбу Городна (и Дорогичина) должно отделять
от судьбы Берестья, во второй половине XII в. вошедшего в число наследственнх владений
князей волынской ветви461, и соотнести с историей основного массива дреговичских земель
вокруг Турова и Пинска, с одной стороны, и Случеска и Клеческа – с другой462. Включение
Городна в число волынских городов, равно как и карты, на которых Городенское Понема-
нье вместе с Берестейским Побужьем показано как часть Волынской земли уже с середины
XII в.463, надо признать неверными, хотя они и опираются на давнюю историографическую
традицию, в силу которой возникновение какой-то особенной близости между Волынью и
Городном принято относить даже к еще более раннему времени464.
Другой ошибкой, также отразившейся в картографии Древней Руси, является отож-
дествление неманского Городна с Городцом (Городном) в Полоцкой земле. Последний упо-
минается под 1161/2 г.465в связи с борьбой полоцкого князя Рогволода Борисовича против
минских князей Ростислава и Володаря Глебовичей: «Том же лете приходи Рогволод на
Володаря с полотьчаны к Городцю», после чего Володарь «с литьвою» разбил полоцкое вой-
ско466. Отсюда следует, что Городец Володаря находился где-то в западной части Минской
волости, на границе с Литвой, как то видно и по более раннему сообщению 1158/9 г.467:
Ростислав Минский был вынужден заключить мир с Рогволодом Полоцким, «а Володарь не
характер этого союза), и, если так, ее следовало бы признать дочерью от третьего брака Владимира Мономаха, заключен-
ного после 1107 г., а не от второго, как считал Н. А. Баумгартен (Baumgarten 1927. Р. 22. Table V. N 15). О количестве и
хронологии браков Мономаха см.: Назаренко 1993а. С. 69; он же. 2001а. С. 600–601.
458
459
Там же. Стб. 342.
460
461
В начале 1170-х гг. в Берестье сидел сын Мстислава Изяславича (ПСРЛ 2. Стб. 562).
462
Зайцев 1975. С. 108; Кучкин 1996. С. 43–45.
463
ДРГЗС. Табл. 4 на с. 36–37, а также с. 56 (авторы – Б. А. Колчин, А. В. Куза); Куза 1989. С. 93–94 и карты на рис. 2–6.
464
Narbutt 1838. S. 292. Przyp. 1 (Городен еще в середине XI в. принадлежал якобы Игорю Ярославину); Воронин 1954.
С. 198 и passim; Нерознак 1983. С. 62; Зверуго 1989. С. 186; и мн. др.
465
Бережков 1963. С. 173–176.
466
467
Бережков 1963. С. 170–171.
94
целова хреста темь, оже ходяше под Литвою в лесах»468. В «Слове о полку Игореве» «трубы
трубят городеньскии» после гибели князя Изяслава Васильковича, который был «притре-
пан литовскыми мечи»469. В результате исследователи – если они вообще не отказываются
от определенной локализации этого Городца-Городна470 – либо помещают его на крайнем
юго-западе Полоцкой земли, на реке Березине, правом притоке Верхнего Немана, где обна-
руживается сходная топонимия471, либо идентифицируют с неманским Городном, включая
тем самым Городенскую волость Всеволодковичей в состав Полоцкой земли 472. Последняя
точка зрения опирается на устаревшее представление, будто славянское заселение перво-
начально балтского Верхнего Понеманья происходило с территории полоцких кривичей;
между тем это не так: славяне проникали сюда двумя потоками из племенных земель волы-
нян и дреговичей473. Да и географически она маловероятна: обширные пространства между
Минском и Новогородком Литовским (современным Новогрудком) были заняты непроходи-
мыми лесами474. Главное, однако, в том, что в 50-60-х гг. XII в. в неманском Городне, как мы
знаем, сидел не Володарь Глебович, а Борис или Глеб Всеволодкович.
Надо отметить, что в «Ипатьевской летописи» городенскими князьями именуются
последовательно Борис, Глеб и, наконец, Мстислав Всеволодковичи, но ни разу одновре-
менно какие-либо двое из братьев или все вместе. Это как будто противоречит предполо-
жению об их совместном владении городенским столом 475 (сидении «на едином хлебе») и
указывает на наличие в Городенском княжестве других столов и волостей или по крайней
мере еще одного стола (волости). Сказать определенно, где он (они) располагался (распо-
лагались), нельзя, так как прямых указаний на пределы Городенского княжества в XII сто-
летии в источниках нет. Но по косвенным данным позволительно думать, что в его состав,
возможно, входил Волковыск или даже Новогородок.
Имена старших Всеволодковичей дают понять, почему главным каменным храмом
древнего Городна был Борисоглебский собор «на Коложе», датируемый археологами 80-90-
ми гг. XII в. и, по архитектурным приметам, выполненный волынскими мастерами476. В то
же время и та же артель начала строить церковь в Волковыске (строительство закончено
не было)477. Каменная церковь, также посвященная святым Борису и Глебу, обнаружена рас-
копками и в Новогородке. То, что она датируется примерно 1140-ми гг. и построена арте-
лью, работавшей в Витебске478, не должно смущать, потому что строительство городенского
468
469
Сл. п. Иг. С. 264.
470
Алексеев 1966. С. 184 (возможно, где-то неподалеку от Слуцка; в более поздней работе автор, упоминая летописные
данные о Городецкой волости в Полоцкой земле, о ее локализации ничего не говорит: Алексеев 1975. С. 236); Творогов
1995. С. 49–50; Горский 2002. С. 154. Примеч. к с. 415.
471
См., например: Данилевич 1896. С. 90, 128 и карта; Насонов 1951. С. 138 и карта на с. 139; на сводной карте археоло-
гически засвидетельствованных древнерусских укрепленных поселений Х-XIII вв. этот пункт обозначен под № 313 (Горо-
док): ДРГЗС. Табл. 1 на с. 30–31.
472
Любавский 1910. С. 17 (Городен – «полоцкая колония в Литовской земле»); Атл. СССР 1991. С. 4.
473
Седов 1982. С. 119–122 и карта 16.
474
Алексеев 1975. С. 226 и карты 1, 2 на с. 208, 211.
475
Рапов 1977. С. 205; Η. Н. Воронин колеблется, допуская как «триумвират» Всеволодковичей в Городне, так и наличие
у младших «своих собственных городков» СВоронин 1954. С. 14).
476
ДРГЗС. С. 77 (автор – А. В. Куза); Раппопорт 1982. С. 103–104. № 179; он же 1993. С. 87.
477
Зверуго 1975. С. 118–122; Раппопорт 1982. С. 104. № 180; он же. 1993. С. 92; ДРГЗС. С. 164 (автор – П. А. Раппо-
порт).
478
В своде 1982 г. П. А. Раппопорт предпочитал датировать церковь в Новогородке максимально широко – XII столе-
тием в целом (Раппопорт 1982. С. 101–102. № 174); позднее, указав на наличие аналогичных византийских архитектурных
элементов в Борисоглебском соборе Новогородка и в церкви Благовещения Пресвятой Богоматери в Витебске, исследова-
тель выдвинул датировку 1140-ми гг., когда вернувшиеся из византийской ссылки полоцкие князья могли привезти с собой
тамошних мастеров (Раппопорт 1983. С. 118; он же 1993. С. 64).
95
собора и одновременно еще двух здешних церквей именно в конце XII в., видимо, было свя-
зано с пожаром, практически уничтожившим город в 1184/5 г., в котором погиб и ранний
каменный собор: «Городен погоре в[е]сь и церкы каменая от блистание молние и шибения
грома»479. Строительство этого раннего собора в княжеском детинце, так называемой Ниж-
ней церкви, датируется, скорее всего, второй четвертью XII в., временем князя Всеволодка 480.
Если считать вслед за А. В. Кузой, что возникновение укреплений вокруг окольного города
может служить некоторым признаком появления в городе княжеской резиденции, то заме-
тим, что в Волковыске оно относится к первой половине XII в., а в Новогородке – к середине
или второй половине того же столетия481.
Некоторые, хотя и довольно зыбкие, данные о династической близости князей Городна
и Волковыска дает сфрагистика. Во время раскопок Нижней церкви в Городне были обнару-
жены медные орнаментированные пластины с изображениями апостола Павла, святого Фео-
дора (и е великомучеников-воинов Феодора Тирона или Феодора Стратилата) или Феодота, а
также святого Симеона (Богоприимца? Столпника? Нижняя часть изображения повреждена,
что затрудняет атрибуцию)482. Святой Симеон Богоприимец изображен на нескольких свин-
цовых полупломбах-полупечатях, найденных в соседнем Дорогичине 483. Судя по идентич-
ности княжеских знаков на кирпичах из построек XII в. в Городне и на некоторых доро-
гичинских пломбах (см. ниже), последние принадлежали городенским князьям, которые,
естественно, не могли не участвовать в международной торговле по маршруту, пролегав-
шему через соседний пограничный Дорогичин. На этом основании Η. Н. Воронин выска-
зал гипотезу, что Симеон было крестильным именем Всеволодка Городенского484. Позднее
в Волковыске были найдены три древнерусских буллы, одна из которых несет изображение
святого Симеона, а на обороте – «процветшего» креста485. Поскольку эта композиция повто-
ряет композицию «симеоновских» пломб из Дорогичина, В. Л. Янин, хотя и не выдвигая
конкретной атрибуции печати, тем не менее уверенно связывает ее «с княжеской сфраги-
стикой западнорусских областей»486. Печать из Волковыска не только существенно подкреп-
ляет атрибуцию Η. Н. Воронина, но и служит некоторым аргументом в пользу принадлежно-
сти Волковыска XII в. Городенскому княжеству. В таком случае еще одну «симеоновскую»
пломбу (которая все-таки скорее всего должна быть отнесена к разряду печатей, хотя она и
не учтена в сфрагистическом корпусе В. Л. Янина) из Дорогичина, несущую на другой сто-
роне изображение юного святого в княжеской шапке с ниспадающими на плечи волосами487,
было бы соблазнительно приписать Глебу Всеволодковичу Городенскому 488. Следует также
обратить внимание на другую буллу, два экземпляра которой найдены в Киеве, а один – в
479
ПСРЛ 2. Стб. 634; Бережков 1963. С. 201–202.
480
Воронин 1954. С. 32, 127, 138–140; развернутая аргументация Η. Н. Воронина делает его точку зрения более убеди-
тельной, чем датировка П. А. Раппопорта второй половиной (Раппопорт 1982. С. 102. № 175) или даже концом XII столе-
тия (он же 1993. С. 87).
481
Куза 1989. С. 95.
482
Воронин 1954. С. 117–118, 145–146 и рис. 62, 1–3.
483
Авенариус 1890. С. 42; Болсуновский 1894. Табл. XX, е, / (под последним номером – два экземпляра); Лихачев 1928.
С. 98–99, а также рис. 50 на с. 98 и табл. XXV, 2–3; XLVII, 4; Musianowicz 1957. Таблица-вклейка (1 экземпляр из собрания
Государственного археологического музея в Варшаве).
484
Воронин 1954. С. 146. Примеч. 1. Менее вероятна, на наш взгляд, другая возможность, допускаемая историком, – о
связи с именем волынского епископа Симеона (1123–1136). Политическая история Городенского княжества ведет к мысли,
что оно относилось скорее к Туровской, чем к Волынской епархии.
485
Зверуго 1975. С. 134. Рис. 40, 2 (фотография печати); Янин 1. № 326 (только словесное описание).
486
Янин 1. С. 152.
487
Болсуновский 1894. Табл. XX, е.
488
Видеть в этом князе святого Глеба предлагал еще Η. П. Лихачев, который соответственно читал и колончатые над-
писи: О АГЮС – ПТЬЬЪ (Лихачев 1928. С. 102. Примеч. 1). На прорисовке К. В. Болсуновского (их неточность уже отме-
чалась: там же. С. 99–100. Примеч. 1) видим совсем другое: ПСКС – ОЛСКО.
96
Городне. Оформление ее реверса тождественно оформлению дорогичинских пломб и волко-

выской печати со святым Симеоном – это шестиконечный «процветший» крест, но на аверсе
находится поясное изображение святого Глеба489. Не принадлежала ли и эта печать Глебу
Всеволодковичу, так же как аналогичная булла с поясным святым Борисом490 – брату Глеба
Борису Всеволодковичу? Правда, такая атрибуция несколько нарушала бы одну из общих
закономерностей древнерусской сфрагистики: поясные изображения господствуют на печа-
тях не позднее первой четверти XII в., после чего их сменяют изображения в полный рост;
по этой причине В. Л. Янин и П. Г. Гайдуков предполагают, что городенская печать со свя-
тым Глебом принадлежит Глебу Всеславичу Минскому491. Вместе с тем, думается, подобное
нарушение было бы объяснимо в сфрагистике периферийной династии, в которой моделью
могла служить не столько общерусская мода, сколько печать родоначальника.
Уже упоминавшиеся клейма на плинфе из княжеского дворца или остатков крепост-
ных сооружений в Городне, обнаруженные в ходе раскопок 30-х гг. прошлого века492, поз-
воляют с известной уверенностью восстановить и княжеские знаки Всеволодковичей. В
их основе лежал двузубец с перекрещенным нижним отрогом, несколько отогнутым влево.
Встречаются четыре его разновидности: «чистый» двузубец493, двузубец с крестом на конце
левой мачты494, знак с таким же крестом на правой мачте495 и, наконец, двузубец с раздваи-
вающимся концом левой мачты496. Первый из перечисленных знаков есть и на дорогичин-
ских пломбах497. Мысль о том, что перед нами тамги городенских князей, уже высказыва-
лась498, но об определенных атрибуциях речь не шла. Напрашивающееся предположение, что
«чистый» двузубец – это знак Всеволодка Городенского, приходится, по-видимому, отверг-
нуть. В самом деле, тогда следовало бы ожидать, что он должен был бы присутствовать на
кирпичах Нижней церкви, строившейся, вероятнее всего, в княжение Всеволодка; однако
это не так, и клейма есть только на кирпичах соседней светской постройки. Хотя ее назна-
чение не вполне понятно, ясно другое: она была возведена спустя некоторое время после
строительства Нижней церкви499. В таком случае «чистый» двузубец надо, очевидно, атри-
бутировать старшему из Всеволодковичей Борису, а знаки с крестом на левой и правой мач-
тах – Глебу и Мстиславу; не исключаем, что клеймо с раздвоенной левой мачтой – всего
лишь (дефектный?) вариант клейма с крестом.
Судьба потомства Всеволодковичей и Городенского княжества после смерти Мсти-
слава и до перехода Городна под власть литовских князей в первой половине XIII в. по источ-
никам не прослеживается, хотя такое потомство, как можно думать, было (ер. приведенное
в начале статьи известие «Ипатьевской летописи» под 1173 г. 500). Судя по имени и княжению
в Волковыске, к ветви Всеволодковичей мог принадлежать Глеб, тесть Романа Даниловича
489
Янин 1. № 333, 1–3; Янин, Гайдуков 3. № 333, 3.
490
Янин 1. № 332; единственный экземпляр найден в Новгороде.
491
Янин, Гайдуков 3. С. 61.
492
Jodkowski 1933.
493
Воронин 1954. С. 132. Табл. 74а, 1, 2, 4.
494
Там же. Табл. 74а, 6, 7, 9.
495
Там же. Табл. 74а, 5.
496
Там же. Табл. 74а, 8.
497
В сводах К. В. Болсуновского и К. Мусянович его нет; он значится в работе: Рыбаков 1940. Табл, на с. 245. № 55
(ни количество, ни местонахождение соответствующих пломб автором не указаны; по контексту изложения можно дога-
дываться, что речь идет о собрании Государственного исторического музея).
498
Соловьев 1935. С. 69–96; Воронин 1954. С. 130.
499
Воронин 1954. С. 136, 138 (третья четверть XII в.); Раппопорт 1982. С. 102. № 176 (вторая половина XII в.).
500
97
Новогородецкого и Слонимского по второму браку последнего, упоминаемый в «Галицко-

Волынской летописи» в 50-е гг. XIII в. в качестве вассала литовского князя Войшелка501.
***
Через несколько лет после выхода нашей работы о городенских князьях и Городенском
княжестве в домонгольское время появилась статья киевского историка А. Г. Плахонина, в
которой автор, на основе значительно более детального, чем у нас, разбора татищевских дан-
ных о Всеволодке Городенском, пришел к заключению, сходному с нашим: усвоение В. Н.
Татищевым Всеволодку происхождения от Давыда Игоревича является неудачным домыс-
лом502. И все же в отношении месторасположения Городенского княжества и даже генеало-
гии Всеволодка исследователь склонен придерживаться традиционного мнения, так что вся
заключительная часть его статьи, в которой от анализа текста В. Н. Татищева автор перехо-
дит к собственным историческим рассуждениям о Всеволодке и его княжестве, представляет
собой полемические заметки, посвященные, в сущности, одному – опровержению многих
моментов в нашей аргументации503. Это, равно как и склонность А. Г. Плахонина придавать
своему исследованию некое общеметодическое значение, не позволяет нам просто в соот-
ветствующем примечании подверстать его работу к длинному историографическому ряду
адептов привычной генеалогии (что в принципе было бы правильным, так как среди дово-
дов киевского коллеги практически нет новых соображений, которые бы не звучали в пред-
шествующей обширной историографии), заставляя отозваться на полемику особо.
Главной основой наших построений служит идентификация летописного Городна как
Городна на Немане (Гродна), базирующаяся на выявленном археологией явно стольном
характере последнего в XII–XIII вв. Поэтому нам трудно понять упорство, с которым А. Г.
Плахонин отстаивает не только возможность, но и предпочтительность любой другой лока-
лизации, лишь бы она была южнее Припяти. Признав неудачность традиционного «припят-
ского» кандидата на роль летописного Городна, историк ничуть не затрудняется: «первое же
обращение» к книге А. В. Кузы о городищах Древней Руси позволило ему выдвинуть новую
версию – нынешнее село Городец Ровенской области, где на берегу Горыни собраны матери-
алы Х-XII вв.504 Разумеется, наш оппонент вправе жить надеждой, что и здесь когда-нибудь
будут обнаружены археологические древности, достойные столицы одного из древнерус-
ских княжеств. Но куда он прикажет девать реальное древнерусское Городно на Немане?
Кому «отдать» этот явно стольный центр? И как можно, занимаясь историей Городен-
ского княжества, заблуждаться настолько, чтобы локализацию «Городна на южной гра-
нице Турово-Пинского княжества» считать «общепринятой»505 (тем самым недвусмысленно
намекая на маргинально сть нашей позиции). Так можно было, да и то с большими оговор-
ками, думать разве что до раскопок в неманском Гродне, начатых польскими археологами в
30-е гг. прошлого века и законченных отечественными уже в послевоенное время, итог кото-
рым подведен в монографии Η. Н. Воронина 1954 г. Кто из серьезных исследователей после
этого сомневался в неманской локализации летописного Городна? Главной проблемой как
раз и стали трудности по согласованию этой определившейся наконец локализации с тради-
501
ПСРЛ 2. Стб. 831, 847; Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 7.
502
Плахонин 2004. С. 299–315.
503
Там же. С. 320–330. Предыдущая статья того же исследователя на ту же тему (.Плахошн 2000. С. 219–235) осталась
нам недоступна; впрочем, по уверению самого автора, она является лишь «первым вариантом» работы 2004 г. (Плахонин
2004. С. 300).
504
Куза 1996. С. 165. № 899; Плахонин 2004. С. 323–324.
505
Плахонин 2004. С. 321.
98
ционной генеалогией, ведущей Всеволодка от Давыда Игоревича, о чем достаточно сказано

в нашей работе. Никак не может свидетельствовать против неманской локализации и «рас-
плывчатость в представлении А. В. Назаренко границ Городенского княжества на Немане».
Да, наши предположения о принадлежности Городенскому княжеству Волковыска и Ново-
городка строятся на косвенных данных. «Логика этого предположения – <…> географиче-
ская близость <…> и необходимость наличия как минимум трех столов для сыновей Все-
володка»506. В чем хромает эта логика, А. Г. Плахонин не объясняет, умолкая именно там,
где читатель вправе был бы услышать от автора ответ на вопрос, а каковы же были (надо
думать, весьма четкие) пределы Городенского княжества в Погорине в представлении А. Г.
Плахонина? И что это за удивительно богатый стол, от которого кормились одновременно
все трое Всеволодковичей (случай для Древней Руси исключительный) 507?
Переходя от географии к генеалогии, приходится снова с недоумением принять к све-
дению убежденность А. Г. Плахонина, что В. Н. Татищев в результате многоходовых гаданий
и недоразумений, то есть, по сути дела, ткнув пальцем в небо, тем не менее попал именно
туда, куда надо – в Давыда Игоревича. Историку и самому это «удивительно»508. Что же
заставляет его признать татищевскую версию (несмотря на собственную критику) «наиболее
вероятной»? Мы обнаружили только два аргумента. Во-первых, в потомстве Игоря Яросла-
вина встречается имя Всеволод (так звали брата Давыда Игоревича). Во-вторых, Всеволодко
«был князем Городна на южной границе Турово-Пинского княжества, а следовательно, тер-
риториально близкого к отцовской Погорине»509. Первый из этих доводов, ввиду распростра-
ненности имени Всеволод в разных ветвях древнерусского княжеского дома, можно было
принять в лучшем случае в качестве дополнительного наряду с какими-то другими, более
определенными. Второй же производит странное впечатление. Сначала автор из многочис-
ленных древнерусских «Городнов», «Городцов» и т. п. (не менее восьми, как он сам отме-
чает со ссылкой на компендиум В. И. Нерознака510) выбирает для резиденции Всеволодка
именно расположенный на Горыни (поближе к Давыдовой Погорине), а затем эту локализа-
цию использует в качестве аргумента в вопросе о происхождении Всеволодка. Во всем мире
такая логическая манипуляция всегда называлась порочным кругом.
В результате этих несложных наблюдений выясняется, что предпочтения А. Г. Плахо-
нина в вопросе о происхождении Всеволодка Городенского ни на чем не основаны в самом
буквальном смысле слова.
В таком случае, казалось бы, остается с удовлетворением констатировать, что наш
оппонент допускает-таки происхождение Всеволодка от «туровских Изяславичей», в том
числе от Ярополка Изяславича511, а значит – и от Ярослава Ярополчича, как предложили мы.
Однако это удовлетворение было бы преждевременным, ибо все дальнейшие усилия киев-
ского историка посвящены тому, чтобы оспорить наши доводы в пользу Ярослава Яропол-
чича как отца Всеволодка. Сама гипотеза неплоха, у нее даже «много достоинств», вот только
А. В. Назаренко ее плохо доказывает… Так каких же «достоинств» мы не заметили в соб-
ственной гипотезе? Попробуем разобраться. «Во-первых, Городец (по локализации автора. –
А. Н.) лежит на самой границе Турово-Пинского княжества». В силу сказанного выше мы не
506
Там же. С. 324–325. Забавно, что один и тот же критик пеняет своему оппоненту то за «расплывчатость», то за
«категоричность».
507
Когда Володарю Ростиславичу предлагали забрать брата Василька к себе в Перемышль (ПСРЛ 1. Стб. 274.; 2. Стб.
250), это имело под собой из ряда вон выходящую причину – слепоту Василька; в представлениях того времени слепота
мешала быть владетельным князем. Собственно, это и имели в виду инициаторы ослепления Василька.
508
509
Там же.
510
Нерознак 1983. С. 62–63.
511
Плахонин 2004. С. 321, 323.
99
можем принять этого аргумента, играющего в арсенале А. Г. Плахонина роль универсаль-

ного ключа, подходящего для любого замка. Что же еще? А ничего. За «во-первых» автор
как-то позабыл добавить «во-вторых», и от «множества достоинств» остались только недо-
статки аргументации А. В. Назаренко. Обратимся же к недостаткам.
Первым делом наш коллега-критик подвергает сомнению доказательность сделанного
нами наблюдения, что при традиционной генеалогии Всеволодка его брак с Агафией Влади-
мировной оказывается неканоническим союзом между кровными родственниками в 6-й сте-
пени. Симптоматично, что для этого, с его точки зрения, достаточно «самого поверхностного
знакомства с браками внутри рода Рюриковичей», точно так же как он был готов удовлетво-
риться результатом «первого же обращения» к справочнику, чтобы обрести подходящий ему
«Городец». Читатель, понятно, сразу догадается, что «поверхностность» характеризует не
возражения А. Г. Плахонина, а уровень работы А. В. Назаренко, который не взял себе за
труд даже «поверхностно» взглянуть на материал княжеской генеалогии Древней Руси. Раз
так, то для развенчания его построений довольно будет и методики «поверхностного зна-
комства». Такая методика привела, однако, к тому, что контрпримеры А. Г. Плахонина ока-
зались взятыми не из аутентичных источников, а из справочника Н. А. Баумгартена512 (или,
возможно, какого-то иного, из числа более современных, которые, однако, все выдают, увы,
во многом свою вторичность по отношению к далеко не безупречному труду Н. А. Баумгар-
тена513), вследствие чего из четырех два немедленно обнаруживают свою проблематичность.
Помимо реально засвидетельствованных браков Романа Мстиславича с Передславой
Рюриковной и Глеба Святославича с другой дочерью Рюрика Ростиславича, о которых гово-
рилось выше514, в качестве контрпримеров приводятся союзы, якобы имевшие место между
князем черниговской ветви Святославом Давыдовичем (знаменитым Николой-Святошей) и
дочерью киевского князя Святополка Изяславича, а также между Ростиславом, сыном уже
упоминавшегося Глеба Минского, и дочерью его союзника Ярослава Святополчича Софией.
Действительно, такие браки, если бы они имели место, были бы близкородственными в 6-
й степени, так как Давыдович и Святополковна были правнуками Ярослава Мудрого, а Гле-
бович и Ярославна – Изяслава Ярославича. Но имели ли они место, вот в чем вопрос.
Указание на брак Святослава со Святополковной имеется в справочнике Н. А. Баумгар-
тена, благодаря чему такое представление стало достоянием историографии 515. Источника
своих сведений историк не называет516; ссылки на Р. В. Зотова и его предшественника Г. А.
Милорадовича, первого издателя «Любецкого синодика», имеют в виду только имя княгини
(Анна), сообщаемое «Синодиком»517. Мы не проделывали специальных изысканий с целью
обнаружить автора предположения о женитьбе Давыдовича на дочери Святополка, но кто бы
он ни был, он, очевидно, исходил из того факта, что Никола-Святоша оказывал Святополку
512
Там же. С. 322; автор источника приводимых им сведений не указывает.
513
Еще Η. П. Лихачев в рецензии-аннотации первых четырех выпусков «Летописи Историко-Родословного общества
в Москве», отмечая «много нового, неожиданного, крайне интересного» в заметках Н. А. Баумгартена, предостерегал в то
же время от излишней к ним доверчивости, указывая, что «необходимо в каждом отдельном случае проверять сложную
цепь построений талантливого автора» (Лихачев 1909. С. 371).
514
515
Baumgarten 1927. Table II. N 12; Table IV. N 7; Войтович 1990. Табл. 4. № 12; Табл. 5. № 7; Donskoi 1991. Р. 46. N
87; Р. 50. N 98.
516
В справочнике 1927 г. Н. А. Баумгартен, помимо работы Р. В. Зотова, отсылает к собственной статье о Ярославе
Святополчиче, якобы напечатанной в 3-м выпуске «Известий Русского генеалогического общества» за 1909 г., однако такой
публикации в указанном выпуске нет. Она отыскивается в выпуске 4-м (Баумгартен 1911. С. 35–42); вероятно, работая в
эмиграции, историк ссылался на недоступную ему литературу по памяти. Так или иначе, но в указанной статье о гипоте-
тическом браке Святослава Давыдовича нет ни слова, хотя в сводной генеалогической таблице он обозначен. Эту невер-
ную отсылку, как и прочие сведения свода Н. А. Баумгартена (вплоть до расположения материала), позаимствовал Л. В.
Войтович.
517
Зотов 1892. С. 38. № 10; с. 261. № 8.
100
помощь в ходе войны последнего против волынского князя Давыда Игоревича в конце 1090-
х гг. Этого, конечно, совершенно недостаточно – ведь действия Святослава вполне могли
объясняться просто договором между его отцом, черниговским князем Давыдом Святосла-
вичем, и Святополком Изяславичем Киевским; этот договор проявился и позднее, уже вне
всякой связи с Николой-Святошей, в солидарных планах обоих в 1100/1 г., когда они вместе
предлагали Владимиру Мономаху выступить против Ростиславичей 518.
Несколько сложнее обстоит дело с женитьбой Ростислава Глебовича. О кончине его
супруги сообщается в статье 6666 г. «Ипатьевской летописи»: «Того же лета преставися
Софья Ярославна Ростиславляя Глебовича»519. И. А. Баумгартен, отчасти опираясь на М. И.
Погодина520, считает отцом Софии Ярослава Святополчича521, хотя хронологически следо-
вало бы принять в расчет и муромского князя Ярослава Святославича, родившегося около
1071 г.522 Впрочем, идентификация М. И. Погодина – Н. А. Баумгартена выглядит несколько
предпочтительнее в том отношении, что союзничество Глеба Всеславича и Ярослава Свято-
полчича против киевского князя Владимира Всеволодовича Мономаха (о чем уже шла речь)
делают естественным предположение о браке между их отпрысками (несколько странно
только, что именно А. Г. Плахонин, который настойчиво оспаривает предположение о союзе
Глеба и Ярослава, приводит брак Ростислава и Софии в качестве одного из примеров близко-
родственных союзов). Но для признания брака между Глебовичем и Ярославной близкород-
ственным есть еще одно условие: надо, чтобы Ростислав был сыном Глеба именно от Свято-
полковны. Исключить этого, разумеется, нельзя (для Н. А. Баумгартена это – постулат), хотя
и доказать также невозможно. При всей неопределенности в вопросе о порядке появления на
свет шестерых известных источникам Всеславичей вряд ли подлежит сомнению, что Глеб
относился к числу старших из них523. Следовательно, с большой степенью вероятности Глеб
в том числе был взят в плен (вместе с отцом и братом) Ярославичами в 1067 г.524, а отсюда, в
свою очередь, следует, что им было не менее 13–15 лет, коль скоро они принимали участие
в крестоцеловании. Таким образом, Глеб должен был появиться на свет не позднее первой
половины 1050-х гг. Между тем Ярополковна, будущая жена Глеба Минского, родилась в
1073/4 г.525 и была выдана замуж скорее всего еще при жизни отца, то есть, очевидно, ближе
к концу жизни последнего, в 1086/7 г Если так, то к моменту женитьбы на ней Глебу шел
четвертый десяток, а это неизбежно влечет за собой вывод, что брак с дочерью волынского
князя был для него не первым. Если же Ростислав был сыном Глеба Всеславича от первого
брака, то канонических затруднений при допущении, что София была дочерью Ярослава
518
ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 250.
519
520
Погодин 6. С. 99–100.
521
Баумгартен 1911. С. 44–46; Baumgarten 1927. Table II. N 17; Table VIII. N12; эта точка зрения закрепилась в спра-
вочной литературе: Войтович 1990. Табл. 2. № 14; Табл. 4. № 21; Donskoi 1991. Р. 59–60. N 121.
522
Назаренко 2001а. С. 514–519. Н. А. Баумгартен видит такую возможность, но не принимает ее во внимание, так как
не находит в источниках никаких данных о сношениях между Полоцком и Рязанью (Баумгартен 1911. С. 45). Достаточно
ли этого?
523
В помяннике игумена Даниила, во второй, распространенной, его редакции, около 1106/7 г. упомянуты двое Все-
славичей – Борис и Глеб (Дан. 2007. С. 268); вопреки Л. В. Алексееву (Алексеев 1975. С. 230), названный чуть ранее них
«Давыд Всеславич» стоит явно на месте Давыда Святославича Черниговского, который и значится здесь в первой редакции
«Хождения» Дан. 2007. С. 134). В самом деле, впервые Давыд Всеславич упоминается под 1104 г. как безместный князь,
участвующий в совместном походе войск Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича Мономаха и Олега Свято-
славича на Глеба Минского (ПСРЛ 1. Стб. 280; 2. Стб. 256). Если бы Давыд был старшим из Всеславичей, унаследовавшим
в 1101 г. отцовский стол (Алексеев 1975. С. 230–231), то непонятно, почему, будучи изгнан из Полоцка, он пытается ссадить
Глеба Минского; скорее следует думать, что он имел удел по соседству с Минском, захваченный воинственным Глебом.
Таким образом, именно Борис и Глеб выглядят старшими сыновьями Всеслава Полоцкого.
524
Всеслава посадили в поруб «с двема сынома» (ПСРЛ 1. Стб. 167; 2. Стб. 156).
525
Назаренко 2001а. С. 526–527.
101
Святополчича, не возникает. Не говорим уже о том, что в таком случае исчезают и канони-
ческие препятствия для предположения о «Ростиславлей» как дочери Ярослава Ярополчича.
Отметим еще одно следствие непохвальной беглости нашего оппонента, который, поз-
воляя поверхностность себе, не упускает случая упрекнуть критикуемого коллегу в том, что
тот «не познакомился со всем комплексом документов, посвященных регулированию брач-
ных отношений между родственниками». Каких же существенных данных мы, по мнению
А. Г. Плахонина, не учли? Оказывается, статьи «О възбраненых женитвах», которая присут-
ствует в древнеславянской «Кормчей» во всех пяти известных полных списках, а не только в
Рогожском, как почему-то уверен А. Г. Плахонин, ссылаясь при этом не на издание «Корм-
чей» В. Н. Бенешевича, а на издание А. С. Павлова в «Памятниках древнерусского канони-
ческого права» (не говорим уже о том, что адресовать читателя для ознакомления со спе-
цифическими чтениями Рогожского списка к сборнику А. С. Павлова, вторым и последним
изданием вышедшему в 1908 г., нелепо, потому что список был обнаружен много позже526).
Мы, действительно, не ссылались на эту часть «Кормчей», так как славянский перевод «Про-
хирона» в данном случае весьма темей и местами даже неисправен; вот он: «<…> брата
моего или сестры моея дщерь пояти на брак не законно. Но ни тех внучате, аще и 4-го будеть
степени, от него же степени могут поимати на брак»527. Этот текст киевский историк, огра-
ничившись цитированием его финальной части, ничтоже сумняшеся, понимает как санкцию
браков между родственниками «в пятом колене»!528
Такая размашистость говорит только об одном: слабом знакомстве критика с сюже-
том, о котором он взялся судить. Если бы А. Г. Плахонину удалось обосновать легитимность
близкородственных браков 5-й степени с точки зрения средневековой церкви (хоть Запад-
ной, хоть Восточной), он совершил бы переворот в истории брачного права. В цитируемом
им тексте речь идет о запрещении брака с родной племянницей или ее потомством, вплоть
до внучки, то есть в степени 1:2, 1:3, 1:4. Последнее и объясняет наличие ремарки «<…
> аще и 4-го будеть степени», потому что при параллельном счете колен с обеих сторон
браки в степени 4: 4 между правнуками одного лица считались по византийскому праву уже
дозволенными. Прибегая к такой оговорке, составитель явно стремился избежать ошибоч-
ного истолкования своего текста, чего ему так и не удалось, как показывает не только казус
с современным историком, но и неверный перевод, присутствующий в большинстве спис-
ков: «<…> от него же степени могут поимати на брак». Греческий оригинал 7-го титула
«Прохирона», приведенный в издании В. Н. Бенешевича, не допускает никаких кривотолков:
«Άλλ’ούδε την τούτων έγγόνην, καν τετάρτου έστι βαθμού, ού δύναμαι λαμβάνειν προς γάμον», то
есть: «Но и с внукой тех, хотя то и четвертая степень, нельзя сочетаться браком». Правиль-
ный перевод дан только в Уваровском списке XIII в. («<…> не имуть поимати на брак»)529,
но недостаточная ясность текстологических взаимоотношений между списками «Кормчей»
древнеславянской редакции не позволяет решить, был ли этот перевод первичным вариан-
том или результатом удачной правки. Как бы то ни было, ни о каком разрешении на браки
между родственниками в 5-м колене нет и речи.
Ну, хорошо, наши доводы не смогли убедить критика (как, впрочем, и его контрдоводы
– нас), но зачем же пенять нам за грехи, которых мы не совершали? Пусть наши выводы
«об экстраординарности браков родственников в 6-м колене», по мнению А. Г. Плахонина,
«несколько преждевременны», однако же мы неповинны в том, что, поступая «тем более
неосторожно», «только на основании этих выводов пересматривали браки Рюриковичей с
526
Щапов 1978. С. 258–259.
527
Бенешевич 2. С. 47 (здесь текст издан по четырем спискам – кроме Рогожского).
528
Плахонин 2004. С. 322–323.
529
Бенешевич 2. С. 47. Примеч. 14.
102
европейскими династиями»530. В этом обвинении все удивительно. Во-первых, почему «тем

более»? Разве в латинской Европе брачное право в занимающем нас отношении было менее
строгим? Нет, там действовал тот же запрет на браки между родственниками до 6-й сте-
пени включительно, и об этом мы достаточно писали в работе, на которую наш оппонент
ссылается как на «неосторожную». (К слову сказать, в европейской науке учет канониче-
ских запретов на близкородственные браки при генеалогических исследованиях «неосто-
рожным» не считается, а приветствуется, как всякое расширение ученого инструментария.)
Во-вторых, почему же «только на основании этих выводов»? Выявление близкородственно-
сти тех или иных брачных союзов служило нам мотивом для определения предмета иссле-
дования, своего рода индикатором проблематичности, заключения же делались на иных,
самых разных, основаниях. И наконец, в-третьих: какие же это «браки Рюриковичей с евро-
пейскими династиями» мы «пересмотрели»? Ровным счетом никаких. Наш вывод состоял в
необходимости внести коррективы в генеалогию Святополка Изяславича, признав его вне-
брачным сыном Изяслава Ярославина, иностранные же браки потомства Святополка сомне-
нию не подвергались, мы даже попытались добавить к их числу новые (самого Святополка,
например). Но уж в этом-то праве А. Г. Плахонин не может нам отказать, тем более что наши
реконструкции никак не связаны с темой неканонических браков.
Мы не придаем особого значения затрагиваемым в нашей работе сфрагистическим
сюжетам, хотя нашему оппоненту они, напротив, кажутся «наиболее перспективными».
Был или не был Всеволодко Городенский в крещении Симеоном – это никак не помогает
разобраться в его родословии. Печати с изображением святого Симеона для нас – спо-
соб перебросить сфрагистический «мостик», пусть и шаткий, между Городном и Волковы-
ском. Именно поэтому мы совсем не стремимся «категорически» «отвергнуть» атрибуцию
«симеоновских» булл волынскому епископу Симеону, как почему-то понял дело А. Г. Плахо-
нин531. Эта атрибуция видится нам всего лишь (вынуждены цитировать самих себя) «менее
вероятной», так как территория Городенского княжества «относилась скорее к Туровской,
чем к Волынской епархии». Казалось бы, трудно выразиться мягче. Наше мнение основано
на наблюдениях А. Н. Насонова, что территории к северу от Припяти, в том числе и Бере-
стейская волость, изначально тянули к Турову и что церковно-административная связь Бере-
стья с Волынью возникает позднее, во второй половине XII в.; в пору же, когда и Волынь,
и Туров были объединены в руках одного князя (Ярополка Изяславича, Мстислава, затем
Ярослава Святополчичей), не было нужды переподчинять Берестье волынской кафедре. А
на чем основано несогласие с этим мнением А. Г. Плахонина? А ни на чем. Он просто не
«может согласиться», не может – и всё. Невольно складывается впечатление, что наш оппо-
нент полемизирует по тем же причинам, по которым Портос в знаменитом романе А. Дюма
дрался на дуэлях: «Я его вызвал, вызвал – и всё». В такой ситуации княжеская атрибуция
«симеоновских» булл по-прежнему кажется нам более вероятной. Конечно, киевский исто-
рик прав, когда замечает, что «факт находки пломбы волынского епископа в Понеманье еще
не свидетельствует о том, что эта территория входила в состав его епархии»532. Удивительно
опять-таки только одно: А. В. Назаренко не следовало бы исходить из такой пусть вероятной,
но все же необязательной посылки, а вот А. Г. Плахонину заключать, что печать с изображе-
нием святого Глеба-Давида, найденная в Дорогобуже, принадлежит не кому-либо, а именно
дорогобужскому князю Давыду Игоревичу533, – можно, и даже несмотря на то, что в науке
Давыду Игоревичу приписывается совсем другой тип буллы534.
530
531
Там же. С. 327 и примеч. 140.
532
Там же.
533
103
Последний блок в тотальной полемике А. Г. Плахонина с нашей гипотезой составляет

спор вокруг персоны Ярослава Ярополчича как возможного отца Всеволодка.
Логика наших рассуждений проста. Если исходить из естественного предположения,
что Всеволодко получил от Мономаха часть отчины, а также принять во внимание, что Верх-
нее Понеманье должно было до выделения Городенского княжества тянуть к Берестью, а
не к Полоцку, то отца Всеволодка следовало бы искать среди бывших владельцев Берестей-
ской волости. До Ярослава Святополчича, от владений которого была отделено Городенское
княжество в 1117 г., Берестье держал именно его двоюродный брат Ярослав Ярополчич.
Ущемление владельческих прав Святополчича мы постарались вписать в общеполитиче-
скую ситуацию около 1117 г., для которой – и это бесспорно – характерен конфликт между
киевским князем Владимиром Мономахом и волынским князем Ярославом Святополчичем.
Наш оппонент не ставит под сомнение эту схему в целом, но пытается ослабить неко-
торые звенья аргументации. Прежде всего он совершенно справедливо указывает на то, что
мы не учли гипотезы А. К. Зайцева о «дреговичах» в летописном сообщении 1116 г. как
именно только Клеческой и Случеской волостях, которые будто бы держали Ольговичи535.
Это упущение исправлено в новом варианте работы. Однако такое исправление ничего не
меняет в общей ситуации, и даже если Туров к 1116–1117 гг. все еще оставался в руках Яро-
слава Святополчича, изъятие из владений последнего Верхнего Понеманья, произошедшее
одновременно с походом Мономаха на Волынь, не может быть актом, не направленным про-
тив волынского князя.
В дальнейшем полемические усилия А. Г. Плахонина сосредоточились почему-то на
другом нашем, также совершенно факультативном, предположении – о Глебе Всеславиче
Минском как союзнике Ярослава Святополчича. Даже если бы наш оппонент оказался кру-
гом прав, это никак не способно было бы поколебать гипотезы о Ярополчиче как отце Все-
володка Городенского. Но в данном случае нам не приходится жертвовать даже мелочами,
ибо критика А. Г. Плахонина питается малопонятным заблуждением, что Глеб Минский был
женат на дочери Ярослава Ярополчича (на самом деле – на сестре)536. Когда же должен был
родиться Ярополчич, в представлении киевского историка, если его дочь умерла в 1158 г.
в 85-летнем возрасте (эти данные повторяет за нами и наш оппонент)? Выходит, никак не
ранее 1055 г. Но вот появился ли на свет к тому времени сам Ярополк Изяславич – большой
вопрос.
Да и далее наш коллега-критик не перестает удивлять. Если А. В. Назаренко считает,
что создание Город ейского княжества в Верхнем Понеманье преследовало цель ослабле-
ния Ярослава Святополчича, то почему же он не допускает, что ослабить волынского князя,
и даже еще эффективнее, можно было и выделением «погорынского Городна»537? Что тут
ответить? Да потому, что факт налицо: неманский Городен есть, а никакого «погорынского
Городна» нет. Потому что «ослабление Святополчича» – это осмысление факта, а не его при-
чина. Потому что надо сначала понять своего оппонента, а потом критиковать, дивясь, что
автор защищает свою точку зрения, а не трудится за критика.
Если «Городенское княжество было действительно выделено Всеволодку из Волын-
ской волости Ярослава Святополчича, как это утверждает (надо бы «предполагает». – А. Н.)
А. В. Назаренко, то этот факт опровергает все его же собственные аргументы против того,
534
Янин 1. № 26–28.
535
536
Это не опечатка и не lapsus calami, как можно было бы подумать, коль скоро ошибка повторена трижды в разных
вариациях: жена Глеба Всеславича названа дочерью Ярослава Ярополчича, Всеволодко – возможным братом Глебовой, а
Глеб – шурином Всеволодка (Плахонин 2004. С. 329. Примеч. 147).
537
Там же. С. 329–339.
104
что Понеманье в начале – середине XII в. относилось к Волынской епархии»538. Городенское

княжество выделено из Берестейской, а не Волынской волости.
Наконец, автор устает от избранной им самим темы и меланхолически замечает:
«Полемику с А. В. Назаренко можно было бы продолжать еще долго», – и хотя ему никто не
мешает делать это, останавливается – как можно понять, ввиду неисчерпаемости огрехов А.
В. Назаренко. «Ведь вне наших контраргументов осталась еще, к примеру, вероятность при-
надлежности Понеманья к Полоцкому княжеству. Ипатьевская летопись упоминает городен-
ских князей – потомков Глеба Всеславича Минского»539. Кто знает, может быть, и к счастью
что-то осталось не охваченным «контраргументами» А. Г. Плахонина. Но ведь как раз здесь-
το, совершенно очевидно, ему и следовало бы сосредоточить свои усилия, ибо если бы ему
удалось обосновать предположение (далеко не новое), что открытое археологами Гродно –
это не летописный Городен, а эпизодически упоминаемый стол в Полоцкой земле, его вер-
сия о «горынском» Городне приобрела бы хоть какую-то, пусть и косвенную, опору Почему
же историк этого не делает? Возникает несколько парадоксальное и не очень приятное для
критика подозрение, что А. Г. Плахонину важна не столько собственная гипотеза, сколько
дискредитация гипотезы А. В. Назаренко. Так, конечно, тоже можно. Но как тогда быть с
соображениями, которые были выдвинуты в нашей работе против «вероятности принадлеж-
ности Понеманья Полоцкому княжеству»? С одной стороны – конкретные аргументы, а с
другой – уверение, что автору есть что возразить, хотя возражать он не станет; что автор что-
то знает, но не скажет и даже не обещает сказать в будущем. К чему такая таинственность в
научной статье? И зачем занимать пространство ученой полемики туманными намеками?
И все же наиболее поучителен финал критического эссе А. Г. Плахонина. Дискуссия с
А. В. Назаренко привела его «пока» «лишь к одному выводу» – что никакого вывода ни о про-
исхождении Всеволода Городенского, ни о местоположении его княжества сделать нельзя.
Что ж, и так бывает. Поражает, однако, употребление, которое наш оппонент находит без-
результатности своих усилий. Досадная неопределенность его позиции, оказывается, – не
что иное, как дань канонам научного исследования, потому что «историк должен избегать
категоричности высказываний»540. Вот уж поистине не было ни гроша, да вдруг алтын! Как
прикажете объяснить, что наличие выводов еще не означает их категоричности, а отсутствие
категоричности – это еще не результат? «Наука вряд ли выиграет, если место одной слабо
аргументированной теории займет такая же другая». Ясно, что «другая» «слабо аргументи-
рованная теория» – это наша гипотеза, но что имеет в виду автор под первой? Мнение о
происхождении Всеволодка Городенского от Давыда Игоревича? Но тогда в чем причина
его предпочтительности для А. Г. Плахонина? И к чему с отроческой важностью напус-
кать на себя менторски нравоучительный тон, для которого реальное содержание полемиче-
ских заметок киевского историка не дает совершенно никаких оснований? «В науке всегда
должно оставаться место для сомнений и поисков». Вот мы и искали, а теперь, задним чис-
лом, даже получили на то санкцию.
И коль скоро наша работа навела А. Г. Плахонина на методологические размышления
о судьбах науки, это, полагаем, дает и нам право ответить по гамбургскому счету и также
закончить несколькими рекомендациями. Первая продолжает нить раздумий нашего оппо-
нента: критик, не злоупотребляй сомнениями на чужой счет в ущерб собственному поиску!
Остальные попроще, пожалуй, даже погрубее, но тоже навеяны благодарным чтением кри-
тики. Не спеши. Говоря, говори. Не выдавай нужду за добродетель.
538
539
Там же.
540
Там же.
105
VIII. Немцы в окружении святителя

Мефодия, архиепископа моравского? 541
К моменту прибытия в 863 г. миссии святых Константина-Кирилла и Мефодия в Мора-

вию по просьбе моравского князя Ростислава (846–870) эти земли так или иначе уже входили
в сферу миссионерских усилий немецкой церкви, что в дальнейшем и стало главной причи-
ной ожесточенного конфликта славянских первоучителей с баварским епископатом. Своей
высшей точки этот конфликт достиг в 870 г. во время синода в Регенсбурге, когда Мефодий
был осужден собором баварских архиереев, взят под стражу и сослан в один из швабских
542
монастырей . В силу названных обстоятельств отношения кирилло-мефодиевской миссии
с немецкой церковью в целом обычно рассматриваются как неизменно враждебные.
Впрочем, ясно, что интенсивность противостояния и его формы не могли оставаться
одними и теми же на разных этапах миссии, при различном церковно-юридическом статусе
ее главы – до поставления Мефодия в архиепископа Паннонии папой Адрианом II (867–
872) в 869 г. и после него, в преддверии синода 870 г. Кроме того, общая конфликтность
отношений, разумеется, не исключала возможности сотрудничества в деле миссионерства
по конкретным практическим вопросам с конкретными представителями немецкого клира.
Вместе с тем такого рода логические рассуждения трудно подкрепить материалом
источников ввиду его скудости и недостаточной определенности. Так, например, соблаз-
нительная атрибуция «Киевских листков», представляющих собой глаголический перевод
латинского миссала, как памятника именно кирилло-мефодиевской эпохи 543 остается спор-
ной настолько, что до недавнего времени находились исследователи, которые не просто счи-
тали перевод более поздним544, но и вообще подозревали в нем современный фальсифи-
кат545 (правда, столь радикальный скептицизм можно считать преодоленным после недавней
находки аналогичного текста на Синае546).
В настоящей заметке мы хотели бы остановиться на некоторых данных по названной
проблеме, которые можно извлечь из книги побратимства (liber confraternitatum) швабского
монастыря святой Марии в Райхенау на Боденском озере, известной ктитореи святого Пир-
мина (умер в 755 г.) – данных, быть может, не особенно ярких, но зато хронологически и
топографически определенных. Книга побратимства – это обычно сводная продолжающаяся
рукопись неопределенного жанра, род помянника, содержащий имена как покойных, подле-
жащих поминовению, так и тех, с кем братия монастыря находилась в молитвенном обще-
нии. Книга побратимства из Райхенау – один из древнейших и наиболее представительных
памятников такого рода и включает имена монашествующих из более чем 50 (!) монастырей,
а также большое количество мемориальных записей о светских лицах.
541
* Исправленный вариант статьи: Назаренко 2001 d. С. 118–127.
542
Schutz 1974. S. 1-14.
543
Мареш 1961. С. 12–23; Vecerka 1963. S. 411–416; Zagiba 1964. S. 59–77; Подскальски 1996. С. 97–98 и примеч. 302
(где прочая литература).
544
Так, в CK № 1. С. 27 «Киевские листки» датированы X/XI в.
545
Натт 1979.
546
См., например: Паренти 1994. С. 3–14.
106
Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета
мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal,
WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам
способом.
107

Древняя Русь и славяне - Александр Назаренко PDF

Uploaded by

Document Information

Original Title

Copyright

Available Formats

Share this document

Share or Embed Document

Sharing Options

Did you find this document useful?

Is this content inappropriate?

Copyright:

Available Formats

Древняя Русь и славяне - Александр Назаренко PDF

Uploaded by

Copyright:

Available Formats

Александр Назаренко

«Русский фонд содействия образованию и науке»

Сборник, издаваемый к 60-летию историка и филолога Александра

© Назаренко А. В., 2009

Подготовлено к печати и издано Русским Фондом Содействия Образованию и Науке,

Редакционная коллегия серии:

Александр Васильевич Назаренко

что реконструктивный метод сравнительно-исторического языкознания во многом, как мы

Москва, весна 2008 г.

I. Древнерусское династическое старейшинство

Главнейшей чертой, которая определяла династический строй во многих раннесред-

ния такого династического порядка (включая способ престолонаследия), который сочетал

Действительно, в отечественной литературе вскользь уже указывалось на сходство

последними, как они рисуются в памятниках свято-вацлавского цикла, не отличаются от вза-

Лукана37. Эти взаимоотношения несколько проясняет другое сообщение саксонского хрони-

Рис. 1. Уделы младших сыновей Бржетислава I

воречащим «справедливому порядку», существовавшему в Чехии45, ибо «старшим по воз-

ления – короля) Болеслава I (992-1025) и, кажется, киевского князя Владимира Святосла-

Рис. 2. Уделы по завещанию Болеслава III 1138 г.

Довольно очевидно и – в силу прецедентного характера средневекового права – есте-

удел Мешка располагался на западе или юго-западе Древнепольского государства, то есть

II. «Ряд» Ярослава Мудрого в

Существенной, иногда определяющей составной частью политического строя древ-

Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады, заповедав им не

еще и троих старших Ярославичей in corpore по отношению к двум младшим братьям, не

Рис. 3. Раздел Франкского государства по смерти Хлодвига в 511 г.

Принцип, приведший к такому итогу, недвусмысленно угадывается: каждый из бра-

Рис. 4. Раздел Франкского государства по смерти Хлотаря I в 561 г.

Рис. 5. Раздел владений короля Хариберта после его смерти в 567 г.

Возникшая в результате лоскутная структура не могла быть стабильной и немедленно

или меньшей отчетливостью родовое совладение прослеживается во многих раннесредне-

Никаких распоряжений относительно императорского титула или какого бы то ни было

Рис. 7. Раздел Франкской державы между сыновьями императора Людовика Благоче-

В свете изложенных здесь, по необходимости бегло, типологических наблюдений раз-

денных членов княжеского семейства, Ярослав убедился самолично, содействуя возвраще-

III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков

В относительно недавно вышедшей книге двух известных английских исследователей,

закрепившаяся в науке теория, выводящая территориально-политическую структуру Франк-

дальной раздробленности, но и о начатках феодализма говорить затруднительно. Во-вторых,

невековых государствах: в Дании 138, Норвегии139, Великой Моравии140, Чехии, Польше141 и

и его преемниками воспринималось как патримоний и потому оказалось поделено поровну

не изменило в юридическом статусе Збигнева, который в 1093 г. был объявлен законным

лемой частью патримониального сознания, как и родовое совладение, являясь, в сущности,

возникшие из отчин владения Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича и Свя-

которых умер самостоятельным соправителем по corpus fratrum, принципиально отличалось

Сугубо династически-родовая природа этого княжеского «изгойства» верно отмечена

об уделах последних как об «условных держаниях»197. А сравнительно-исторический мате-

жения Лотаря незаметно и следа210. Не будучи подкреплено никакими реальными государ-

совершилось в результате мятежа 222). Однако с провозглашением в Любече в 1097 г. отчинно-

тексту рассыпаны настойчивые указания на то, что династические нововведения предпри-

Тем самым обнаруживается характерный ход мысли древнерусских политиков второй

мени) ярко выраженных династий и неразвитости династического сознания, десигнация

дальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким своих младших сыновей Михалка и

именно десигнацию единственным инструментом передачи власти. Но все такие попытки

IV. Династический проект Владимира

Для раннего периода древнерусской истории (IX–XI вв.) характерно представление о

меньшей мере одного сына272, похоже, исключался из числа киевских столонаследников по

Ввиду явно исповедального характера «Поучения» такой хронологический сингармонизм

V. Была ли столица в Древней Руси?

На первый взгляд вопрос, вынесенный в заглавие, выглядит не более чем претенци-

ствующим в князех», а киевский митрополит – «старейшинствующим в святителех»: «Ныне

настойчиво именуется в «Слове» по отношению к князю-«обновителю» «прародителем» и «праотцем» (Карпов 1992. С.